Екатерина Воронина - Анатолий Наумович Рыбаков

Он склонился к ее руке, и Катя увидела у него на макушке лысину, почти незаметную, тщательно прикрытую редкими русыми волосами.

Он стареет, этот красивый и еще, казалось бы, такой молодой мужчина…

— Что вы еще решили?

— О, я много решил…

— Например?

— Ухаживать за вами.

— Это вы решили о себе… А обо мне?

— О вас? Вы умная, решительная.

— Если поехала с вами и сижу здесь — значит, решительная.

— Ну, что еще? Меня вы считаете человеком несерьезным…

— До некоторой степени…

— Ведь вы меня совсем не знаете.

— Почему? Я вас помню по Кадницам.

Он заинтересованно повернулся к ней.

— Да? Сколько же вам было тогда лет?

— Сколько бы ни было, а помню. И дом ваш помню, и сад… Пляж… Вы брали девушек на руки и бросали их в воду.

— Я?

— Да, вы… И мы с вами учились в одном институте.

— Вы учились в лучшее время, — доверительно сказал Леднев, — мое поколение испытало на себе всякие эксперименты: бригадно-лабораторный метод, ускоренную подготовку в вуз. Я, например, проучился восемь месяцев на рабочих курсах — и в институт. А до этого — семилетка, и то все перезабыл… К тому же общественная работа отнимала много времени.

— Руководили, значит?

— Было… Вот и получилось: образование высшее, а наполовину неуч.

Искренне он говорит или рисуется: простой затон-ский паренек, ставший одним из руководителей флота.

— А где вы работали после института?

— В пароходстве работал, в министерстве…

На набережной зажегся длинный ряд фонарей, они уплывали вдаль бесконечной мутно-белой полосой. На судах тоже зажгли огни, они двигались и сверкали красными, белыми, зелеными точками.

— О чем вы думаете? — спросил Леднев.

— Так, ни о чем… Люблю смотреть на реку, особенно вечером. Эти огни… Когда я смотрю на них, мне кажется, что я плаваю с отцом по реке… И мне кажется, что сейчас мы подойдем к пристани, начнется высадка пассажиров, матрос вытянет сходни, крикнет: «Ноги!» — да еще и обругает кого-нибудь: «Макака сингапурская…» И я буду думать: «Откуда он знает про Сингапур? Наверное, служил в морском флоте и плавал в Тихом океане», — а потом буду думать про Тихий океан…

— Вы много плавали в детстве?

— Каждую навигацию. Да я и родилась на барже.

— Я тоже плавал, — сказал Леднев, — но не много. Отец работал в затоне, я тоже. По правде сказать, не люблю плавать. Долго, скучно, однообразно. Я даже до Куйбышева — только самолетом, а уж об Астрахани и говорить нечего. В Москву — железной дорогой, одна ночь…

А вот я люблю. Плывешь, плывешь… Машина шумит, колеса стучат по воде, а вода бурлит, кто-то взбегает по трапу, пароход свистит… Хорошо! И берега, и пристани… Все это такое родное, такое привычное, что думаешь: без этого не сможешь жить… А вот видите, живу!

— Вам бы быть капитаном, — сказал Леднев.

— Не женское дело.

— Почему? Ведь есть…

— Да, есть, а все-таки не женское. — Катя посмотрела на него, отвернулась.

— Почему вы мне ни разу не позвонили?

— А вы мне?

— Ждала вашего звонка.

— Но ведь вы обещали?

— По делу… А дела не было.

— А без дела?

— Без дела и вы могли мне позвонить: я — женщина.

— Я хотел, — сказал Леднев, — но, честно говоря, стеснялся… Вы мне показались строгой, сердитой, оборвали бы меня — и все!

— Я думала, вы храбрее…

— Если бы вы меня оборвали, как бы я тогда выглядел?

— А вы лучше об этом никогда не думайте.

— О чем?

— О том, как вы будете выглядеть.

— Честное слово, боялся, — искренне сказал Леднев. — Несколько раз брал трубку, но не звонил. Думал, не нужен вам, думал, выгляжу несерьезным, легкомысленным, этаким… — Он покрутил в воздухе рукой… — Вот так. А сегодня я видел: вы обижены на меня, недовольны мной.

— Это верно, — призналась Катя, — я не знала, почему вы не звоните. Решила, что вы забыли.

— Вы мне верите? — спросил Леднев, наклоняясь к Кате и заглядывая ей в глаза.

— Не надо, — прошептала она.

Сильной рукой он повернул ее голову к себе и поцеловал в губы.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Когда рано утром грузовой теплоход идет по реке, он кажется безлюдным. Только видны за стеклами рубки штурман и рулевой, больше как будто и нет никого.

Это впечатление обманчиво.

Жизнь на судне идет своим чередом. В машинном отделении несут вахты мотористы, работает в своей рубке радист-электрик, в камбузе готовит пищу кок, уже возится в кладовой боцман.

Сутырин любил утреннюю вахту. Никто не беспокоит, не дергает, плывешь и смотришь на реку, чистую, ясную, свежую. Уходят назад села: Буртасы, Красновидово, Антоновка, Юрьевские Горы… Вот и синие воды Камы. Они идут по левому берегу, долго еще не сливаясь со светлыми водами коренной Волги, но образуя вместе с ними ту Волгу, которая начинается за Камским устьем, — широкую, могучую, бескрайнюю.

На необозримом просторе суда кажутся маленькими, медленно плывущими, с трудом преодолевающими необъятную водяную гладь. Бесконечной лентой тянутся по левому берегу камские плоты с аккуратными бревенчатыми избушками, неожиданным на воде дымом костров. Идут снизу нефтеналивные суда «Волготанкера» с двумя красными полосами на трубе. Маленький буксирный пароходик тащит за собой огромный грузовой дебаркадер; пароходишко пыхтит изо всех сил, но колеса его «балакают», медленно перебирают своими плицами.

На горе — четыре элеватора, громадные, похожие на средневековые башни. На берегу ломают мел, разрабатывают известняк. Тракторы ползут на дальнем горизонте. На больших пристанях — горы хлопка.

И опять города, села, деревни, пристани, порты, поселки, фабричные трубы, нефтяные вышки, груды строительных материалов, экскаваторы, землечерпалки, деревья, избушки, леса и перелески, поля и поля. Мосты, под которыми по-особенному шумит машина и бурлит вода за кормой… На волнах качается лодка, рыбак высоко поднимает огромную стерлядь — купи, мол! Хорошо бы такую на обед, всей бы команде ухи хватило, да нельзя останавливаться, не будить же из-за этого капитана…

На протяжении трех тысяч километров реки Сутырин в любое время суток узнавал местность: каждую деревню, каждую пристань, каждую избушку бакенщика, чуть ли не каждое дерево. Он знал все бесчисленные суда, их старые и новые названия, годы постройки, все сколько-нибудь значительные события их жизни, всех их капитанов с незапамятных времен… Здесь работали отец, дед, прадед, и все, что ни есть в жизни, связано с Волгой.

Сутырин начал сдавать вахту первому штурману Мелкову, как вдруг в рубке появился капитан.

Приход капитана в такой неурочный час удивил