Повышение по службе - Александр Николаевич Громов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меня это в целом устраивало. Лунная база – та еще тюрьма, да нас, наверное, и с корабля-то не выпустят: вдруг несем в себе какую-нибудь заразу? Будут осторожничать, медлить, сомневаться, остервенят экипаж, превратят пассажиров в угрюмых склочников и нипочем не догадаются, что заразу несу я один.
Вот и ладно. Все равно мне надо кое в чем разобраться. В себе – в первую очередь. В том, кто я теперь такой, кем и почему избран, а главное – для чего? Что, собственно, означает быть помощником координатора некоего сектора Галактики? А координатором, преемником Эрлика?
Мы вынырнули как положено – между Сириусом и Проционом, ближе к последнему. Сириус ослеплял, и невооруженным прищуренным глазом я видел рядом с ним тусклую искорку Сириуса Б. Желтоватый Процион светил еще ярче, но глядеть на него было приятнее. Спутник звезды – крошечный белый карлик – различался едва-едва и навел на дурацкую мысль. Вот, скажем, если мои будущие обязанности перед вверенным мне сектором Галактики потребуют от меня погасить Солнце ради того, чтобы Процион Б разгорелся поярче, то галактическому начальству придется признать: оно здорово ошиблось с выбором.
Пример, положим, действительно глупый. А сам ход мысли?
Когда я заявил Эрлику, что не хочу самолично решать глобальные вопросы, он лишь посмеялся надо мной. Сказал только, что мы еще вернемся к этому разговору, и испарился. А я внезапно обнаружил, что мои новые способности он прихватил с собой. Вот уж чего я совсем не ожидал!
Веня, удрученный моим шахматным превосходством, легко взял реванш и возликовал. Больше я не садился играть с ним в шахматы, а он, посмеиваясь надо мной, развил теорию спонтанной кратковременной гениальности – мол, под влиянием каких-то внешних факторов вроде визита шахматной музы я заиграл было на уровне гроссмейстера, да вот беда: муза заскучала, разочаровалась во мне и улетела искать более достойных. Я только и спросил, почему же она не явилась Вене, ведь рядом же, а он картинно надулся и сообщил, что его личная муза всегда при нем, а моя отправилась погулять. Я снова подколол его, потом еще раз и еще, и мы с удовольствием трепались, пока «Неустрашимый» не ушел в первый малый нырок. Тут явилась Этель и, напомнив нам, что работа экспедиции еще не окончена, холодно осведомилась, кто мы такие – саботажники или просто сачки? За работу, убогие!
Мороки с геологической картой Западного массива хватило мне почти до самой Луны. Стратиграфия стратиграфией, а перевести все эти мутные картинки в такой вид, чтобы последнему олуху было понятно, где под землей что лежит, – тут человек нужен. Тоже олух, если честно, только со специальным образованием. Потом ту же работу проделает искусственный интеллект, и если результаты совпадут, то все путем.
Не очень понятно, зачем все это. Колонизация Реплики вряд ли состоится, максимум построят там перевалочную базу для продолжения галактической экспансии. На этой планете можно будет жить еще пятьдесят миллионов лет, прежде чем тамошнее солнце сожжет ее. А толку? Бесперспективный мир.
Интересно, почему там нет ни одного мало-мальски серьезного месторождения? Пожалуй, спрошу об этом Эрлика, когда он появится вновь… А появится ли?
Благополучно вынырнув где-то между орбитами Земли и Марса, «Неустрашимый» направился к Луне, и вот тут-то я заскучал. Основная часть моей работы была сделана, осталось подчистить хвосты, но я не мог. Во мне как будто сработал внутренний переключатель: работа, привычная и где-то даже любимая, во всяком случае доставляющая мне удовлетворение, внезапно сделалась чем-то вроде рвотного порошка. Появись сейчас Этель Симпсон с угрозой влепить мне строгача за безделье – ей-богу, послал бы я ее подальше. С удовольствием! И несмотря на последствия!
На ее – и мое – счастье, она не появилась.
Как и следовало ожидать, из корабля на Луне нас не выпустили, и тут на меня навалилась настоящая хандра. Я даже не ожидал, что способен на хандру настоящую, продолжительную, глубокую, высшей пробы. Прежде я терпеть не мог хандрить, не в моем это вкусе, но теперь я нарочно и даже с удовольствием изводил себя, часами таращась в иллюминатор на звездное небо над серыми камнями Луны. Стояла ночь, реголит не отсвечивал, и только шар Земли маячил близко к горизонту. Кто я теперь? Кто мы все, вырвавшиеся в Галактику с вон той уютной голубенькой планетки и вообразившие, что можем многое, если не все? Несмышленыши, вот кто.
Ни к селу ни к городу вспомнилась давняя звездная ночь в горах возле костра из веток сухой арчи. Ту девушку я уже почти забыл, зато хорошо помню, что метеорная была ночь и чудно хорош был звездный полет. Эх, звезда ты падающая, песчинка раскаленная, много ли в тебе смысла? Тужишься не сгореть – а ведь сгораешь. Прочертила след, и нет тебя. И следа нет, забыт. Новые песчинки в небе следы рисуют. Им, может, и не хочется рисовать, да выбора у них нет, как, впрочем, и у людей… Что?..
Молчание. Тишина звездная. А у меня – хандра.
Я не сразу догадался, как точнее следует классифицировать мое состояние. Потом нашел подходящее слово: похмелье. Подарите человеку что-то такое, чтобы у него голова кругом пошла, вещь какую-нибудь уникальную, а потом ни с того ни с сего отнимите – что выйдет? Горькая обида. Подарите ему могущество, какое ни одному смертному не снилось, дайте ему привыкнуть, а потом верните полубога в ряды людей – чем дело кончится? Тяжким похмельем.
Если и была у меня обида, то только на себя самого, дурака этакого. Попросился обратно в человечество! Струсил, проще говоря. Ответственности испугался. Вообразил, что наша Вселенная – такой же пузырь, с какими я расправлялся, и представил себе, как некто огромный, страшный и обязательно тупой грубо хватает этот пузырь мозолистой псевдоподией и равнодушно схлопывает его, ничуть не интересуясь судьбой находящихся внутри него разумных существ в диапазоне от троглодитов до галактических координаторов.
А хоть бы и так! Это что, причина впасть во вселенскую скорбь и заламывать руки – или, наоборот,
