Последний вервольф - Глен Дункан

На ней был бежевый макинтош, белая блузка и коричневая в рубчик юбка, но мое воображение тут же нарисовало (ведь никто не мог мне запретить), как она танцует голая, и на ней лишь вуаль и сережка в пупке. Читая по губам ее диалог с норвежцем, я заключил, что она американка: что-то такое было в ее одежде и осанке, что подсказало мне, откуда она. Пока я выуживал всю эту информацию, она в волнении оглядывала людей на платформе и знала, что где-то… где-то совсем близко…

Я отступил к выходу, еле удержавшись от того, чтобы подскочить и обнять ее. Ее! Идеальное местоимение. Эта встреча, какие бывали лишь во времена гермафродитов, еще до того, как появился человеческий род. Один лишь взгляд на Арабеллу в лобби гостиницы «Метрополь» заронил в душе одновременно страстную надежду и холод страха: надежду, что чувство будет взаимным, и страх, что — нет. Теперь не было ни надежды, ни страха, лишь безапелляционное притяжение, основанное на чисто животных инстинктах. Так лезвие гильотины притягивается к ее основанию.

Господи, Джейк, выслушай. Я узнал, что есть самка.

Она нервно сглотнула и отлепила блузку от взмокшей спины. Ее запах — возбуждающий коктейль из аромата надушенной femme[28] и похотливой вони волчицы. Совсем недавно она пережила Превращение, ночи четыре назад. И она тогда ела. О да. В ее глазах еще светилось наслаждение от пожирания плоти, но несмотря на это, в ней еще оставалось что-то от только выпустившейся из колледжа инженю, которая прокладывает свою дорожку в ужасном мире карьеры и денег, решительно настроенная идти вперед и не пасовать ни перед какими бедами и лишениями.

Бритоголовый агент ВОКСа следил с другого конца платформы. Поскольку я не чувствовал вампирского запаха, то логично предположил, что с их стороны за мной сейчас следит человек, хотя его я еще не вычислил. Знают ли они все о ней? О ней! А разве я сам все эти дни не догадывался о ее существовании где-то в глубине души? Разве я не спрашивал себя бесчисленное количество раз: чего ты ждешь, Джейкоб?

Ее ноздри раздулись. Превращение в оборотня чуть не убило ее — но все же не убило. Зато она открыла великий закон: во-первых, ужасно то, что ужас существует; во-вторых, ужасно то, что человек приспосабливается с этим жить. И в ее темных глазах цвета эспрессо было смирение. Она признала как данность то, что с ней случилось. Конечно, это далось ей не без труда. Тяжело принять, что ты монстр. Тяжело решить убивать других вместо себя. Она переживала страшные муки голода и еще более страшные муки совести, но все же училась быть к себе более снисходительной. Ты делаешь то, что делаешь, потому что выбор невелик: или так, или смерть. Ее детство было полно маленьких секретов, а теперь у нее Большая Страшная Тайна. Она была…

Черт, Марлоу, очнись. Ради всего святого, включи мозги! Знают ли они о ней? Да как они могут не знать! Харли ведь знал (в этом я был почему-то уверен), а если знал Харли, значит, и вся организация!

Но он точно не стал бы им рассказывать. Возможно, все не так плохо. Итак, с этого момента я должен был сделать все, что в моих силах, чтобы они никогда о ней не узнали.

Однако пока я об этом думал происходило кое-что еще. (Что бы ни происходило, написала однажды Сьюзан Сонтаг, всегда происходит что-то еще, помимо этого. И обязанность литературы — следовать этому принципу. Не удивительно, что никто не читает книг.) Так вот, это кое-что еще состояло в том, что я начал допускать, будто чаша весов наклонилась — обрушилась, скажем прямо, — в мою пользу. Но в пользу ли? Смирение перед смертью хоть немного упрощает существование. А что теперь? Новые сложности? Новая канитель? Новое беспокойство? Кроме того, происходило еще кое-что. (Можно найти этих еще сколько угодно, с этим литература сталкивается каждый день. Даже удивительно, что кто-то вообще находил силы писать.) Сразу за первой радостной мыслью последовала вторая, куда более печальная: один лишь ее запах сделал со мной то, что не смогли сделать страдания и смерть Харли. И эта мысль стала огромным разочарованием в самом себе. Но тут я снова ощутил ее тонкий чувственный аромат — господи боже — и к члену сразу прилила кровь. Совести придется на время умолкнуть: у меня есть дела поважнее.

Что есть жизнь без любви?

Мои мертвые собрались в группу, словно торговый союз, во главе с Арабеллой.

