Екатерина Воронина - Анатолий Наумович Рыбаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сказал и ушел. А Катя ему ничего не ответила. Она была поражена тем, что Ермаков говорил про участок точь-в-точь то же самое, что говорил Леднев про все пароходство.
После Ермакова Катя вызвала к себе Ошуркову.
Раздраженная разговором с Николаем, она с тем большей досадой думала о Дусе. Она и раньше ее не любила: эти беспорядочные связи, драка с пьяным грузчиком, склока на кране, жизнь, дающая повод к сплетням и двусмысленным разговорам… Она посмотрела рабочие карточки Ошурковой: в общем, средняя крановщица, хотя из молодых, пожалуй, лучшая.
Дуся вертела в руках гаечный ключ. На ней была помятая спецовка, грубые сапоги, открывавшие голые колени, низко опущенная на лоб черная косынка. Своей позой и тем, как старательно она вертела в руках ключ, Дуся демонстрировала безразличие к разговору, к Кате, ко всему, что здесь происходит и может произойти, как будто все ее внимание сосредоточилось на этом ключе, а до остального ей дела нет.
За два года работы в порту Катя привыкла сталкиваться с разными людьми и преодолевать разные характеры. Спокойным голосом человека должностного, для которого это дело — одно из многих, она спросила:
— Что за история произошла у вас с грузчиком Малаховым?
— Поговорили. По личному вопросу.
— Зачем же решать личные вопросы в общественном месте?
— Уж где придется.
— Да еще с мордобитием.
— Уж как получится.
Внушительно, растягивая слова, Катя сказала:
— А получится так: вас могут лишить возможности устраивать скандалы в порту. И очень простым способом. Учтите это на всякий случай.
Дуся ничего не ответила. Но по лицу ее прошла мгновенная судорога. Это не ускользнуло от Кати.
— Ведь вы даже не хотите объяснить своего поступка.
Дуся опять ничего не ответила.
— Второй вопрос. Ермаков требует перевести вас на другой кран. В чем у вас там дело?
— Он требует, у него и спросите, — перестав вертеть в руках ключ, ответила Дуся. Ее руки неподвижно лежали на коленях. Большие, сильные рабочие руки с широкими толстыми ногтями и следами машинного масла в складках кожи…
— А вы согласны перейти на другой кран?
— Все равно.
— Ведь вы учились у Ермакова.
— У него училась, у других подучусь.
— Ермаков все же лучший крановщик порта.
— Да ведь кому чья работа нравится… Кому Ермакова, кому Сизова, кому Умняшкина…
Катя пристально посмотрела на Ошуркову. Зазвонил телефон, но она не взяла трубку.
— А вам чья работа больше нравится?
Дуся, наконец, подняла глаза на Катю.
— Поворот стрелы способнее делать, как Николай Федорович. Ну, а если говорить про зацеп и отцеп, то у Сизова лучше. А почему? Потому что он, Николай Федорович, на людей, на грузчиков, не смотрит. Повернул красиво и радуется.
— Зато поворачивает хорошо.
— Так ведь все надо делать хорошо.
Ошуркова замолчала, но Катя продолжала пристально смотреть на нее.
Вот главное в их разговоре! Не то мелкое, с чего они начали, а вот именно то, что сказала сейчас Ошуркова, чего она, может, не смогла точно выразить, но что было понятно Кате: у каждого крановщика есть свой лучший прием. Если соединить вместе эти рекордные приемы, то получится еще невиданная производительность крана.
В одно короткое мгновение перед Катей промелькнул трудный путь, которым эта простая и еще малоопытная крановщица пришла к той же мысли, к которой пришла сама Катя после нескольких лет работы в порту. И кто знает, не здесь ли причина того, что Ермаков недоволен Ошурковой? Кате был известен его нетерпимый характер. Может быть, за скандалом с Малаховым тоже кроется причина, о которой Дуся не хочет говорить… Что такое этот Малахов, все знают!.. Да, человек не только в том, что о нем говорят, не только в накрашенных губах и голых коленях, а в той мысли, которую Ошуркова сейчас высказала, в этих вот сильных рабочих руках.
— Верно, — согласилась Катя, — учиться надо у всех. А как все-таки с краном: останетесь у Ермакова или на другой вас перевести?
— Уж лучше перевести.
— Не жалко?
— Что ж поделаешь, если человек о себе так много понимает. Да и вообще до всего касается... — Мрачная тень пробежала по лицу Дуси. — Тут норовишь лучше приспособиться, а он хочет, чтобы только по его. А ведь каждый свою голову имеет, знает, для чего работает.
— Ну и для чего? — заинтересованно спросила Катя.
— Известно, для чего: кто для денег, кто для славы.
— А вы?
Дуся криво усмехнулась.
— Какая обо мне слава… Известная… Так что абы заработать.
— Слава — дело изменчивое, — сказала Катя. — Сегодня одна, завтра другая.
Дуся с горечью проговорила:
— А если на ногах висит, жить не дает — тогда как?
— Ничего, вы молодая, — только и нашла что ответить Катя.
Что открылось ей в этой женщине? Неудавшаяся жизнь, судьба более сложная, чем ее собственная. Катино прошлое обернулось одиночеством, Дусино — бесчестьем. И несмотря на это, Ошуркова искала пути к настоящей жизни и находила их.
У Кати не нашлось для нее настоящего человеческого слова… «Ничего, вы молодая…» Почему всегда находятся слова для осуждения, а для одобрения, для понимания, для поддержки их нет? Неужели она забыла эти слова?
Любовь к Мостовому делала ее добрее, внимательнее, сердечнее к людям… Почему же теперь ее любовь к Ледневу, такая полная, такая настоящая, не делает ее ни добрее, ни снисходительнее? Почему она замкнулась в этой любви, отгородилась ею от людей, разве кто-нибудь угрожает ей?
Наверно, так любят такие, как она, эгоистические натуры — замкнуто, ревниво… Ведь даже в своей работе, в том большом и важном, что она делает, она опирается только на Леднева, на его помощь, на его внимание, без которых она, наверно, ничего не могла бы сделать.
А если Леднева завтра переведут на другую работу или пришлют нового начальника пароходства и этот новый начальник не захочет создавать ей особых условий, не захочет выделять ее участок среди других участков — тогда что? Все кончится, все насмарку, рухнет созданный ею хороший, но хрупкий порядок.
«Она создала…» Где же люди ее участка? Грузчики, крановщики, механизаторы! Исполнители ее планов? Слагаемые ее замысла? Ведь только они и могут обеспечить истинный успех. Именно потому, что Леднев не верит в этих людей, он и ограничивает скоростную работу только ее участком. Он верит только в нее, как она сама верила
