Генерал-фельдмаршал Голицын - Станислав Десятсков

Георг Огильви наособицу отметил в беседах с английским послом, что «артиллерия в настоящее время замечательно хорошо устроена, а русские обращаются с пушками и мортирами с таким умением, какого он не встречал ни у одного народа». Но что касается конницы, то, по мнению посла, «в царской армии собственно кавалерии нет». В последнее время сформированы 16 драгунских полков, преимущественно из дворян и землевладельцев, которые обязаны отправлять службу на собственный счет. Они ездят на легких татарских лошадях, и сомнительно, чтобы могли устоять против шведских кирасир».

В этих суждениях о русской коннице, конечно же, на сэра Чарльза Витворта оказал прямое влияние Огильви, страшно недовольный тем, что командовать всей кавалерией по отъезде Шереметева в Астрахань Петр I поручил своему любимцу Меншикову, у которого с командующим пехотой сразу начались контры. Высокомерный имперский фельдмаршал был раздражен тем, что бывший царский конюх стал вдруг генералом от кавалерии, и потому в своих донесениях царю Огильви всячески чернил воинство Александра Даниловича, жалуясь, что его драгуны только в деревнях сидят, доброй стражи не имеют, с мужиками водку пьют, ветчину, кур, гусей грабят и все государство Польское неприятелем себе чинят.

Насмотревшись на порядки в русской армии, нехотя ставшей на зимние квартиры в Гродно, и кавалерии, расположившейся по варшавской дороге, в Тикотине, сэр Чарльз сделал уже общее заключение, отписав в Лондон: «Вообще на всю русскую армию можно смотреть пока как на собрание рекрут, потому что большинство полков сформировано не более двух лет назад. Большой недостаток чувствуется в офицерах, и особенно в генералах».

Но в октябре 1706 года те самые драгуны, которые по замечанию Огильви, знай себе в деревнях водку пьют, проявили неожиданную прыть.

Сформированный по приказу Меншикова отряд полковника Горбова двинулся к Варшаве и возле стен правобережного предместья польской столицы Праги наголову разгромил гвардию Станислава Лещинского, взяв в бою четыре пушки, шесть знамен и 375 пленных. Трофеи были доставлены в штаб-квартиру Меншикова в Тикотин, куда прибыли Петр и его «друг, брат, сосед» король Август II. Как отметил вездесущий сэр Чарльз, «царь сам принес и положил к ногам польского короля шесть знамен, отнятых у гвардии новоизбранного его соперника». Зрелище было внушительное. Восемь тысяч драгун Меншикова и стоящие напротив них польские драгуны генерал-майора Синицкого образовали стройный коридор, по которому Петр и пронес под звуки полковой музыки знамена побежденной гвардии короля Станислава и бросил их под ноги короля Августа. После чего монархи-великаны обнялись и по русскому обычаю трижды почеломкались. Грянул ружейный и артиллерийский салют, вспугнувший голубей с полуразвалившихся башен тикотинского замка. Весь сияющий, тряся длинным париком в буклях, новоиспеченный генерал Александр Данилович Меншиков приглашал уже царя и короля со свитой в свой роскошный шатер, дар калмыцкого хана Аюка, у которого Александр Данилович закупал тысячами степных лошадок для своих драгун.

Праздник продолжался три дня, и пороха в салютах было израсходовано более чем в самой баталии под Варшавой.

Из Тикотина монархи пожаловали в Гродно, где фельдмаршал Огильви вывел на смотр 45 пехотных батальонов и 6 драгунских полков, кои он все же «отбил» у Меншикова.

— У вас превосходная пехота, камрад! — весело повернулся к царю Август. — Имей я эти батальоны в прошлом году под Варшавой, мы ни за что не сдали бы шведам столицу.

— Что ж, дела отзывают меня ныне в Москву, и я оставляю всю свою армию под вашу команду, брат мой! Соединив мои войска с вашими саксонцами, можем дать шведам и генеральную баталию! Как знать, имея сорок тысяч моих солдат и двадцать тысяч неустрашимых саксонцев, может, и раздавим армию Каролуса! — задумчиво произнес Петр.

— Добавьте к тому еще шляхетскую конницу, которой можно навербовать сколько угодно, были бы деньги! — Жадный огонек зажегся в выпуклых, с красными прожилками от многодневного пьянства глазах Августа. — Если дадите мне по-братски еще одну субсидию в триста тысяч талеров, я обещаю выставить в поле двадцать тысяч польских гусар!

— К чему? У меня стоят в Бресте 15 тысяч казаков. Чаю, они не хуже шляхетской конницы! — презрительно фыркнул Петр, которому до смерти надоели беспрестанные просьбы друга и союзника о субсидиях.

