Идущий сквозь миры - Владимир Лещенко

Он спихнул труп на пол. Только после этого мы пришли в себя.

Марон, воздев кулаки, бросился на капитана. Прогремел выстрел, и голова художника брызнула красными ошметками.

– Зря, Кахор, – со спокойной улыбкой обратился вожак к одному из своих людей, держащему наизготовку дымящийся карабин. – Я бы справился с этим слизняком сам, да и смерти он не заслужил.

Взгляд его перешел на замершую Хиану.

– Какая красавица, – прищелкнул языком капитан. – Я, пожалуй, заберу ее себе. Не дело такой прекрасной женщине быть среди этих слизняков.

По его знаку двое схватили все еще замершую в ступоре Хиану, заворачивая ей руки за спину.

И тогда я рванулся вперед. Никто из стоявших позади офицера не успел не то что выстрелить, но даже поднять оружие, а я уже оказался рядом.

Я увидел совсем близко его до странности спокойное лицо и отведенную замысловатым движением за спину руку.

Я и сейчас убежден, что мог бы достать его. И я почти достал его в прыжке, когда мир взорвался вдруг белой вспышкой и все поглотила тьма.

Я с трудом разлепил склеенные кровью веки и, подняв голову, огляделся.

На террасе не было никого. Мебель опрокинута и разбросана, плетеные кресла разломаны. На полу в сторону парапета шел смазанный кровавый след, как будто тащили мешок.

Ощупав голову, я едва не взвыл – пальцы коснулись подсохшей раны.

С трудом я поднялся – сначала на четвереньки, затем на колени и только потом, шатаясь, встал на ноги.

Еле-еле удерживаясь от того, чтобы не застонать от боли, я спустился на второй этаж.

В выставочном зале среди черепков своих последних скульптур сидел, равнодушно их перебирая, старый Стор – лучший ваятель Гоадена.

Лицо его было в синяках, щегольская хламида свисала клочьями.

– Надо же, – пробормотал он, мельком взглянув на меня, – если бы я немного поспешил, то с них уже успели бы отлить бронзовые копии, а вот теперь…

– Что произошло? Где Хиана? – спросил я, еле сдерживаясь, чтобы не заорать.

– Это переворот, что же еще, – словно о чем-то малозначащем сообщил мне Стор, огорченно рассматривая мраморный осколок. – Спаситель народа явился. А Хиана… Хиану увезли эти дикари. Связали и запихнули в грузовик. И ее, и горничных, и девушек с кухни… А сенатора, и Марона, и еще одного… ох, запамятовал его имя… они выбросили в окно… Он еще был жив некоторое время… А дочерей хозяина прямо здесь… а потом – штыками… О, Двуликий, да что же теперь будет?! – Стор закрыл лицо руками, всхлипывая, словно ребенок.

Я спустился в холл.

Там словно порезвилось стадо бешеных обезьян. Мебель была опрокинута и сломана, росписи изрезаны и изрублены, многие панели выломаны и лежали на затоптанном полу среди свежих человеческих испражнений. Особенно досталось изображению богини красоты работы Марона, моделью для которого, как я помнил, послужила Хиана.

Лицо было изуродовано яростными ударами приклада, а в низ живота был воткнут глубоко ушедший в дерево штык-нож.

Потом я удивлялся: почему это я – все-таки не утонченный аристократ-эстет, а как-никак человек из простонародья – ухитрялся жить, углубившись в свое искусство и любовь, не видя окружающей жизни, не замечая, что страна висит над бездной.

Спасителя ждали не только бедные крестьяне Великой Равнины или дикие горцы.

Спасителя ждала вся нация.

Все верили, что если свергнуть глупого монарха, то подешевеет рис и водка, а все злодеи, чиновники-воры и ростовщики-кровопийцы сгинут на каторге. Что больше никто не будет обирать народ и закончится наконец необъявленная война в северных горах, пожиравшая их детей.

Одним словом, что наступит рай на земле. В это верили все, со всей искренностью и надеждой.

Везде на разные лады повторялось и славилось имя Джахандарана, ставшего вождем этого мгновенного и беспощадного переворота.

Как, наверное, десятки и десятки тысяч моих сограждан в те часы, я проклинал последними словами доброту и милосердие императора!

При всем желании он не смог бы ответить, потому что как раз в те часы умирал в беспамятстве в тюремной камере, с тремя пулями в груди и животе.

Должно быть, удар по голове был достаточно силен. Честно говоря, удивительно, что этот убийца с его знанием «тан-торму» не уложил меня наповал.

Окружающее временами двоилось, троилось, краски то тускнели, то виделись нестерпимо яркими, звуки доносились как сквозь вату… Память тоже изменяла. Так, я не помню совершенно, как провел весь тот день. Я не видел ни того, как солдаты Первой ударно-гренадерской бригады захватывали министерства, канцелярии и храмы, ни той жуткой охоты на чиновников, дворян, клириков и просто всех, кто попадался на их пути, которая началась потом, когда, узнав о перевороте, на улицы повалил народ.

Лишь то, что происходило уже ближе к вечеру, задержалось в ней.

Вечер застал меня неподалеку от центра города.

Я обнаружил, что сижу на траве в чахлом скверике в горбатом переулке, а моя голова кем-то заботливо перевязана.

Слышалась канонада – где-то в Восточном предместье лениво палили из полевых пушек. Там что-то горело, выпуская в небо хвост жирного черного дыма.

Через некоторое время над городом прозвучало завывающее курлыканье – в дело пошли реактивные снаряды.

В конце переулка показался задыхающийся толстяк в разорванном одеянии служителя культа Священных Предков Царствующего Дома. Он еле-еле перебирал короткими ножками, стараясь уйти от преследователей. Следом за ним появилась толпа человек пятнадцать, в руках у них были палки, ножи, мясницкие топоры. У двух или трех были даже ружья.

Вот жрец рухнул в изнеможении на мостовую, взревев, толпа ринулась к нему.

Над головами взлетели топоры и дубины и разом опустились под истошный жалобный крик.

Стараясь не глядеть в ту сторону, я поднялся и побрел неведомо куда.

На перекрестке стоял грузовик, откуда раздавали винтовки всем желающим. Счастливцы тут же принимались опробовать их, паля в воздух.

Неподалеку я увидел толпу, громящую оружейный магазин. В памяти до сих пор стоит картина – пьяный мужичонка тычет брошенной кем-то охотничьей пикой в портрет монарха, валяющийся в луже, и при этом весело приплясывает.

Потом я обнаружил, что стою на Храмовой площади. Купол кафедрального собора Двуликого был продырявлен во многих местах – похоже, из пушек, фризы были иссечены свежими пулеметными очередями.

Из дверей храма солдаты выволокли бронзовую фигуру божества и столкнули по ступенькам на площадь. Кто-то из них принялся мочиться в лицо поверженной статуе. Затем, лязгая всеми сочленениями и поводя в стороны короткой, как свиной пятачок, пушкой, подъехал легкий танк. Выскочивший из него человек в комбинезоне накинул на шею Двуликому свернутый петлей трос, потом, выпустив струю дыма, машина, натужно скребя проворачивающими гусеницами по брусчатке, поволокла священное изображение на набережную. Рядом со мной зарыдала какая-то женщина. Танк своротил бордюр и, пятясь задом, спихнул статую в воду.