Последний вервольф - Глен Дункан

Я купил новый мобильник и позвонил Марку из «Зеттера». Мне нужны были стрижка, массаж, горячий душ и немного времени, чтобы собраться с мыслями, прежде чем приступить к тяжелому труду запутывания следов.

38

Талулла, свет моей жизни, огонь моих чресел… Та-лул-ла: кончик языка проходит три ступеньки по небу от зубов вовнутрь, на третьей ступеньке слегка щелкая, чтоб открылись губы. Та. Лул. Ла.

— Талулла — это ужасно, — сказала она. — Подставь рядом еще «Димитриу», и попадешь в королевство нелепости.

Был полдень, когда мы лежали на кровати эдвардианской эпохи в «Нью-Йорк плаза» после пятого секса примерно за шесть часов. У меня никогда не было сестры, но я представляю, что трахаться с ней было бы примерно так же, как с Талуллой — если бы нам хотелось этого еще лет с двадцати, и мы наконец сдались перед нашим похотливым и грязным притяжением.

«Талулла Мария Аполлония Димитриу, — сказала она. — Даже в Нью-Йорке, когда выпаливаешь это, люди думают, что ты говоришь на вулканском».

Мне понадобилось меньше 24 часов, чтобы избавиться от слежки, хотя и пришлось изрядно попотеть, вихляя и бегая, как в игре в кошки-мышки. С помощью Марка я выскользнул из «Зеттера» под кучей грязных простыней в корзине для прачечной, которую благополучно увезли в багажнике грузовика чистящей компании. Это я сделал, чтобы перехитрить лакеев вампиров. Но на агентов ВОКСа это не подействовало, я засек их снова уже минут через пять после своего побега и, честно говоря, ничуть не удивился. Марк — надежный малый, но сомнений в том, что ВОКС пасет «Зеттер», не оставалось. Далее, после трехчасового плутания по метро и черным кэбам и четырех агентов, я опять оказался в «Хитроу». Я не был уверен, что отделался от всех хвостов, но мною двигала непреодолимая сила, желавшая увидеть ее снова. Я купил билет в бизнес-класс под именем Билл Моррис (если бы я решил лететь первым классом — это было все равно что поднять белый флаг для всех, кто за мной следит). Впереди меня ждала вся ширина Атлантического океана, чтобы подстегнуть и раззадорить мое вожделение.

В тот момент, когда она зашла в лобби отеля в солнечных очках и бледно-розовом кашемировом платье, мое возбуждение достигло предела. Читатель мог бы предположить, что после этого последовал первый секс, похожий на гимнастику, от которой глаза на лоб полезут. Но на самом деле это был акт медленного гиперосознанного чувственного осторожного соития. Еще читатель мог бы ожидать описания долгого разговора об истории оборотней, ведь искушение обсудить все самое главное было так велико. Но нет. Мы отложили на время этот разговор. Ведь говорить о том, кто мы такие, значило бы в перспективе (и не очень далекой перспективе) говорить о смерти. А сейчас у нас был единственный шанс просто быть вместе, забыв обо всем остальном. Нам хотелось насладиться им сполна.

Wulf все время был с нами. Wulf знал, что происходит. Wulf будоражил кровь, рвался наружу, вскипал в венах, желая вылезти из кожи. Wulf расправлял лапы, поднимал голову, выпускал свой огромной язык и закручивал нас в своей зверской пляске, окутывал резким густым запахом будто из переполненного зоопарка. Мы знали, в чем наша истинная природа, мы оба чувствовали абсолютную уверенность, что здесь и сейчас, в человеческом обличье, секс — всего лишь несовершенная репетиция, глупая болтовня проповедника, распятие в ожидании воскресения.

Христа. Wulf знал, как прекрасно это будет, и, даже будучи пока сокрытым, уже давал нам это понять. Так что мы знали. Знали еще с первого взгляда в аэропорту. Знали всегда.

Шесть человеческих жертв, я посчитал. Достаточно, чтобы иметь резкий запах вервольфа, сожравшего живых людей, но недостаточно, чтобы совсем затмить тонкий аромат ее вагины. Она расскажет мне сама, когда будет готова. А пока мы не снимали покров тайны с этой части нашей жизни. Мои собственные мертвые затихали, когда я был с ней, и только вечно бодрствующий призрак Арабеллы не отступал.

Так?

О да, да, именно так. Не останавливайся.

