Холодный счет - Владимир Григорьевич Колычев

Кстати, почему кошка, а не шлюха, например? Уж не потому ли, что Юра Канареев душил кошек?

– Что?

– Да нет, ничего.

– Козел он, этот Канареев… И такая жена! – в завистливом восхищении проговорил Харитонов.

– Нравилась жена?

– Ну так…

– Поэтому ты ее изнасиловал?

– Я же знал, ей понравится… И ей понравилось! – в маниакальном восторге проговорил Харитонов.

– Кто ее убил? – спросил Севастьян.

– Канареев ее убил! – не задумываясь, ответил Харитонов.

– Так я или Канареев?

– Ну, если из вас двоих выбирать, то скорее Канареев.

– Так скорее или он убил?

– Грохнуть бы тебя, мент! А вдруг настоящего убийцу найдешь… Пойду я!

Харитонов шагнул к выходу, осторожно поставил ногу на хрустящую ступеньку и стал спускаться. Лестница ходила ходуном, качался, казалось, и весь дом, но обвала не случилось. Харитонов беспрепятственно ушел. А Севастьян завертелся на месте в поисках чего-нибудь острого.

Руки связаны спереди, это значительно упрощало задачу. Севастьян нашел пустую бутылку, разбил ее, взял «розочку», срезал пыльные, полуистлевшие веревки. И где только Харитонов их нашел.

Лестница все-таки обрушилась у него под ногами. Падая, Крюков постарался перенести вес тела вперед, на руки, но все равно правая нога оказалась зажатой между обломками сгнившей конструкции. А там гвоздь, выдергивая ногу из тисков, Севастьян сильно зацепился за него. Хорошо, в кармане нашелся чистый носовой платок, он перевязал рану, вышел на улицу через калитку, от которой остался только проем в покосившемся заборе.

Вышел, глянул по сторонам, Харитонова не видно. Далеко он уже, не догнать. Попробовать, конечно, можно, но, скорее всего, Севастьяну самому придется убегать. На этот раз от обвинения в убийстве ему не отвертеться.

Подаваться в бега он не собирался, но к своей «Ниве» отправился. Нога болит, но в целом терпимо, и ходить можно, и все же лучше передвигаться на машине.

Но у «Нивы» его ждала засада. Пасечник собственной персоной, в сопровождении патрульного. Рот до ушей, глаза горят, как будто преступление века раскрыл. Севастьян тряхнул головой, глядя на него. Как будто избавлялся от наваждения.

Харитонов мог убить Ольгу Дробнякову, Татьяну Чередникову, Аллу Горохову, Раису, наконец. Лизу Канарееву он убить не мог. Милованов мог убить всех, кроме Раисы. Также всех мог убить и Жуков, если отбросить его, возможно, дутые алиби. Всех, кроме Аллы Гороховой. И Пасечник мог убить всех. Мотива у него нет, но есть необъяснимое злорадное желание уличить Севастьяна в убийстве. Вот и сейчас он просто сияет от счастья. Севастьян убил Раису, больше некому. А Пасечник, как обычно, ни при чем.

– Ну что, Крюков, допрыгался!

– Не допрыгнул. За Харитоновым гнался, не допрыгнул. Ушел.

– За Харитоновым?

– А Милованов не понял?

– Милованов понял, что ты к машине шел, а по пути бабу встретил, не смог удержаться, задушил. Это ты трусы сейчас менять ходил? – похабно ухмыльнулся Пасечник.

– У этой бабы Харитонов жил. Наверняка он там у нее дома наследил.

– И что? – нахмурился Пасечник.

– Харитонов ее убил, что здесь непонятного? Харитонов у нас главный подозреваемый.

– Да нет, Крюков, главный подозреваемый у нас ты!

– Не пойму твоей радости, Андрюша! Какая тебе радость, кем прикрыться, мною или Харитоновым. Это же ты Татьяну Чередникову убил.

– Что?! – встрепенулся Пасечник.

– И Харитонову позволил уйти. Чтобы на него все думали. И на меня. А ты не при делах.

– Ты больной, Крюков? Какая Чередникова? Зачем мне ее убивать?

– Не знаю. Знаю только, что ты сережки ее Харитонову подбросил. Ты же обыск у него в доме проводил?

– Все, не могу больше слышать этот бред! Вы задержаны, гражданин Крюков!

Пасечник достал наручники, но Севастьян выразительно глянул на него.

– Не будь идиотом, гражданин Андрюша! Слово даю, не сбегу.

Слово Севастьян сдержал, позволил себя увести и закрыть в камере. Хорошо, Пасечник опустил унизительную процедуру оформления с фотографированием, дактилоскопированием и прочим. Зато первую помощь оказали. Скорую вызвали, рану обработали, перебинтовали, сыворотку противостолбнячную вкололи. Еще и матрас принесли, подушку, белье чистое, хоть и светло на улице, но все-таки ночь, еще спать и спать.

Утром появился Милованов, зашел к Севастьяну в камеру.

– Ты прав, Раиса Ковалева прятала у себя Харитонова, – сказал он, усаживаясь на свободную полку. – И ты за ним гнался.

– И даже догнал. На свою голову. Подкараулил он меня, связал… Говорили мы с ним. Говорит, не убивал он Раису. Кто-то позвонил, посмотреть попросили, вернулись там какие-то Лыковы или нет… Пошла, Харитонов за ней, нас увидел… Говорит, не убивал.

– А ты? – жестко спросил Милованов.

– Для этого нужно быть полным идиотом. И законченным маньяком. Я же знал, что ты за мной можешь пойти.

– На Пасечника зачем набросился?

– А достал!

– Зря ты так.

– Знаю. Но ничего не могу с собой поделать.

– Пасечник не мог убить. Алиби у него.

– У всех алиби.

– У всех есть. У тебя нет.

– Нормально!

– Давай домой! Там будешь. До выяснения. И никакой больше самодеятельности. Сидишь дома и не высовываешься, понял?

Севастьян все понял. Что окончательно потерял доверие, понял. И домашний арест – это не смягчение обстоятельств, а утвержденная кем-то оперативная комбинация. За ним установят плотное наблюдение и будут ждать, когда его снова потянет на убийство. Возможно, это случится сегодня ночью.

По пути к дому Севастьян заглянул в универсам. В холодильнике пусто, а баланду из чего-то варить нужно. Он же теперь заключенный. Баланда ему полагалась, а водка нет. Тем более что запрет на употребление он наложил сам. Нельзя ему пить. Ни в коем случае нельзя! Он и без водки мог вчера начудить.

Вдруг это он все-таки убил Раису Ковалеву. Набросился, задушил, повернул назад, прошел немного, остановился и снова взял курс на машину. Только тогда и пришел в себя.

И Горохову он мог убить. Проезжал мимо, увидел девушку, одиноко бредущую по аллее, остановился, пошел навстречу. Мозг включил защитный механизм, отключив память… И Татьяну он мог убить. И Лизу… И даже Ольгу. Он же знал, какой дорогой женщина возвращается домой…

Севастьян оттолкнул от себя бутылку, зазвенело стекло, появился охранник.

– Мужик, ты чего!

– Пьянству бой! – буркнул Севастьян, решительно поворачиваясь к водке спиной.

Охранник сверлил его затылок все время, пока он стоял у кассы и расплачивался за покупки. В том числе и за бутылку холодного кваса.

Квас хорош после сауны, но чего у Севастьяна нет, того уже и не будет. Но горячую ванну он принял, а затем, распаренный, пропустил пару стаканчиков. Но от этого только сильней захотелось выпить. К счастью, ничего крепче кваса не нашлось, а искушение сходить в