Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич - Андрей Гришин-Алмазов

Стол новорождённого царевича ломился под изделиями царской поварни. Чего тут только не было: и пряники, и коврижки, и коржики, и литье из леденца. Большая сахарная коврижка на царском столе изображала герб Московского государства; на «родинном» столе стояли два сахарных орла по полтора пуда, такой же лебедь два пуда, утя — полпуда, попугай красного сахара — полпуда. Был сделан и «город сахарный, кремль с людьми, с конными и пешими» и «протеву нево другой город четыреугольный с пушками». В малой золотой палате у царицы было поставлено такое же угощение для боярынь.

Каждому из гостей, невзирая на знатность, звание и чин, поднесли по большому блюду с разнообразными сахарами: зеренчатыми, леденцами, сушёными ягодами и фруктами, корицей, арбузными и дынными полосами в сахаре.

Тем знатным людям, кто почему-либо, по службе или по болезни, не смог быть на пиру, посылали гостинцы на дом.

Царевич Фёдор сидел рядом с отцом. Братика Петра царевичу не дали подержать. Он сидел, посматривая на гостей, и решил незаметно уйти, тихо встал и направился в царские покои, на женскую половину.

Здесь было тихо, зайдя в покои царицы, он застал одну лишь мамку-кормилицу, находившуюся при царевиче Петре.

Крестник лежал в большой резной люльке и сладко спал, посапывая, ублаготворённый святой водой. Завтра ему будет месяц, но он уже сам держит головку и размерами больше всех своих сверстников.

Фёдор медленно подошёл поближе. Младенец открыл глаза и, с удивлением посмотрев на брата, заулыбался. Фёдору захотелось дотронуться до его маленькой розовой ручки, только он протянул руку, Пётр вцепился этой ручкой за указательный палец и, крепко держа, не отпускал. Фёдор не стал отдёргивать руку, а присел рядом на манку, оставив палец в руке брата. Они смотрели друг на друга и улыбались. Теперь Фёдор знал точно, что он любит своего маленького братика. Он просидел долго, и лишь когда мамка стала кормить Петра грудью, медленно удалился.

Празднество в честь крестин юного царевича продолжалось с двадцать девятого июня по третье июля. А четвёртого июля рано поутру новый патриарх всея Руси Питирим явился к государю. Царь Алексей Михайлович встретил патриарха по-домашнему, не облачаясь в царские одежды. Приняв благословение, Алексей Михайлович усадил Питирима, затем сам сел рядом.

   — Что привело тебе, светлейший, в таку рань, али до мене есть дела неотложные? — вкрадчиво спросил Алексей Михайлович.

   — Ести, государь. Христолюбивая душа должна быть милостивою. Не помыслити ли нам о боярыне Морозовой? Всё имущество ейное забрано в казну. Сын ея Иван Глебович уморил себе голодом. Слабая женская сущность, вероятно, давно даёт о себе знати. Я поговорю с ней, и она отречётся от своей ереси.

   — Светлейший, вы не знаете, што энто за женщина. Наврят ли она смирилась, и мыслю, она ещё много зла сотворит, — тихо произнёс царь. — Впрочем, попытайтеся. Я пришлю ея на патриарший двор с тремя ближними боярами.

Государь поднялся и, со смирением приняв благословение, удалился, приказав дворецкому Матвееву позвать к нему князя Ивана Воротынского. Воротынский, явившейся к государю, был удивлён суровым приёмом.

   — Ты, собирая двор мого сына, вобрал туды лишь бывших удельных князей, которы не могут забыти о своей гордыне, не сщитаяси даже с местническими правами. Коли вы считаете себе выше остальных, то и возглавите сыскно дело о боярыне Феодосье Морозовой. Ты, князь Яков Одоевский, и Василий Волынский отправитесь на патриарший двор и если Феодора не покается перед патриархом, учините сыск.

Две недели патриаршества ещё не окончательно укрепили в сознании Питирима, что он — патриарх всея Руси. Ранее Питирим вместе с митрополитами Павлом Крутицким, Иларионом Рязанским, Ионом Ростовским и архимандритом Чудова монастыря Иоакимом был ярым последователем Никона, но когда-то посчитал себя выше государя, оказался на стороне царя. После низложения Никона эта пятёрка иерархов не отказалась от церковных нововведений и новшеств. Однако их дружба распалась.

Патриарх махнул головой, как будто отгоняя воспоминания, увидел стоящего у входа протопопа Алексия, дал понять, чтобы ввели Морозову.

Два монаха и два стрельца вволокли в палату боярыню. Поражённый её красотой, Питирим подошёл к ней ближе. На шее у неё был надет железный ошейник, как у ярмарочного медведя, от которого шла цепь к рукам.

