Кандидат - Роман Корнеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только ли формальная неразвитость планетарной цивилизации требовала держать на орбите Иторы оборонительный комплекс, способный отразить значительный по силе удар, если бы он даже гипотетически мог быть нанесён в самом сердце Сектора Сайриус. Или всё-таки главной целю было не позволить таким, как он, любопытствующим попасть на планету, которая отнюдь не нуждалась в лишних пришельцах, и без того не испытывая недостатка в противоречиях множества разумных рас, совершенно уникальным образом запертых на поверхности одинокого мира.
Попыток разделить эти расы, если такое вообще возможно, или хотя бы вывезти представителей человечества на какую-нибудь другую подходящую планету, насколько можно было вообще верить погружённым в криостаз блокам памяти галактических архивов, тоже не предпринималось. Итора по какой-то причине с изрядной настойчивостью была предоставлена самой себе. Они же висели на орбите, гигаваттами наведённого планетарного щита бесполезно отгораживая красавицу-планету от бездны окружающего её космоса.
В раздумьях об этом закончилось первое его полугодичное дежурство, потом и второе. Он любовался Иторой, пытался собрать воедино крохи знаний о том, что происходит внизу, кто там живёт, по каким неведомым законам, посвящая тому всё свободное время, которое у него оставалось в плотном графике начальника вахты. К нему же стекались и все отчёты наблюдений о текущем состоянии планеты. Он ждал долго. И это ожидание было вознаграждено.
Тревога по всем постам и службам была объявлена глубокой ночью бортового времени. Ещё мгновения назад комплекс был погружён в тишину и спокойствие, лишь тянулись в главном коммуникационном канале бесконечные переговоры дежурного навигатора с главным энергетиком, но грянули позывные всеобщего сбора, и под топот сотен бегущих ног орбитальная станция превратилась в отлаженный, ни на секунду не теряющий контроля за ситуацией, но всё-таки — хаос.
Спустя две минуты после поступления первого сигнала тревоги от одной из контрольных секций силового щита он уже судорожно впитывал глазами брифы наукообразной аналитики, поступающей от едва продравшихся высоколобых.
Итора даже в спокойном состоянии была перенасыщена сложнейшими нейтринными мета-структурами, подобными обычным силовым полям, только гораздо сложнее по динамике и составу, однако за всё время наблюдений, то есть от самого начала постройки оборонительного комплекса мощность этих структур за пределами одного-двух десятков километров над поверхностью измерялась такими ничтожными величинами, что ими проще было пренебречь. Но сегодня случилось нечто, и на вид по-прежнему мирная планета сменила милость на гнев. В нейтринных спектрах на поверхности планеты вспухал ясно различимый беспросветно-чёрный горб поля высших рангов, отчего измерительные приборы тут же начали отказывать, выгорая как спички.
Бортовые церебры задумались — и с разницей в несколько десятых секунды выдали настойчивую рекомендацию: поднять орбиту элементов орбитального комплекса на высоту тридцати тысяч километров. Не дожидаясь решения медлительного экипажа, автоматика уже дала старт последовательности сброса силового щита, одновременно гигантские кольца запирающих синусов огромного тетраэдра, на который был натянут щит, уже начали подавлять мембраны собственных экранов, давая максимальный простор на пролёт основной и дублирующей станции и многочисленного малого флота поддержки.
Он не медля дал подтверждение приказам и под грохот стонущих на холодном старте ходовых генераторов станции выбежал в главный коридор, который уже успел полностью опустеть. Все были на своих местах.
Он тоже будет на месте. Нужно только успеть раньше, чем окончательно коагулирует щит. В голове мелькали какие-то запоздалые расчёты. Пятьсот километров — смерть без вопросов. Кокон шлюпки если и выдержит, то двигательная секция генераторов точно пойдёт вразнос, а для космоатмосферника это будет означать одно — нештатный вход в атмосферу почти на второй космической, такой силы будет импульс отдачи. Он сгорит раньше, чем с ним случится то, что раньше случилось со злополучным спутником.
Значит, он должен добраться до пухнущего внизу чёрного флюса раньше, чем будет сброшен щит.
Откуда в нём тогда жила уверенность в том, что именно так он сможет попасть вниз, в вожделенный мир Иторы? Были ли в том виноваты многочасовые размышления о невесть как угодивших туда людях, а может, это тайный голос, что звал его все эти годы, после первого их случайного знакомства?
Тогда он об этом не успел как следует подумать. А потом было поздно.
Капсула послушалась его уровня допуска и рухнула «вниз», к поверхности. От сверкающего днища станции, уже уверенно набирающей высоту, отделилась крошечная капля. Каналы тотчас погасли, заполненные тугой непроницаемой ватой. Ему, наверное, что-то кричали, пытались перехватить управление, однако он знал, что делает. Остановить коагуляцию поля они уже не смогут, даже если захотят рисковать планетарным катаклизмом ради одной его жизни. Итора тянулась к их щиту с жадностью голодной амёбы навстречу шарику белкового коацервата. И потому щит нужно было немедленно убрать с её пути.
Он успеет, не даст им повода. Он исчезнет из поля зрения раньше, чем одна короткая неяркая вспышка мыльным пузырём накроет Итору. Он уже будет внизу.
Но всё случилось совсем не так, как он рассчитывал.
На какой-то миг он словно встретился с чем-то глазами. С чем-то совсем иным, бесконечно далёким от него, обычного человека, далёким от того образа Иторы, что жил в нём до сих пор. С чем-то древним, таким древним, что само это окружающее космическое ничто было моложе. С чем-то, сокрытым позади этой планеты. С чем-то, выглянувшим на миг из-за вселенского размера запертой двери.
Это нечто, ключ и замок в одном лице, коснулось его и отпрянуло. И тогда он умер.
Безжизненный сплав металла и плоти падал и падал, такой же мёртвый, кувыркаясь в плазменном коконе распарываемой атмосферы. Он падал вместе с капсулой, пропекаясь насквозь, превращаясь в комок обугленного биосубстрата, но продолжал видеть и чувствовать. Боли не было. Как не было и страха. Было лишь ожидание.
Удар выбросил его вместе с капсулой куда-то в далёкую неизвестность, в неведомый сектор космоса, где сверкали лишь одинокие звёзды, недвижимо, величественно и печально. Его капсула медленно стыла, пока не слилась в немом единении с окружающим ледяным покоем.
Полёт сквозь тьму длился целую вечность.
Здесь царствовала ночь.
Самый трон её попирал эти земли бессмысленные тысячелетия.
Камни цвета застывшей на жутком морозе человеческой крови.
Звёзды цвета последнего крика, преисполненного невыносимого отчаяния, бессмысленно горького, проклинающего.
Застывший, потерявший животворную силу воздух.
Здесь не пели ветра.
Здесь не было движения.
Время умерло.
Сама же Вечность была по обыкновению терпелива,