Ведь целый месяц, пока Петр был в Гродно, Август буквально стенал о деньгах. Перед Меншиковым круль даже заплакал, чем так растрогал светлейшего, что тот сразу отвалил королю несколько тысяч червонных из своего пухлого кошелька. Август на время успокоился, и Петр смог, избавившись от навязчивого друга, спокойно объехать Гродно, где восстанавливался старый замок, а вокруг предместий насыпались земляные бастионы. Как в свое время, после конфузии под Нарвой, царь крепил Новгород и Псков, так он укреплял теперь Гродно. Крепость запасалась на зиму провиантом и фуражом, словно Петр готовился к долгой осаде.

— К чему, брат мой, эти земляные работы? — пытал вечером Петра в баньке, сооруженной на берегу Немана, король Август. — Ведь зима не за горами, а зимой даже швед не воюет!

— Береженого Бог бережет! — рассмеялся Петр, лежа на верхнем полке, и оттуда скомандовал Меншикову: — А ну поддай-ка парку, Сашка!

Александр Данилович плеснул квасок, и от поднявшегося горячего пара король как очумелый метнулся в предбанник, где сидел уже и Огильви. Фельдмаршал в царскую баньку заходить боялся.

— Что русскому здорово, то немцу — смерть! — весело скалил зубы Алексашка.

— Будет скалиться! — поморщился Петр. — Скажи лучше, стоит еще швед под Варшавой аль нет! — Петр блаженно покряхтывал под березовым веником, которым его охаживал светлейший.

— Куда ему деться, мин херц! Все лазутчики в один голос твердят: швед стал на винтер-квартиры. Зачем Каролусу по декабрьским морозам в поле ходить! Даже швед мерзнет! — твердо заверил Данилыч.

Но только после того, как выпал глубокий снег и дороги замело сугробами, царь решил, что Карл XII и впрямь прочно стал на зимние квартиры, и 7 декабря 1705 года отбыл из армии в Москву.

Перед отъездом он вызвал к себе Михайлу Голицына и сказал доверительно:

— Вот что, Михаил… я командую преображенцами, ты — семеновцами. С моим отъездом вручаю тебе команду над всей гвардией. О том и фельдмаршалу скажу. Но помни, и за польским королем, и за Огильви потребно бодрое око. То тебе и Аниките Ивановичу Репнину доверяю. Негоже нам, русским, вечно на подмогах у иноземцев ходить. Потому приказы Августа и Огильви принимай, но исполняй с толком. Понял?

И когда Голицын склонил голову, Петр обнял его, поцеловал троекратно. Сказал глухо:

— Запомни, от тебя многое в сем лагере зависит. Прощай!

С отъездом царя черная кошка, давно пробежавшая между Огильви и Александром Даниловичем, сразу замяукала. В Москву полетели взаимные кляузы.

Правда, по всей форме, командующим над войском царь поставил своего дражайшего союзника короля Августа и вручил Огильви и Меншикову свой указ, что «все войско в небытии вручаю его королевскому величеству польскому, которому извольте быть послушны, как нам, во всех делах и указах».

Однако ни Огильви, ни Меншиков не собирались послушно подчиняться чужому королю, у которого и войска-то в Гродно было все ничего: шестьсот саксонских драбантов. Польская же конница давно ушла в Краков.

Огильви, у которого под началом было 45 батальонов пехоты и 6 драгунских полков, с чужим королем обращался еще более или менее снисходительно, а Меншиков со своими драгунами вообще ушел в Тикотин и оказался без королевского призора.

Драгуны Меншикова по варшавской дороге снова дошли до Вислы и, казалось бы, следили за всеми маневрами шведского короля, стоявшего у Варшавы. В декабре 1705 года Александр Данилович бодро сообщил царю: «Неприятель, как по здешним ведомостям слышно, в прежних местах обретается». Отправив письмо, сам Меншиков отбыл в Пултуск, где весело отпраздновал Рождество.

«Зело повеселились при довольной стрельбе из пушек без опасения, понеже хотя некоторые из Гродни через письма по польским непостоянным ведомостям (которым отнюдь верить не надлежит) нас и тревожили, однако же мы, будучи в Пултовску (и в 4 милях от Варшавы), никакой противной ведомости не имели, и все здесь, слава богу, смирно», — уведомил он Петра I.

Даже в начале января 1706 года Меншиков беспечно шутил в новогоднем письме к дарю: «Изволь, Государь, как сестру свою, так и прочих обнадежить, чтоб они не печалились: понеже мы здесь никакой страсти не имеем и пребываем всегда в веселии».

А между тем, пока генерал от кавалерии, а вместе с ним и все его полковники пребывали в новогоднем веселии, Карл XII ночью перешел замерзшую Вислу и с двадцатитысячной армией скорым маршем пошел на Гродно. Меншиков не только упустил неприятеля, но и бежал от него с крайней поспешностью. На варшавской дороге в Гродно шведы не встретили ни одного русского драгуна. Меншиков отвел свою конницу прямо в Минск. Потому появление шведов было полной неожиданностью не только для Меншикова, но и для Августа II, и фельдмаршала Огильви.