Екатерина Воронина - Анатолий Наумович Рыбаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот какие он про меня слухи распускает? — сказала она, вставая. — Мерзавец! Значит, я воровка, а он честный человек? Ладно, увидим, кто честный, увидим! Собственную жену порочит, мать своего ребенка!
Ее вид, злобный и торжествующий, показывал, что она только ждала повода, чтобы наотрез отказаться от примирения. Николай увидел свой промах, но поздно.
— Конечно, вы приятели, вам он ближе к сердцу, — продолжала Клара. — Ну, а мне ребенок дорог, я о ребенке должна думать. Нет у него больше отца, уж я как-нибудь сама позабочусь…
— Вот как мешаться в чужие дела, — сказал Николай Соне, когда они вышли на улицу. — Еще на тебя и свалят все! Нет уж, пусть сами разбираются, как хотят, ты к ним больше не ходи.
Сергей ничего не знал об этом посещении. И то, что Соня отказалась передать деньги Кларе, обескуражило его. Но пока он размышлял, Клара действовала. Через неделю Сутырину вручили повестку о явке в суд в качестве ответчика по иску об алиментах на содержание сына Алексея.
Когда судья спрашивал Сутырина о годе его рождения, месте службы, заработке, Сутырин чувствовал себя преступником. Клара стояла спокойная, бесстрастная, уверенная в своей правоте, женщина-мать, покинутая вероломным мужем. Сутырину казалось, что все в зале смотрят на него как на одного из тех отцов, которые скрываются от своих детей и о ком пишут в газетах. Он был «алиментщик».
Потом на работу пришел исполнительный лист. Бухгалтер при девушках-счетоводах объявил ему, сколько с него будут вычитать. Сутырин чувствовал себя опозоренным.
Прошел год, другой, третий. Острота его ненависти к Кларе притупилась. Клара жила своей жизнью. Если бы она подала на развод, Сутырин, конечно, согласился бы. Но мысль о том, что опять идти в суд, страшила его. Он не понимал, что Кларе сейчас развод не нужен, а когда понадобится, она его сумеет получить.
Первое время она не пускала его к Алеше. Но постепенно это устроилось: Клара не хотела отказываться от подарков, которые он приносил сыну. Сутырин приходил днем, когда Алеша возвращался из школы, а матери дома не было. Зимой он мог это делать регулярно. Во время навигации — только когда судно приходило в порт.
Неловкость, которую они оба испытывали в первые минуты свидания, быстро проходила. Алеша радовался его приходу, но Сутырин видел: радость это вызвана тем, что мальчик одинок, ему скучно сидеть одному. Это была тоска по родительскому вниманию, по родительской ласке, которых ему не хватало.
Они никогда не говорили о матери. Алеша не спрашивал Сутырина, почему он не живет с ними. И это умолчание о самом главном и мучительном в их жизни было чертой, которая лежала между ними и заставляла Алешу быть не по-детски серьезным и задумчивым, а Сутырина — страдать.
Время примирило Сутырина с тем, что произошло. Сына, наоборот, заставляло все больше думать об этом. И Сутырин с горечью думал, что для Алеши, может быть, было бы лучше, если бы он, Сутырин, погиб на фронте.
Иногда днем они ходили в кино. Они сидели рядом в темном зале. Сутырин ощущал близость сына, видел искоса его тонкий профиль и большие глаза, с напряженным любопытством устремленные на экран. Он брал тогда его маленькую ладонь в свои руки, и мальчик, увлеченный зрелищем, доверчиво и нежно пожимал его пальцы. Жалость к сыну охватывала Сутырина. Он казался ему таким маленьким и одиноким.
Алеша любил мать. Эта была любовь впечатлительного и доброго мальчика, маленького мужчины, который жалеет мать и защищает ее. Сутырин видел: за ребенком нет ухода, он ест не вовремя, одет кое-как. Он злился на Клару и однажды, пришивая сыну пуговицу, сказал:
— У тебя как что-нибудь оторвется, ты сразу маме скажи, она пришьет.
Но Алеша понял, что хотел сказать отец.
— Мама мне всегда пришивает, — поспешно ответил он.
Со временем Алешу все больше тянуло к отцу. То ли мальчик, выросший среди женщин, тянулся к мужскому обществу, то ли что-то перестало привлекать его дома. Алеша искал встреч с Сутыриным, оживлялся при его приходе, появлялся в порту при каждом прибытии «Абхазии», на которой тогда плавал Сутырин. И еще замечал Сутырин, как быстро становится Алеша самостоятельным. Эта недетская серьезность пугала Сутырина: Алеше плохо дома, он не находит себе там места, что-то скрывает от отца. И Сутырин понял причину этого: Алеша к кому-то ревновал мать. Он скрывал это от отца, но сидеть дома ему было тяжело. Мысль о том, что, может быть, Клара отдаст ему сына, все чаще и чаще овладевала Сутыриным.
Радужные картины рисовались тогда его воображению. В пароходстве ему обещали квартиру — вот заживут они! Летом он будет плавать с ним на теплоходе, хорошо ему будет на воде, вырастет речником. Зимой Сутырин наймет приходящую старушку, она будет варить им обед. Сутырин умиленно думал о заботах, которые появятся у него с Алешей. Оц представлял себе Алешу через несколько лет, в ту пору, когда сын становится товарищем отца. У него Появятся усики, начнет ломаться голос, и он будет говорить смешным баском, уже не задавая вопросов, и сам стараясь отвечать на чужие, оспаривая отца, начнет курить и ухаживать за девушками…
Однажды, когда «Абхазия» пришла в порт, Сутырин увидел на причале Алешу.
— Ты как узнал, что мы придем? — спросил Сутырин.
— Позвонил диспетчеру, он мне и сказал, — ответил Алеша с нарочитой небрежностью, которой десятилетние мальчики показывают, что им доступны дела и поступки взрослых.
Сутырин потрепал его по голове. Совсем взрослый парень!
— Мама ушла в трест ресторанов и кафе, — сказал Алеша, — у нее отчет.
Впервые в разговоре с отцом он упомянул о матери, словно намекал, что настало время поговорить о ней…
Сутырин оставил Алешу на теплоходе и пошел в контору, снял трубку, позвонил в трест и попросил к телефону Сутырину.
— Здравствуй, Клара! Это я говорю, Сергей.
— А… — послышалось в трубке. Она, видно, смешалась, но только на мгновение, потом овладела собой. — Слушаю.
— Вот что, — начал Сергей, не зная, как ему приступить к делу, — я тут хотел насчет Алеши поговорить, — может быть, встретимся?
— А что говорить-то? О чем говорить?
— Видишь ли, как тебе сказать… Я скоро комнату получаю… Вот… Ну и подумал: ты на работе, он один, — может быть, ему перейти ко мне жить?
