История - Фукидид

33. Из Эфеса Алкид быстро отплыл или, вернее, бежал. Еще во время стоянки у Клара1 его заметили с «Саламинии» и «Парала»2 (эти корабли плыли из Афин). Опасаясь преследования, Алкид взял курс через открытое море, намереваясь по возможности нигде не приставать, пока не достигнет Пелопоннеса. Между тем Пахет и афиняне первое сообщение об эскадре Алкида получили из Эрифрейской области; кроме того, вести приходили к ним и из других мест. Ввиду того что ионийские города не были укреплены стенами, у афинян возникло сильное опасение, что пелопоннесцы, плывя вдоль побережья Ионии (даже если и не желают там утвердиться), могут напасть на города и разорить их. К тому же «Парал» и «Саламиния» сообщили, что сами видели Алкида у Клара. Пахет стремительно бросился в погоню за неприятелем и преследовал его до острова Патмос3. Затем, видя, что враги уже вне пределов досягаемости, он возвратился назад. Не догнав пелопоннесцев в открытом море, Пахет все же счел для себя большой удачей, что не застиг неприятелей где-нибудь вблизи берега, где им пришлось бы пристать к берегу и занять укрепленную позицию, а он был бы вынужден стеречь и блокировать их.

34. Возвращаясь вдоль побережья, Пахет пристал к Нотию1, гавани колофонцев. Сюда колофонцы переселились из верхнего города, захваченного Итаманом2 и варварами (когда одна партия в городе во время восстания призвала их к себе на помощь. Захвачен же город был приблизительно во время вторичного вторжения в Аттику)3. Изгнанники, поселившиеся в Нотии, затеяли, однако, междоусобные распри. Одна партия, получив от Писсуфна себе на помощь аркадских и варварских наемников, поместила их в отделенном от города укреплении4 и в союзе с некоторыми сторонниками мидян из верхнего города образовала городскую общину. Другая партия вынуждена была покинуть город и, будучи теперь в изгнании, вызвала на помощь Пахета. Пахет пригласил для переговоров начальника аркадцев в укреплении Гиппия, обещая, в случае если они не придут к соглашению, отпустить его назад целым и невредимым. Гиппий вышел из укрепления. Пахет же велел схватить его и держать под стражей, но без оков. Затем он внезапно атаковал ничего не ожидавший гарнизон укрепления и перебил всех бывших там аркадцев и варваров. Потом он велел привести Гиппия, как обещал, в укрепление и, когда тот вошел туда, приказал схватить и расстрелять из лука. Нотий Пахет передал колофонцам (кроме сторонников мидян). Впоследствии афиняне собрали в соседних городах всех колофонцев, каких только могли найти, и устроили в Нотии колонию, которой дали афинские законы под наблюдением уполномоченных экистов5, посланных из Афин.

35. По возвращении в Митилену Пахет подчинил Пирру и Эрес1. Затем он захватил скрывавшегося в городе лакедемонянина Салефа и отослал его в Афины. Он отправил туда и митиленцев, которых ранее поместил на Тенедосе2, и некоторых других, по его мнению, также замешанных в восстании. Большую часть своего войска Пахет распустил; с остальной же частью остался на Лесбосе для устройства политических дел в Митилене и в остальной части острова по своему усмотрению.

36. Когда пленники и Салеф прибыли в Афины, афиняне немедленно казнили Салефа1, хотя он предлагал оказать им различные услуги и, между прочим, вызвался побудить пелопоннесцев уйти из все еще бывшей в осаде Платеи2. Затем афиняне начали обсуждать в народном собрании участь остальных пленников. В раздражении народ решил казнить не только пленников, присланных в Афины, но также всех взрослых митиленцев на острове, детей же и женщин продать в рабство. Отпадение митиленцев вообще казалось афинянам тем более непростительным поступком, что те не были подданными афинян, как остальные восставшие, а свободными. Усилилось негодование афинян еще и от того, что пелопоннесская эскадра рискнула прийти на помощь в Ионию3. Это привело афинян к убеждению, что восстание не вспыхнуло внезапно, а было давно подготовлено по заранее задуманному плану. Итак, афиняне отправили к Пахету триеру сообщить решение народа и приказ немедленно покончить с митиленцами. Однако на следующий день афинян охватило нечто вроде раскаяния. После спокойного размышления их вчерашнее решение, обрекавшее на гибель не только виновных, но и весь город, показалось им жестоким и чрезмерным. Послы митиленцев, находившиеся в Афинах, и их афинские друзья, заметив перемену настроения народа, убедили власти вторично поставить вопрос на обсуждение народного собрания. Им удалось сделать это тем легче, что властям было ясно, что большинство граждан желает получить возможность пересмотреть свое решение. Тотчас же было созвано народное собрание, на котором были высказаны различные мнения, и, между прочим, также снова выступил Клеон4, сын Клеенета, который на предшествующем собрании провел решение, осуждавшее митиленцев на смерть. Этот человек вообще был самым неистовым из граждан и в то время обладал наибольшим влиянием в народном собрании. Выступив, Клеон произнес следующую речь.