Мы приладились друг к другу. Хотя нас было четверо, двое людей и двое вервольфов, мы понимали друг друга без слов. Мы начали с долгих поцелуев. Темные глаза и темные волосы сочетались в чувственном контрасте со светлой кожей, это требовало особого подхода. Она вся (вернее, все мое к ней вожделение) требовала особого подхода, повторения, возвращения. Родинка над губой была лишь одной из дюжины разбросанных по всему телу. Мое новое любимое созвездие. Между нами не было игры, не было порнографии, просто мы обратились в религию друг друга, в полное эротическое равенство, которое нивелирует разницу между священным и мирским и сбивает с ног мораль. Родительская любовь и обожание видны были в том, как ловко и уверенно она двигала бедрами, как светилось в глазах богатство живого ума и лениво полученное образование. Она знала цену своим достоинствам. Вначале волк чуть не уничтожил ее, но потом он сделал ее сильнее, заставил почувствовать тошнотворное отвращение к моральным предписаниям и ограничениям. Ты либо принимаешь волка и растешь, либо отвергаешь его и умираешь.

В детстве у нее были горы плюшевых игрушек и розовая комната, мечта стать балериной и одержимость пони. Потом это развилось и мутировало: книги, надменность, попытка найти баланс между элегантностью и пошлостью, жажда денег, работа, бизнес и связанная с ним ежедневная смена стратегий по выживанию, так что розовые мечты новичка о трудовой этике и шестичасовом рабочем дне уже казались смешными. Все это по-прежнему было в ней, затаилось в тени монстра. Самым трудным было найти такое психическое состояние, чтобы помирить два эти мира — тот, в котором она жила раньше, и тот, которому принадлежала теперь.

Секс (может, логичнее было бы использовать это непривычное выражение «занятия любовью»?) увеличивал нашу телепатическую связь: вот я смотрю ей в глаза и вижу ее девочкой восьми лет, сидящей на веранде; по ее лицу прыгают тени от листьев, она рыдает от какой-то огромной жгучей несправедливости. А вот она читает в моих глазах меня — ОБОРОТНЯ — в залитой светом библиотеке. Вот хмурое небо над темным полем с одиноким амбаром. Вот магазин с дорогими автомобилями, повсюду сверкают отполированные стекла. Вот Харли жжет вечером костер и говорит: «Это просто сраный нонсенс». Вот ее ножка торчит из блестящей ванной пены, ноготки на пальчиках похожи на маленькую семью рубинов…

Нам казалось, мы пережили самые драгоценные моменты друг друга. Прежде чем кончить, я взял ее за теплые мягкие волосы на затылке и посмотрел ей в глаза. Она ответила тем же. От ее проницательного взгляда по спине бежал холод, а от всепонимающей киски я чувствовал жар. Она еле заметно шевелила губами, шепча: «Да… да…». Это и красота родинки у нее над губой оказали свой тантрический эффект. Сперва ты чувствуешь полное растворение, словно в Боге или пустоте, а потом заново вступаешь в бытие, ощущаешь сначала кончики пальцев, затылок, колени, язык, сердце, мозги. Я уже забыл, что секс может доводить до такого; мысленно вернулся обратно в этот божественный миг, остановился на секунду, а потом снова прокрутил пленку в голове до настоящего — с ощущением полного бессилия и блаженства.

Минул пятый час плотских утех.

Теперь мы лежали на кровати, раскинув руки и ноги. Это одна из Идей Платона — лежать с кем-нибудь на кровати в номере отеля после идеального бурного секса. Там, снаружи, под голубым мартовским солнцем, шумел прохладный Манхэттен. Кажется, ночью шел дождь. Мы знали это, как одно безвредное животное, следующее по своим делам, знает о другом безвредном животном, делающем то же самое. Теперь воздух очистился, в нем витала свежесть. Как ни пытался я заглушить голос разума, он уже начинал предостерегать, что будущее идет наощупь в нашем направлении, словно временно ослепленный гигант.

— Это ирландское имя, Талулла, — сказала она, — а не Чокто.[31] Семья моей матери приехала в Америку в 1880-х. Впрочем, это ничего не меняет. Все равно можно язык сломать.

«Димитриу» — от отца-грека, Николая, который приехал в США работать физиком сразу после университета в 1967 году, оказался не у дел в стране малого бизнеса, с горем пополам получил докторскую степень в Колумбийском университете и чуть не скончался от загадочной кишечной инфекции во время путешествия в Мексику в 1973-м. Однако он пережил эту болезнь, чтобы пасть перед другой — болезнью любви. Меньше чем через полгода после выписки из госпиталя он встретил, влюбился и женился на Колин Галайли, наследнице довольно значительного состояния, чей отец владел четырьмя гастрономами и тремя закусочными, раскиданными по всему Манхэттену и Бруклину — целая семейная империя, частью которой пришлось стать и Николаю. В 1975-м Колин произвела на свет первого и единственного ребенка Димитриу — девочку, Талуллу Марию Аполлонию, теперь 34-летнюю разведенную самку вервольфа.