Последний вервольф - Глен Дункан

В этот момент Манхэттен затих и обратил все свое сверкающее внимание на нас. Я ощутил размеры комнаты, дороги на улице, потертые изгороди на шоссе, уходящих во все стороны этой огромной страны. И мы на кровати — теплые, как банка меда на солнце. Я так легко погрузился в этот беззаботный мир. Но теперь, когда мы прошли через первую стадию опьяняющего секса, все пугающие вопросы всплыли наружу.

— Вирус, — телепатически продолжила она мою мысль. — Почему я, после целых, как ты говоришь, ста пятидесяти лет?..

Можно построить крепость. Нанять охрану. Армию собак. Нам бы приводили заманенных обещанием денег жертв. И нам никогда не пришлось бы выходить отсюда. Я представил все это за одно мгновение и сразу ощутил всю тщетность этой фантазии, почувствовал окружающий мир снаружи, словно набирающий силу оркестр в миллиард инструментов. Зачем, ради всего святого, им было пускать дротик в Альфонса Маккара?

— Не знаю, — ответил я, — я знаю то же, что и ВОКС. Они — авторитетный источник, по крайней мере, были им. Превращение остановилось из-за вируса, так что либо бактерии умерли, либо у тебя к ним иммунитет. Может, в тебе есть что-то необычное с медицинской точки зрения?

— Ничего. У меня аллергия на цветение и миндаль. И nada.[35]

— Должно быть какое-то объяснение. Но вообще, не это сейчас главное. А главное… Есть несколько пунктов.

— Давай не сейчас. Лучше налей еще.

Я пошел в ванную и задумался о том, о чем давно уже пора было, пока она звонила по телефону. (Три года назад ее мать умерла от рака кишечника и Талулла взяла на себя труд вести семейный бизнес, по-видимому, вместе с — если даже не сказать, вопреки — своим отцом. А потом случилось «это». Два месяца спустя после Превращения она наняла генерального менеджера, Супер Расторопную Элисон, чтоб дать себе передохнуть) «Милая, просто игнорируй его, — говорила она, очевидно, про назойливого Николая. — Я сказала ему, чтоб не лез. Он делает это лишь потому, что знает: это тебя бесит».

Я лежал на полу в ванной, голый. Холодный мрамор и мерцающий свет галогеновых ламп. До меня стало потихоньку доходить. В особенности то, что я полностью изменился. Вселенная, думал я, всегда хочет заключить с тобой сделку, вот и ты соглашаешься на нее. В моем случае это жизнь без любви. Без любви. Сто шестьдесят семь лет. Не странно ли говорить о любви теперь? Нет, не странно. Впрочем, с другой стороны (как сказал бы Витгенштейн), всегда странно говорить о любви. Все было как раньше, но при этом совсем по-другому. Город, шумные пробки, миллионы человеческих глаз, говорящих ртов и умелых рук подтверждали: эпопея случайностей и ежедневной рутины продолжается. Все та же Вселенная без Бога, но полная хаоса, — но теперь я, к моему безграничному счастью, в ней не одинок. (Вдруг я ощутил виноватую тоску по Харли.)

Забыв о нормах этикета, принятых в природе, мы проскочили фазу взаимного восхищения и влюбленности и сразу перешли к сильнейшему притяжению. Это не был наш выбор. Просто я был создан для нее, а она — для меня. Wulf скрепил наш союз, благословил, обнял, как вонючий пьяный священник. Что я писал об Арабелле? «Мы должны были убивать вместе и сиять». Да. И теперь тепло от этого сияния я чувствовал как слабое воспоминание. Или, скорее, как еще неясную новую идею, будто оно пришло из будущего, полного убийств. Талулла взглянула мне в глаза, когда я засовывал свой член ей во влагалище, взглянула так, что я почувствовал Арабеллу, чей дух жил во мне, чей призрак смотрел сквозь мои глаза, она заметила это присутствие и подняла бледные бедра с такой медленной и победоносной податливостью, что мое предательство, хотел я того или нет, только увеличило мое наслаждение, заставило меня полностью отдаться во владение другой женщине, словно я помочился на алтарь, на могилу, отрыл и осквернил любимое тело, совершил абсолютное святотатство в здравом уме, подчиняясь законам Эроса.

Мы оба знали, что фаза юношеского восторга пройдет или, превратившись в полное извращение, вызовет проблемы, задушит сексуальный поток, вызовет пагубные последствия. Сейчас она смотрела на меня так, будто мы находились в тайном сговоре. «Да, я знаю», — говорил ее взгляд. Да и как, убив шесть жертв, могла она не знать удовольствия от падения?

Пол был холодным, мне стало неприятно лежать. Я поднялся и принял горячий душ. Хотелось пойти обратно, сунуть нос ей в киску, а язык — в ее сладкий молодой сфинктер, и почувствовать притягательный животный запах там, внизу — ответ на вопрос, который я задавал себе годами. И оба они лежали с открытыми глазами, и оба они знали, что были обнажены;[36] и им это нравилось.