   — Дивлюся азм, яко тока дщерь Господня возлюбиша еси цепь сию и не хощещи с нею разлучатися, — обратился к ней Питирим, с расстановкой произнеся каждое слово. Он потряс цепью, зазвеня звеньями.

Морозова посмотрела в глаза патриарху:

   — Воистину возлюбиша, но и не токма просто люблю, но и вожделенно наслаждаюси зрением уз сих. Како же не возлюбить их? Понеже азм такая грешница. Благодати же ради Божия, сподобилося видити их на себе, купно же и поносить, да за-ради любови единородного сына Божия.

Слова как будто хлёстко ударили патриарха по лицу, и он отшатнулся назад. Взгляд его стал жёстче.

   — Доколе собираешси в безумии быти? Полно упрямого нраву держатися! Доколе не помилуешь себе? Доколе царскую душу возмущать будешь своим противлением? Сына свово сподвигнула голодом себе уморити. Люд к непотребному сподвигаешь. Оставь все сия нелепые начинания и послушай мово совета, я же милую тя и, жалея, предлагаю тебе: приобщися к соборной церкви, исповедуйся и причастися.

   — Не зрю того, кто бы мог причастити мене.

   — А я?

   — Аще до того как ты стал митрополитом Новгородским и был митрополитом Крутицким и держалси обычия христианского, со святыми отцы, преданными нашея Русской земли, и носил клобучок старой, а не тиару, тогда ты был нами любим. А ныне, понеже восхотел волю земного царя творити, а Небесного Царя и Создателя своего презрел и возложил рогатый клобук римского папы на главу свою, и сего ради и мы отвращаемси от тебе.

   — Умолкни, бешена.

Патриарх затряс на неё руками, затем развернулся к находившимся в палате архиереям:

   — Облеките мене во священную одежду, помажу чело ся священным маслом, может, придёт в разум.

Питирима облачили в патриаршие одежды и принесли священное масло. Взяв его, он вновь начал приближаться к Феодоре.

   — Отойди от мене, — истерично закричала Морозова. — Почто дерзаешь, хощеши коснутися мово лица?

Питирим, не слушая её, протянул руку с кисточкой, но Феодора вцепилась в неё:

   — Не губи мя, грешницу, отступным своим маслом! Чего ради узы сие носила я боле года, ради Господа Бога нашего. Ты же весь мой недостойный труд единым мигом хощеши погубити.

По взгляду патриарха монахи вцепились ей в руки, стараясь отвести их в стороны. Но Феодора упала на пол, дико крича и отбиваясь руками и ногами. При виде этого озлившийся Питирим приказал стрельцам:

   — Извлечите ея отсюдова, вражью дщерь, страдницу, в сруб.

Феодора продолжала кричать, отмахиваясь руками и ногами. Тогда огромный стрелец, ухватившись за цепь и не поднимая с пола, вытащил её волоком из палаты.

Узнав о случившемся, царь явился к патриарху.

   — Разве я не рек тебе прежде о лютости жены сей? — обратился он к нему.

Трое суток решали судьбу боярыни Феодоры. Её братья были отправлены на дальние воеводства: Фёдор — в Чугуев, Алексей — в Острогожск. Лишь после этого было принято решение.

Седьмого июля Феодору Морозову, Евдокию Урусову и Марию Данилову привели в пытошные казематы. За покрытым красным сукном столом у стены сидели бояре: князь Яков Никитьевич Одоевский, князь Иван Алексеевич Воротынский и Василий Семёнович Волынский. Сбоку со свитками и перьями расположился дьяк Иларион Иванов.

Трёх женщин, обнажив до пояса, подвесили на дыбу на встряску, чтобы они отреклись от своих злых заблуждений. Затем, привязав к ногам брёвна и растянув, привели к огню. Факел оставил на телах множество ожогов. После чего, до конца обнажив Марию, высекли её по обожжённому телу у ног Феодоры. Затем вновь подвесили на дыбу.

Пытки продолжались всю ночь.

Утром, когда собралась дума, патриарх потребовал сожжения всех трёх, против выступил Юрий Алексеевич Долгорукий. Ничего не решив, Алексей Михайлович удалился в свои покои, где его уже поджидала сестрица Ирина Михайловна.

   — Любезный мой братец,— накинулась она сразу, — оставил бы ты, Христа ради, бедную страдалицу Феодору. Пошли ея в дальний какой-нито женский монастырь, и пусть аки хочет Богу молится. Ведь ты пытал ея пыткой лютою. Рази ж на Руси женщин пытали, каки изменников и отступников окоянных? То жестокость невиданна. Вспомни заслуги Бориса Морозова, што вместо отца тебе был в молодости. Она же брата евойнова меньшего жена.

Алексей Михайлович нежно любил сестру Ирину, старался с ней не ссориться.

   — Иринушка, родимая, она ж везде мене поносит, речёт, што я предался дьаволу.