История - Фукидид

43. Мы же поступаем как раз наоборот, и даже еще хуже. Если кто-либо дает хороший совет, но при этом возникает подозрение, что он соблюдает тем самым свои личные интересы, то мы готовы ради этого недостоверного подозрения лишить государство явной выгоды. Дело дошло до того, что даже наилучший совет, если он высказан прямо, без риторических ухищрений, вызывает не меньше подозрений, чем дурной. И не только тот, кто желает вести народ по самому опасному пути, вынужден добиваться народного расположения обманом, но и честному человеку приходится прибегать ко лжи, чтобы приобрести доверие к себе. И только здесь, в нашем городе, невозможно открыто и честно служить государству, потому что мы слишком умны и от этого чрезмерно недоверчивы. Действительно, всякому, кто явно делает добро государству, афиняне отплачивают за это подозрением, что он втайне желает чем-то поживиться. Все же и при таких обстоятельствах, когда дело идет о важнейших решениях, вам придется признать, что мы, ораторы, несколько дальновиднее вас, взгляд которых ограничен кратковременным сроком обсуждения. И вам следует помнить, что мы ответственны за наши советы и предложения, тогда как вы за то, что слушаете, не отвечаете ни перед кем. Ведь если бы тот, кто подает плохие советы, и тот, кто следует им, несли одинаковую ответственность за последствия, то ваши приговоры были бы умереннее и осторожнее. Теперь же в случае неудачных последствий принятого совета, вы в раздражении караете советника за одну его ошибку, а вашу собственную ошибку прощаете себе, если ее разделяют многие.

44. Я выступил здесь вовсе не в качестве защитника митиленцев или их обвинителя. Ведь спор у нас идет (если только рассудить правильно) не об их виновности, а о том, какое решение нам следует принять в наших собственных интересах. Если даже я и докажу, что митиленцы совершили тягчайшее преступление, то все же не стану из-за этого требовать казни, если только эта мера не в наших интересах. С другой стороны, если бы я и счел проступок митиленцев до некоторой степени простительным, то не просил бы пощады для них, раз это нам во вред. По-моему, нам следует, принимая решение, думать скорее о будущем, чем о настоящем моменте. И если Клеон особенно настаивает, что смертная казнь (если мы ее постановим) будет целесообразной мерой и в будущем обеспечит нас от восстаний союзников, то и я, исходя из целесообразности для будущего, решительно утверждаю обратное. И я надеюсь, что вы не позволите ввести себя в заблуждение мнимой справедливостью доводов Клеона и не отвергнете моих полезных предложений. Вы раздражены на митиленцев, и поэтому вас могут увлечь доводы Клеона, более отвечающие этому вашему справедливому раздражению. Мы, однако, не ведем против них судебного процесса и должны рассуждать здесь не о справедливости, а о том, как нам полезнее в наших же интересах поступить с ними.

45. За многие преступления, даже менее тяжкие, чем проступок митиленцев, государства карают смертной казнью1. Однако люди все-таки не оставляют надежды на успех своих предприятий, даже с риском для жизни. Действительно, никто не пойдет на рискованное предприятие, зная заранее, что его постигнет неудача. И какой город начнет восстание, считая, что не добьется успеха либо своими силами, либо с чужой помощью? По своей натуре все люди склонны совершать недозволенные проступки как в частной, так и в общественной жизни, и никакой закон не удержит их от этого. Государства перепробовали всевозможные карательные меры, все время усиливая их, в надежде, что будут меньше страдать от деяний преступников. В древности кары даже за тягчайшие преступления, вероятно, были более мягкими, но со временем почти все наказания были заменены смертной казнью, так как законы постоянно нарушали. Однако и от этой меры преступления не уменьшились. Итак, следовало бы либо придумать еще более страшные кары, либо признать, что вообще никаким наказанием преступника не устрашить: то бедность, угнетая человека, внушает ему дерзкую отвагу, то избыток, в сочетании с высокомерием и самомнением возбуждает в нем стремление искать еще большего. Точно так же и в других житейских обстоятельствах, в каждом в отдельности, снова и снова с некоей неодолимой силой разжигаются в человеке слепые страсти и заставляют его рисковать. Ко всему присоединяются увлечение и надежда: первое влечет человека вперед, внушая преступные замыслы, а вторая, следуя за ним, манит щедростью судьбы. И эти невидимые силы гораздо сильнее действуют на человека, чем зрелище страшных казней. Кроме того, и счастливый случай не менее содействует ослеплению людей: ведь он появляется совершенно неожиданно и толкает людей даже с недостаточными средствами на опасные предприятия. А государства еще больше людей поддаются этому соблазну, поскольку дело идет о важнейших вопросах— о свободе или о господстве над другими, и каждый отдельный человек в сообществе со всеми преувеличивает свои силы. Одним словом, просто невозможно и глупо2 было бы предположить, что суровыми законами или другими средствами устрашения люди в силах удержать других людей от поступков, к которым они склонны по своей натуре.

