Земля воды - Грэм Свифт

Что было в этом эле «Коронация», разлитом в темно-коричневые бутылки, продолговатые и более узкие, чем то было принято после войны, с выдавленной надписью «Аткинсон – Гилдси» и с этикеткой, на которой по центру большая корона, а по краю бордюр из маленьких корон и «Юнион Джеков»? Нектар? Отрава? Веселье? Безумие? Загнанные в бутылку мании подданных его величества?

Но в чем уж вы точно можете быть уверены, так это что, покуда в Вестминстере надсаживались толпы, палили пушки и звенели колокола Аббатства, на берегах Узы пили не обычный эль. Потому что, когда граждане Гилдси битком набились в «Угря и щуку» и в «Веселого шкипера», чтоб непременно попасть в первую тысячу счастливчиков, которые получат по бутылочке задаром, и в самом добром и добропорядочном из расположений духа поднять стаканы за короля, они вдруг выяснили, что патриотический сей напиток с невероятной скоростью прогнал их через все как есть наступающие обыкновенно в должном порядке и оттого поддающиеся волевому контролю фазы опьянения: радость, удовлетворение, довольство жизнью, возбуждение, легкость, горячность, помутнение рассудка, помрачение рассудка, исступление, крайняя раздражительность, желание дать в морду, утрата чувства равновесия, полное расстройство двигательных функций – и весь диапазон в одной бутылке. А уж если накатить еще по одной…

Точные сведения о тогдашних событиях раздобыть до крайности непросто. Во-первых, по той причине, что Гилдси всеми силами пытался вычеркнуть сей день из памяти; а во-вторых, по той, куда более уместной причине, что большая часть заслуживающих доверия свидетелей была в это самое время безнадежно пьяна.

С пугающей регулярностью горожанок призывали вмешаться и хоть как-то обуздать проявляемую их мужьями несдержанность, подвергая их самих неодолимому искушению попробовать состав, который вызвал столь замечательный эффект. Владельцы двадцати трех городских пабов начали всерьез опасаться за доброе имя и за физическую сохранность своих заведений. Процессия школьников, которая должна была пройти вдоль по Водной улице с целью демонстрации невинной, флажками помавающей преданности новому государю, была напрочь испоганена хриплым – и, чего никак нельзя исключать, непристойным – ревом, разносившимся окрест из «Лебедя» и из «Угря и щуки». Ракеты и римские свечи, предназначенные для захватывающего дух вечернего представления, были запущены средь бела дня и по весьма опасным траекториям. Только чудо помогло избежать кошмарного несчастного случая на воде с кораблекрушением и множеством человеческих жертв, когда «Св. Гатлека», чей кормчий уже успел осушить свою бутылочку, так же как и большая часть пассажиров, и который вдруг пошел зигзагом поперек реки, распушивши вымпелы с флажками и надсадно ревя гудком, едва не отправила на дно «Королева Фенов», управляемая столь же твердой рукой.

Пьянство. Пока колокола Св. Гуннхильды вызванивали новому победителю здравицу. Пьянство во множестве неожиданных и самых невероятных форм.

В полотняном сооружении, известном как «Павильон коронации», к Эрнесту Аткинсону обратилась депутация из двух местных высших полицейских чинов; настоятельным образом высказав пожелание, что в целях соблюдения законности и порядка все городские пабы следует закрыть, они поинтересовались между делом, что же там такое в этих самых бутылках и существует ли противоядие. На что, говорят, Эрнест ответил, откровенно пародируя стиль собственной предвыборной речи, что действия, направленные на пресечение имеющей в виду воздать должную честь королю и родине патриотической акции, да еще в такой исключительный день, были бы достойны всяческого сожаления; что он, конечно, несет ответственность за пиво, но ответственности за тех (слово в слово), кто не пьет его с должной мудростью, он нести не может. И для того чтобы проиллюстрировать эту последнюю мысль, он умудрился на глазах у полицейского начальства осушить в один прием бутылку пресловутого эля (коего несколько ящиков проникло и в «Павильон коронации») безо всякого видимого эффекта, тем самым опровергнув клеветнические измышления, рожденные во время упомянутой предвыборной речи, и лишний раз подтвердив, что пивовар от собственного пива не пьянеет. Начальство также было сердечнейшим образом приглашено отведать. Но поскольку было облачено в наипараднейшую форму, от приглашения отказалось.

