Право на Тенерифе - Ирина Александровна Лазарева

Юля еще долго выслушивала откровения подруги, не прерывая ее. Почему-то теперь ей стало еще грустнее. Верно, глядя на подругу, Юля не могла не думать о том, что не существовало счастливых семей на свете. Она больше не знала ни одной. Когда-то ей казалось, что Алина и Костя были ярким примером идеальной семьи, но теперь и они примкнули к рядам тех, у кого брак потерпел крах. Если даже успешные браки со временем распадались, то на что же надеялись такие, как она, у кого с самого начала был разлад во всем?

Увлекшись этими размышлениями, Юля не заметила, что Алина уже давно ждала от нее ответа на вопрос. Кое-как собрав разрозненные мысли вместе, Юля заговорила, но заговорила нескладно, неубедительно, все время ловя себя на том, что то, что было у нее внутри, не находило никакого отражения в срывавшихся с губ звуках.

– В «Унесенных ветром» была такая сцена. Помнишь, янки вступали в Атланту, после очередного поражения в госпиталь прислали тысячи раненых, доктор не знал, что с ними делать, не было морфия, не было даже просто бинтов на всех, не говоря уже о том, что не было такого количества медсестер. И в этот момент к нему приходит Скарлетт и говорит: «Пойдемте со мной, нужно принять роды у Мелани». Доктор просто ошарашен и отвечает: «Вы что, какие роды?! Здесь тысячи раненых! Идите домой, Скарлетт, принять роды не так уж и сложно. Вы справитесь». И Скарлетт, по сценарию нерожавшая женщина, пошла домой принимать роды без повитухи.

– Так… – озадаченно произнесла Алина, – и к чему ты это все говоришь мне?

– К тому, что, Алина, прими роды, это не так уж и сложно! Поверь мне! – Юля непроизвольно рассмеялась, хотя ей было не весело. – Это аллегория такая. Есть в жизни вещи намного более неразрешимые, безвыходные. Мы очень часто убиваемся над какими-то задачами, которые – почему-то вот втемяшится нам в голову, и все тут – кажутся нам непосильными. Измены мужа, счастье семейное, наша гордость, наша влюбленность, наша обида… На деле даже они надуманы. Потому как подвластны человеку. И наоборот, есть вещи, на которые мы не можем повлиять, это по силам, пожалуй, только высшему Разуму, Богу. Нерукотворные вещи, их только и стоит страшиться, только из-за них мы имеем право плакать и убиваться.

Алина смотрела внимательно на Юлю, на ее неухоженный вид. Ногти без шеллака, в волосах виднелись седые корни, как же давно она не красила их. Без макияжа, без тонального крема, без косметических процедур, инъекций, не говоря уже просто о несимпатичной одежде. Ей хотелось сейчас путем критики всего облика Юли свести на нет существенность ее слов. Но другой голос внутри нее говорил: она не имела права смеяться над внешним видом как Юли, так и других своих подруг. И хотя слова Юли были несколько обидны, Алина не могла не принять их во внимание.

– Взгляни на всю эту ситуацию с другой стороны. Что самое страшное в жизни?

– Тяжелая болезнь, – Алине пришлось признать это, тяжело вздохнув.

– Или смерть. Стало быть, вы должны радоваться, пока вас это не коснулось, ведь, поверь, так может быть не всегда. И потом, подумай, если бы не факт этой измены, если бы взять ее и стереть из памяти, как со старой кинопленки кадры, представить на мгновение, что ничего этого не было, разве тогда у вас не появится возможность жить как прежде? Тогда надо хвататься за эту возможность, ведь прежде вы жили очень хорошо. Ты говоришь, что не любишь Костю больше. Я могу себе представить, как измена убивает все чувства к человеку. Но я не могу себе представить, что, скажем, если бы с Костей сейчас что-то случилось – заболел или погиб, – то ты бы осталась равнодушной. Тебе было бы все равно? Ты бы не страдала? Ты бы не забыла про былое?

– Даже не знаю, – замялась Алина, изо всех сил пытаясь представить себе такую ситуацию. Ей на мгновение показалось, что она смогла представить себе ее: – Конечно, я бы страдала. Жалела бы его. Родной человек, как-никак.

– Значит, любовь никуда не пропала. Она спряталась за твоей непрощенной обидой, уязвленной гордостью. Если тебе комфортнее остаться с Костей, если ты понимаешь, что такого второго мужчину не встретишь, а такого отца для своих детей тем более, то, быть может, стоит просто забыть?

– Как же забыть? Забыть и простить? – возмутилась Алина. – Это что-то из области фантастики. Мне кажется, это предательство всегда будет между нами. Что бы он ни говорил, что бы он ни делал, я вижу его в объятиях этой дряни.

– Предательство – это всего лишь слово, оболочка. Нам внушили, что измена – страшный грех. Что это что-то непростительное. Но ведь он не бросил тебя, детей. И потом, раз ты так старалась, чтобы удержать его, значит, для тебя Костя важен, важен союз с ним. А если представить себе так на минутку, что измена – не страшный грех, совсем не такой ужасный, как, к примеру, убийство, то мы увидим, что и его можно забыть. И что измена – отнюдь не всегда предательство. Память вообще штука дрянная и зачастую в житейских ситуациях вредная. С ней нужно бороться так же, как и с другими человеческими пороками. Она возводит в высокие степени все то малое, что происходит с нами.

– Ты, по-моему, сама не понимаешь, что говоришь, – продолжала возражать Алина, – а сама бы ты смогла так сделать? Забыть и простить? – она усмехнулась.

– Не простить. Достаточно просто забыть. Если забудешь, то и все на этом. Нет обиды, нет горечи, нет разочарования, нет подозрений, нет несчастья. Ты не ему сделаешь подарок, простив его, а себе, потому что себя в первую очередь освободишь от болезненных переживаний.

Затем на кухню вошла Катя и достала из холодильника запеченные овощи, стала разогревать их в микроволновой печи. Алина потупила глаза. Она не могла поверить, что существуют столь страшные недуги, при которых так меняются люди, особенно дети. Катя была в несколько раз толще себя в прошлом, лицо ее было как шар, щеки огромные, глаза превратились в щелки. Очень долго потом одно воспоминание о Кате преследовало ее и являлось в самые неподходящие моменты, хотя она всеми силами старалась не думать о ней.

Позже вечером, когда Алина возвращалась домой на автомобиле, ей вспоминались слова Юли, и одновременно они казались ей и смешными, и какими-то инфантильными. И все-таки недавно столь немыслимая идея начинала оседать в сознании: что, если бы она забыла обо