46. Поэтому мы не должны принимать безрассудного решения, положившись на безопасность, которую якобы дает смертная казнь, предотвращая преступления, и лишить наших мятежных союзников возможности как можно скорее искупить свой проступок раскаянием. Вам следует хорошенько подумать: если теперь какой-нибудь город даже после восстания, убедившись в собственной слабости, и захотел бы, пожалуй, капитулировать, пока он еще в состоянии возместить нам военные расходы и в будущем платить подати, то неужели его жители не станут еще лучше, чем теперь, вооружаться и выдерживать осаду до последней крайности, зная нашу жестокость, при которой им безразлично, раньше или позже капитулировать? Разве мы сами не пострадаем от этого? Наши средства мы истратим на долгую осаду города, не желающего сдаться. Если же удастся его захватить, то нам достанется лишь груда развалин, от которой в будущем, конечно, никаких доходов не получишь. А ведь от этих доходов зависит наша военная мощь. Итак, не будем, как строгие судьи, выносить виновным слишком суровый приговор за их проступок во вред самим себе. Напротив, нам следует применить к мятежникам скорее более мягкие меры наказания. Тогда они сохранят свое богатство, и мы сможем и в будущем получать с них подати. А для охраны своей безопасности нам нужно не прибегать к суровым законам, а бдительно и разумно обращаться с союзниками. Мы же теперь поступаем как раз наоборот. Свободный народ, подавляемый лишь силой, естественно, желает снова стать независимым и потому восстал против нас. А мы считаем необходимым, подавив восстание, применить самые суровые кары. Надо не дожидаться восстания, чтобы после этого быть бдительными, и стараться не доводить людей до восстания; если же оно произошло и мы опять покорим их, то взыскивать возможно меньше.

47. Подумайте и еще об одной величайшей ошибке, которую вы совершили бы, последовав совету Клеона. Теперь народная партия во всех городах на вашей стороне: либо демократы вообще не присоединяются к олигархам, либо, если их вынудят примкнуть к восстанию силой, они всегда готовы выступить против мятежников. Если вы начнете войну с восставшим городом, то народ будет на вашей стороне. Если же вы велите казнить весь народ Митилены, который не участвовал в восстании и, захватив оружие, даже добровольно сдал вам город, то прежде всего совершите жестокое преступление, уничтожив ваших же благожелателей, и, кроме того, всюду окажете огромную услугу правящей олигархии. Действительно, если олигархам впредь удастся склонить город к восстанию, то народ тотчас же перейдет на их сторону, так как вы уже ясно покажете, что будете одинаково карать как виновных, так и невинных. И если бы даже народная партия действительно была виновна в восстании, то все же вы должны смотреть на это сквозь пальцы, чтобы не допустить перехода единственных оставшихся еще у нас друзей во вражеский лагерь. Вообще выгоднее для нашего господства над союзниками добровольно снести несправедливость, нежели обрекать по всей справедливости на казнь тех, кого нам по понятным причинам необходимо пощадить. И хотя Клеон утверждает, что такое наказание не только справедливо, но и целесообразно, приходится заключить, что здесь соединить и то и другое — целесообразность и справедливость — невозможно.

48. Поэтому, если вы признаете, что мое предложение полезнее для блага Афин, и не поддаетесь ни жалости, ни снисходительности (ведь и мне чужды эти чувства), то последуйте моему совету. Вынесите беспристрастно приговор митиленцам, которых прислал сюда Пахет как виновников. Остальных же оставьте жить на своих местах. Эта мера будет наиболее полезной для нас на будущее время и послужит для наших врагов достаточным предупреждением: ведь мудрые решения дают нам большее превосходство над ними, нежели безрассудные насилия»1.