37. «Мне и прежде уже нередко приходилось убеждаться в неспособности демократии властвовать над другими государствами, но особенно это стало ясно теперь, при виде вашего раскаяния относительно приговора над митиленцами. Не испытывая страха и подозрительности1 в повседневных сношениях друг с другом, вы столь же доверчиво относитесь и к союзникам. И если вы, поддавшись уговорам или из сострадания совершите ошибку, то будьте уверены, что такое мягкосердечие вам самим принесет лишь опасности, благодарности же от союзников вы никакой не получите. Не забывайте, что ваше владычество над союзниками — это тирания2, осуществляемая против воли ваших подданных, которые злоумышляют против вас. Они повинуются вам отнюдь не за то, что вы угождаете им себе во вред. На их дружбу вы не можете рассчитывать: они подчиняются, лишь уступая силе. Но хуже всего постоянные колебания и перемены решений. Мы должны знать, что государства, хотя и с менее совершенными, но твердыми законами (но соблюдающие их), могущественнее тех, где законы превосходны, но бессильны. Ведь необразованность при наличии благонамеренности3 полезнее умственности, связанной с вольномыслием4. Действительно, более простые и немудрящие люди, как правило, гораздо лучшие граждане, чем люди более образованные. Ведь те желают казаться умнее законов5. В народном собрании они всегда желают брать верх по общественным делам, как будто не существует других предметов, по которым они могли бы выказать свою мудрость, а государству их умствование обычно приносит вред. Напротив, простые люди не приписывают себе исключительных способностей и поэтому не считают себя умнее законов. Они не берутся критиковать то, что правильно сказал другой. Будучи скорее беспристрастными судьями, чем участниками прений, они большей частью поступают правильно. Так надо действовать и нам6, то есть, не увлекаясь состязанием в красноречии и не стремясь блеснуть своим умом, давать советы афинскому народу, выступая перед вашим собранием согласно собственным убеждениям.

38. Я остаюсь при моем прежнем мнении1 и удивляюсь тем, кто вновь назначил собрание по делу митиленцев и побудил таким образом отсрочить решение скорее в интересах виновных, чем в наших. Ведь спустя некоторое время гнев пострадавшего смягчается2, и он менее строго карает обидчика, а наказание, непосредственно следующее за совершенным преступлением, ведет вернее всего к необходимому возмездию. Меня поражает и тот, кто пытается возражать мне, решаясь доказывать, что преступления митиленцев благодетельны для нас, а наши неудачи вредят союзникам. Ясно одно: либо, уверенный в своем красноречии, он должен оспаривать ваше вчерашнее единодушное решение, утверждая, что оно было вынесено неправильно, либо, руководствуясь корыстью, будет стараться соблазнить и провести вас искусно составленной софистической речью. В таких риторических состязаниях город награду присуждает другим, тогда как опасные последствия своего решения принимает на себя. И вина за это лежит на вас, потому что вы плохо устраиваете эти состязания, вы, которые привыкли быть зрителями, когда произносят речи, и слушателями, когда вершатся государственные дела3. О возможности выполнить предполагаемые в будущем предприятия вы судите так, как вам их представит оратор-краснобай, между тем как действительные факты вы оцениваете не на основании того, что вы сами видите, а того, что о них вам скажут искусные критики. Вы легко поддаетесь обману под воздействием новых идей4, а следовать раз принятому решению не хотите. Вы — рабы всего необычайного и ненавистники того, что вошло в обычай. Каждый из вас стремится по возможности сам выступать с речами. Если он не может быть хорошим оратором, то желает хотя бы поспорить с таковым, чтобы не показалось, что он лишь разделяет его взгляды. Вы подхватываете с похвалой каждое острое слово, стремясь предугадать то, что за ним последует, но слишком ограниченны, чтобы заранее взвесить возможные последствия решений. Вы предаетесь мечтаниям, пренебрегая действительностью, в которой мы живем. Одним словом, вы одержимы страстью слушать речи, уподобляясь скорее слушателям софистов, чем людям, обсуждающим государственные дела.