Хитроусский экспресс уехал. Почти все, кроме небольшой горстки сошедших пассажиров, уже вышли и теперь торопились к эскалаторам. Я быстро выглянул из-за угла и убедился, что она еще здесь, делает вид, будто пытается оттереть пятно с юбки, но на самом деле отчаянно хочет понять, что это за запах сбил ее с ног. Мой запах. Я. Она уже привела себя в порядок, хотя лицо еще блестело от пота. Она была застигнута врасплох, да, но теперь любопытство взяло свое, в блестящих темных глазах загорелась находчивая женская искорка. Она выпрямилась и откинула мизинцем прядь волос с влажного лба. Слегка вздернула подбородок. Она тяжело дышала, и я видел, как ее грудь вздымается под блузкой. Я знаю, что ты где-то тут.

Я подождал, пока она выйдет с платформы, позволил ей уйти настолько, насколько хватило моего терпения, и последовал за ней.

35

Это было настоящим испытанием: идти по ее следу по вентилируемым туннелям в суматохе объявлений и толпе людей, избегать ярко освещенных участков и при этом держать дистанцию. Один раз я подошел слишком близко, так что она остановилась, обернулась и прошла пару шагов в моем направлении. Мне пришлось нырнуть в первую попавшуюся дверь, чтобы она перестала меня чуять — притом я должен был сделать это непринужденно и естественно, чтобы хвост ВОКСа остался в неведении.

Как оказалось, вампир был: высокий мужчина в черном, с седеющими волосами и золотой серьгой в ухе наблюдал за мной с балкона зала для регистрации. Новая головная боль: теперь мне нужно было держаться достаточно близко к моей девочке, чтобы перекрывать ее запах, и достаточно далеко, чтоб не наступать ей на пятки. Она сняла плащ и перекинула его через руку, я мог видеть ее складную фигурку и стройную осанку, которая говорила не о врожденной, а приобретенной со временем уверенности в себе. Я никак не мог отделаться от мысли, что она дочь иммигрантов из США, которые много и тяжело работали и терпели лишения, чтобы она стала такой, какой стала, — их благоразумной американской дочуркой, которая разбирается в современных брендах, вооружена образованием, медицинской страховкой, политическими взглядами, профессией стоматолога и перспективой в зарабатывании денег, но этим размышлениям мешал отвратительный запах вампира, будто чьи-то руки против моей воли сдавили голову.

Она остановилась перед экраном с бегущей информационной строкой, я тоже остановился, якобы сделать звонок по мобильному. Ситуация выходила из-под контроля: через минуту она найдет свою стойку, где у нее проверят билеты, вручат посадочный талон и пропустят в просторный зал для ожидающих отлета. Как же мне последовать за ней? Естественно, я куплю билет на ее рейс. Но как я узнаю, куда он летит, прежде чем она ускользнет от меня? Я был не настолько близко, чтобы рассмотреть стикер на ее чемодане.

Выбора не оставалось: я должен к ней подойти.

И я подошел. Она стояла четвертой в очереди к окошку «Трэвелэкс».

— Не оборачивайся, — тихо сказал я, все еще держа мобильный у уха. Пока я преодолевал отделявшие нас двадцать шагов, я чуял, как она чуяла мое приближение и изо всех сил старалась оставаться спокойной и не оборачиваться. От нее прямо-таки веяло жаром. Ее запах ощущался железным кольцом в носу. Она дрожала. Это можно было заметить только вблизи — по тому, как двигались ее запястья, поджилки, волосы. Я еле сдержался, чтобы не схватить ее за бедра, прижаться мошонкой к ее заднице, сжать груди и зарыться носом в копну волос.

— Я знаю, кто ты, а ты знаешь, кто я. У тебя есть мобильник?

— Да.

— Продиктуй номер.

Американка, подтвердил акцент, ведь она сказала это без придыхания. Я набрал номер, но не стал сразу сохранять или звонить.

— За мной следят, — сказал я. — И насколько я знаю, за тобой тоже. Так что поменяй тут деньги, иди в «Старбакс» прямо напротив и жди моего звонка. Поняла?

— Да.

— Не бойся.

— Я не боюсь.

— Ты тоже чувствуешь это, да?

— Да.

Я почувствовал невероятное облегчение. Чего там, я сам чуть не упал в обморок.

Она подошла к стойке обмена валюты и открыла сумочку.

36

Одному богу известно, прослушивали ли мой телефон. Последнее время я использовал его лишь для того, чтобы крутить то самое обрезанное сообщение от Харли, но так как мобильник прошел через руки Жаклин Делон, я уже точно ему не доверял. Я списал номер себе на тыльную сторону руки и удалил с экрана «Нокии». «Трэвелэкс» снабдил меня десятью монетами по фунту каждая, и я направился к таксофону.