Этому самому начальству еще предстояло с чувством глубокого прискорбия и стыда выслушать рапорт, и не один, о том, что и констебли поддались всеобщему помрачению и причастились экстраординарного напитка. Один юный бражник пытался залезть на флагшток и сломал ногу. График процессий и мероприятий летел в тартарары. Большое число задействованных граждан, коим даже в этот день следовало бы сохранять должную долю трезвости, не оправдало возложенной ответственности, включая сюда и участников Духового оркестра лиги в защиту свободной торговли города Гилдси, чья отрепетированная тысячу раз программа пострадала от дичайших импровизаций и чья аранжировка Эльгаровой увертюры про счастливую страну Кокейн [36] с треском провалилась.

Перед теми, кто еще сохранял трезвость мысли, встала непростая дилемма: если, скажем, изъять из продажи это уже по достоинству оцененное народом пиво, не приведет ли подобный шаг к еще большим беспорядкам, нежели потребление оного.

По ходу безумного этого дня ряд лиц, приглашенных на банкет в честь коронации (в восемь, в большой зале городского собрания), начал подумывать, как бы им (учитывая, что они тоже пили…) поделикатнее отказаться от участия в столь почетном и почтенном заседании. Но никакому банкету в честь коронации состояться была не судьба. Ибо кульминация этой возмутительной оргии была еще впереди.

Никто не знает, как оно так вышло. Правда ли, что некие одиночки пытались поднять тревогу (и от них отмахивались, как от очередного розыгрыша, очередной галлюцинации) или же весь город в одночасье осознал грубую реальность факта. Но едва спустились сумерки этого более чем праздничного дня, стало ясно, что пивоварня, что пивоваренный «Новый Аткинсон», построенный в 1849-м Джорджем и Элфредом Аткинсонами, горит. Густеющие траурные покровы дыма быстро набухли изнутри бойкими языками пламени, а затем пошел и треск, и вроде как взрывы – то бишь явственные симптомы вовсю разгулявшегося пожара.

Набежала и замельтешила толпа. Банкет в честь Коронации, перед лицом столь явной угрозы, был отменен окончательно. Была вызвана пожарная бригада города Гилдси (учредитель – Элфред Аткинсон) в полном составе, как один человек. Вот только вопрос – была ли в ту страшную ночь от данного доблестного формирования, с тремя специальными пожарными машинами и двумя вспомогательными, хоть какая-то польза. Потому что, во-первых, на пожарной станции весь божий день по явному недосмотру властей персонала было явно недостаточно (одна из пожарных машин, украшенная флагами и ленточками, принимала участие в праздничном шествии), а во-вторых, едва ли не каждый пожарный, а они сейчас изо всех сил старались разом протрезветь и втиснуться в громоздкую пожарную сбрую, выпил свою бутылку эля; а в результате, когда пожарные машины прибыли наконец на место происшествия, в полном беспорядке, кто как добрался, с надсадным звоном, а одна так и вовсе разукрашенная патриотическими розеточками, спасти пивоваренный было уже невозможно. А со слов целого ряда свидетелей выясняется, что доблестная эта команда потратила на совершенно неуместное озорство (на поливание, к примеру, из шлангов собравшейся толпы), куда больше рвения и сил, нежели на тушение пожара.

Итак, огонь разошелся вовсю. Внеся свой вклад в систему праздничных костров и прочих запланированных на вечер пиротехнических забав. Толпа, в глазах у которой отплясывали как отблески пламени, так и пьяные пивные чертенята, и в самом деле пялилась на пожар так, словно перед ней была вовсе не городская пивоварня, которая вот-вот выгорит дотла, а некое затейливое огненное действо, загодя приготовленное на потеху и для услады зрения местной публики. А может, так оно и было. Неуместные выходки пожарной бригады нашли в толпе одобрение и понимание. Тревоги, паники, ощущения опасности не запомнил почти никто. В тех случаях, когда пожару удавались особо эффектные трюки (лопнули одновременно все до единого окна в верхнем ряду, подобием бортового корабельного залпа), их встречали дружными аплодисментами; а когда ровно в полночь (ибо сей час навечно застыл на циферблате башенных часов) труба пивоваренного дрогнула, пошатнулась и, вместе с фризами в итальянском стиле и парализованными отныне стальными стрелками часов, рухнула единомоментно, вертикально, в полыхающую прорву пивоварни, ее провожала дружная и долго не смолкавшая овация – и это несмотря на тот факт, что, выбери труба иной угол падения, она бы раздавила не один десяток зрителей.