Наперекор судьбе - Мэри Бэлоу

— Я не нуждаюсь в твоем утешении, — ответил Кристофер.

— Прости. — Мартин улыбнулся. — Это привычка. Я всегда сочувствую людям, которым тяжело, даже если считаю их своими врагами. Правда, я не могу думать о тебе как о враге. Я восхищался тобой. Ты был для меня настоящим героем, когда познакомился с Лиззи и женился на ней. Я думал о тебе как о своем друге. Мне было так же больно, как и ей, когда ты был низвергнут со своего пьедестала. Это звучит глупо. Никто не мог страдать так, как она. Я даже думал, что она сойдет с ума. Кристофер не пошевелился.

— Ну вот, теперь настала очередь трудной роли брата, — сказал Мартин, стараясь смотреть в мраморный пол, а не в глаза Кристоферу. — Я буду вынужден рассказать все герцогу, я не собираюсь скрывать правду, Тревельян. Ради блага Лиззи я расскажу всю правду. И ты должен знать, что тебе нельзя будет появляться в Лондоне в течение нескольких лет. Не думаю, что он станет преследовать тебя здесь. Если он пойдет на это, я попытаюсь его остановить. Нашей семье не нужны больше публичные скандалы. Но герцог будет беспощаден, если ты станешь преследовать Лиззи. И ты будешь считать себя счастливчиком, если тебе удастся избежать виселицы. Надеюсь, ты понимаешь это и понимаешь, зачем я все это говорю? — Мартин заволновался, когда посмотрел в лицо Кристоферу.

— Да, — ответил Кристофер, — понимаю.

— Хорошо. — Мартин перевел дыхание. — Надеюсь, мы все обсудили. А сейчас я уезжаю. Прости, Тревельян. Мне очень жаль, что все так вышло. Думаю, мы с тобой могли бы стать друзьями. Но что еще важнее, Лиззи могла бы быть счастлива с тобой, если бы ты не действовал так импульсивно. Несмотря на все доказательства, я не могу поверить, что ты действительно так порочен. Ну хорошо. Я слишком много говорю. До свидания.

— До свидания, Мартин, — отозвался Кристофер. Он понял, что Мартин не собирается подниматься наверх, что он готов покинуть их дом. Похоже, он отправил свой багаж вместе с экипажем. — Позаботься о ней.

— Я всегда это делаю, — ответил Мартин.

Он колебался, прежде чем протянул руку. Кристофер пожал ее, затем Мартин вышел во двор.

Кристофер повернулся к лестнице и начал медленно подниматься. Войдя в свою комнату, Кристофер позвонил в колокольчик и приказал Хеммингсу не беспокоить его ни под каким предлогом.

Он смотрел в окно, но ничего не видел.

“Я не перестану любить тебя, Кристофер”.

“Надеюсь, ты простишь меня за прямолинейность, но я привык называть вещи своими именами. Ты виновен в двух тяжких преступлениях, которые караются законом. В похищении и насилии”.

Отчаяние, насколько знал Кристофер, может причинять такую же острую боль, как и ножевая рана.

Элизабет не сомкнула глаз всю ночь, но она и не надеялась уснуть. Она, вероятно, вообще не стала бы ложиться, если бы не Дорис, которая находилась с ней в комнате и легла на соседнюю кровать. Элизабет не могла рассчитывать на то, что служанка проведет бессонную ночь вместе с ней.

Как ни странно, но Элизабет уснула. Однако пустота и холод постели разбудили ее; ей недоставало рук, обнимавших ее за плечи. Двадцать пять лет она спала одна, за исключением тех трех месяцев, пока длилось ее замужество, да этих двух с половиной недель. И все же пустота постели была неприятна для Элизабет.

Оставшуюся часть ночи она лежала, широко открыв глаза и глядя на блики на потолке от горевших во дворе гостиницы фонарей. Иногда она закрывала глаза, ожидая, что придет сон. Элизабет пыталась думать о Кристине и о той счастливой жизни, которая ждет их, когда Мартин привезет их из Лондона в Кингстон. Ребенок стал смыслом жизни Элизабет, источником ее счастья в течение шести лет. Элизабет хотела поскорее увидеть свою дочь.

Но воспоминания о Кристине, о ее тонком личике с доверчивыми голубыми глазами снова заставили Элизабет подумать о Кристофере. Она вспомнила их первую встречу. Это случилось в Лондоне. Элизабет была на первом в своей жизни балу, взволнованная и испуганная. Джон стоял по одну сторону от нее, очень красивый, в красном мундире, по другую сторону — Мартин. Он улыбался ей, в то время как Джон не сводил глаз с других женщин.

Элизабет очень трудно было оторвать взгляд от пола, да и нельзя было сказать, что кавалеры толпились вокруг нее, стремясь заполнить ее карточку с приглашением на танец. Хотя, конечно, были некоторые знакомые папы и Джона, которые записались из чувства долга. Мартин дважды записался в ее карточке, а Джон — один раз.

А затем она увидела его и сразу смущенно отвела взгляд в сторону, потому что он смотрел прямо на нее. Через минуту она украдкой снова взглянула на него, обнаружив, что он стоял на том же месте и продолжал смотреть на нее. Она отвела взгляд и старалась больше не смотреть в его сторону.

Но Элизабет успела заметить, что это высокий, стройный темноволосый красавец мужчина. Она чувствовала, как заколотилось сердце, ей хотелось убежать: если он продолжал смотреть на нее, то видел перед собой робкую, застенчивую, смущенную девочку. А выглядеть такой она не хотела.

А потом он стоял перед ней с хозяйкой бала, его представили Элизабет, Джону и Мартину, и он записался в ее карточке, но не на следующий танец, который принадлежал одному из офицеров, другу Джона, а на другой.

Элизабет повернулась на бок и стала смотреть в окно. Интересно, спят ли жильцы в номерах нижних этажей гостиницы — ведь фонари во дворе горят всю ночь? Не мешает ли им свет?

Элизабет снова погрузилась в воспоминания… Он был неразговорчив, не улыбался во время танца, как это делал Джон, у него не было того очарования, как у Мартина в его восемнадцать лет. Но во время танца он так смотрел на нее своими яркими голубыми глазами, что заставил ее почувствовать себя единственной женщиной на балу, достойной внимания. К тому времени, когда танец закончился, она уже была влюблена. Причем так серьезно, как это бывает в восемнадцать лет.

Всю ночь она грезила о нем и вздыхала — ведь он танцевал с ней только один танец и ничего не говорил о том, чтобы снова увидеть ее. Элизабет не знала, что он придет к ним на следующий день, чтобы пригласить ее на прогулку, и что менее чем через два месяца они станут мужем и женой.

Элизабет закрыла глаза. Она безмерно любила его. Она была так молода, она верила в рыцарей в блестящих доспехах и в бесконечное счастье.

Но все, что осталось у Элизабет от этой любви, — это сердечная рана, а потом и ребенок, который был похож на него как две капли воды. Кристина. Элизабет представила, как тонкие ручонки дочери обовьются вокруг ее шеи, когда ее привезут в Кингстон, как девочка будет целовать ее.

В Кингстон? Снова ссылка? Она снова станет скрываться от всего мира, лелея свое разбитое сердце, обращаясь к Кристине в поисках любви и к Мартину за поддержкой и сочувствием?