Но в то же время, в то же время, в то же время мир жил дальше. Нам нельзя было здесь оставаться. Вся эта история с дротиком не укладывалась у меня в голове. Те дни, когда Грейнер ловил нас живыми, давно остались позади. Хотя, конечно, Альфонса ловил Эллис, а не Грейнер. В любом случае, пора было уходить. С нашей стороны было глупо встречаться на Манхэттене в первый же раз.

Я почистил зубы и вернулся в спальню, она как раз заканчивала разговор. Она взглянула на меня. Мы не рассмеялись, но если бы это было в кино, как раз так и было бы прописано в сценарии, чтобы показать: проведя всего десять минут в разных комнатах и встретившись снова, мы вернулись в настоящую реальность, которая одна имеет значение.

— Ты весь сверкаешь, — сказала она.

— Максимальный контраст. Хочу, чтобы ты оставалась грязной.

— Фу. Ну ладно.

Я лег рядом.

— Сегодня мы можем наслаждаться, — сказал я, — но завтра у нас есть дела.

39

Следующие несколько дней нами правила паранойя. Мы встречались всего четыре раза и всегда — в разных местах. Ей нужно было подготовить Николая к тому, что она собиралась уехать (он любил повздорить с Расторопной Элисон, был очень назойлив), а я разрабатывал маршруты и решал вопросы конспирации. Калифорнийские автомобильные номера, целый набор разных париков, очков, накладных усов, а главное — приобретение поддельных автомобильных прав и перевод средств примерно на 20 миллионов долларов на имя Талуллы Аполлонии Димитриу. Самодовольная тактичность подняла было голову, но моя девочка тут же с ней разобралась. «Естественно, в такой ситуации я могла бы чувствовать себя шлюхой, будто ты мой папик. Но это ведь не так», — сказала она, но голова у меня была забита проблемами поважней, чем чувство такта. Даже в современном мире невероятных финансовых махинаций перевести 20 миллионов так, чтоб этого никто не заметил, — нелегкая задача. Мне нужно было много времени, чтобы уладить вопрос с деньгами. Оффшорные счета. Хитрые сделки со швейцарскими банками. И все это на случай… Еще одно неудобство, связанное с переводом большого куша, состояло в том, что я делал это, чтобы у нее были средства в случае моей смерти. И ни один из нас не мог притвориться, будто не понимает этого. Так что однажды мы решили все обсудить.

— Вообще-то я не собираюсь умирать, — сказал я. — Но если это все же случится, у тебя будут деньги. Только пообещай мне, что станешь покупать самое красивое нижнее белье.

— Думаю, ты перегибаешь палку, — ответила она. — Но так и быть.

Ничего не поделаешь — паранойя. На Манхэттене у меня было много юристов по делам предпринимательства (у четырех моих компаний здесь были главные офисы), но я настоял на том, чтобы наши встречи и подписи документов происходили за городом. Я нанял машину из аэропорта Джона Кеннеди и поехал в Филадельфию. Отличная возможность, решил я, заодно и проверим — нет ли за мной слежки. Результаты были раздражающе неопределенными. Никаких признаков бессмертных, но мне показалось, я засек пару агентов ВОКСа в Фили. Я оставил машину в аэропорту и сел на рейс до Бостона, прятался в городе целые сутки, а потом перескакивал с самолета на самолет следующие три дня, заработав страшное обезвоживание: Детройт, Индианаполис, Вашингтон, Филадельфия. Тут я сел в машину, снова доехал до аэропорта Кеннеди и взял такси до Манхэттена.

Где сразу же наткнулся на вампира.

Я расплачивался в такси на Пятой авеню, а он выходил из магазина, доставая из пакета пачку «Америкэн Спиритс».[37] Я почувствовал его вонь, когда уже наполовину вылез из такси. Я быстро присел на бордюр — импровизируя завязывание шнурков — и стал наблюдать из-за машины, как он резко остановился на ходу, и его лицо приняло выражение отвращения. Я не узнал его. Высокий, с длинным лицом и короткими густыми волосами, выкрашенными в фиолетовый. На нем были узкие джинсы, кожаный пиджак с рукавами три четверти и оранжевые «Конверс». Если забыть, что он был вампиром, то он смахивал на двадцатилетнего киберпанка. Я поднялся, и с минуту мы просто глазели друг на друга, ощущая тошноту. Он выглядел так, будто для него это было в новинку. Манхэттен тем временем жил свей жизнью, гудел, блестел, дымился, свистел, улюлюкал и дрожал от проходящих в подземке поездов. Вдруг вампир покрутил головой, отступил назад, повернулся и, споткнувшись, направился в противоположную сторону.