Судьбы и фурии - Лорен Грофф

Пока он ждал в очереди в кассу, умял половину бурито с чили. Он еще не прожевал до конца, когда сунул руку в карман за кошельком и нащупал пустоту. Лотто вспомнил, что оставил кошелек в номере отеля, и его охватил леденящий ужас. Обычно ему никогда не приходилось ни за что платить во время прогулок, а если и приходилось, то рядом всегда была Матильда и ее сумочка. К тому же он терпеть не мог то, как выглядели его ягодицы, когда из заднего кармана торчал кошелек. Гладкий ровный профиль куда симпатичнее.

Оказавшись перед кассиром, Лотто пожал плечами. Тот сузил глаза и что-то грозно проговорил на испанском. Лотто опустил тарелку на стойку.

– Прощу прощения, losiento[25], – сказал он, пятясь к двери.

В конце концов Лотто обнаружил себя в торговом центре, выстроенном в форме гигантской подковы. Когда он увидел телефонную будку, его желудок сделал сальто, хотя таких будок он не видел уже очень давно. И когда он вошел, поймал себя на том, что набирает единственный немобильный номер, который до сих пор почему-то помнил наизусть. Какое это было необъяснимое и огромное удовольствие – чувствовать в руке тяжесть старой трубки, пропитанной дыханием чужих людей и покрытой жирным налетом.

Раздался щелчок – да, Господи, да, она ответила, а затем ее голос сказал:

– Ланселот, милый, это ты? Что случилось? Это твоя жена? Господи, неужели она наконец оставила тебя в покое?

Лотто сглотнул. Его захлестнуло чувство дежавю, как будто это все уже было. Когда? Ах да, в колледже, после свадебной церемонии в субботу, когда он бегом мчался в общежитие. (Каким же крошечным оно теперь казалось ему, это место, где прошло его детство!) После того как он спешно запихал все свои вещи в рюкзак, готовясь к медовому месяцу в Мейне, схватил телефон и, давясь собственным ликованием, сообщил матери, что женился.

– Нет, – вот что она ему сказала тогда.

– Да, мам, да, это так!

– Так отмени это! Разведись, и поскорее!

– Я не разведусь.

– Ланселот, ну сам подумай, что за девушка согласится выйти за тебя? Иммигрантка? Дочь нуворишей?

– Не то и не другое, – ответил он. – Ее зовут Матильда Йодер. Она лучше всех на свете, мам, она тебе понравится!

– Не думаю, – ответила Антуанетта. – Я не собираюсь встречаться с ней. Либо ты немедленно аннулируешь этот брак, либо я лишу тебя наследства. И содержания. Как ты планируешь обосноваться в большом городе без денег? Как ты, актер, планируешь выжить там?

Лотто уловил в ее голосе насмешку. Он попытался представить себе жизнь без Матильды.

– Я лучше умру.

– Прикуси-ка язык, милый!

Лотто вздохнул.

– Желаю счастья тебе и твоему крошечному сердцу, ма, – сказал он и повесил трубку, чувствуя себя так, словно в него вогнали нож по самую рукоятку.

Теперь же он, взрослый мужчина, стоял под палящим солнцем Калифорнии и чувствовал, как его начинает подташнивать.

– Что ты сказала? – прохрипел он.

– Милый, мне так жаль, – говорила его мать. – Мне, правда, жаль. Все эти годы я кусала себе локти. Вся эта боль, это отчуждение, кому оно было нужно! Это ужасное создание. Я знала, что в конце концов она причинит тебе боль! Возвращайся. У меня как раз гостят Рейчел и Элизабетт с детишками. Салли луну с неба достанет, чтобы снова с тобой понянчиться. Приезжай, милый, и твои девочки о тебе позаботятся.

– О… – сказал он. – Спасибо, конечно. Но нет.

– Что-что?

– Я позвонил, потому что потерял мобильник, – сказал он. – Я хотел передать Салли, что, если Матильда начнет обрывать провода, разыскивая меня, пусть она передаст ей, что я скоро буду дома и привезу шампанское и сыр для вечеринки.

– Лотто, милый… – начала было Антуанетта, но Лотто сказал «Пока» и повесил трубку, и ее «Я люблю тебя» затерялось в гудках умершего телефона.

Антуанетта положила трубку. «Нет, – подумала она, – он не может опять выбрать ее». Только не теперь, когда Антуанетта отдала ему все. Без нее он бы никогда не стал тем, кем стал. Она растила его, надеясь, что он впишет ее имя в историю, но теперь этого никогда не будет. Мальчики принадлежат своим матерям. Да, пуповина была разрезана сто лет назад, но тепло, которое они делили на двоих, никому не удастся у них отнять!

Океан снова и снова выкидывал на берег свои водяные сети, но возвращался ни с чем. Антуанетта знала, что их разговор слышал весь ее маленький розовый домик. Салли, готовящая на кухне печенье с арахисовым маслом, ее дочь и внуки, вернувшиеся с пляжа. Мелкий дождь плевал на то место, где она только что сидела. Бог дал ей огромную силу, но как же она устала от этих темных, мелких и трусливых людей. Естественно, она любила их меньше, чем своего великолепного, золотого сына, ведь они с ним были совершенно одинаковыми. Мыши хороши, но у них нет львиной гривы.

Салли раскатывала на кухне тесто, когда зазвонил телефон. Она услышала, как высокий голос Антуанетты произнес в спальне: «Это твоя жена?»

Салли хорошо знала свою золовку. Внешне она, может, и напоминала конфетку, но внутри у нее был горький орешек. Салли беспокоилась за Лотто, бедный мальчик, милый и открытый мальчик.

Она хотела было позвонить Матильде, чтобы узнать, что там у них произошло, но передумала. В поспешности нет ничего хорошего. Она продолжила свою неторопливую работу, держась на расстоянии.

Спустя какое-то время Антуанетта встала и взглянула на свое отражение в зеркале в старинной раме. Морщинистая, уставшая, раздавшаяся. Что ж, неудивительно. Каких усилий ей стоило сохранять своего мальчика в безопасности. Мир стал таким опасным и склонным к разложению, нужно всегда быть начеку! Сколько всего она сделала для Лотто, на какие жертвы ради него шла! Он никогда не узнает, с каким трудом она выбиралась из депрессии после смерти мужа, как пыталась сохранять спокойствие до тех пор, пока от ее натянутых, как струна, нервов ничего не осталось, не узнает об ужасах, которые она пережила ради него. Разве она планировала заживо похоронить себя в этом крохотном розовом домике среди песков? Вовсе нет. С теми деньгами, которые оставил ей Гавейн, она могла бы купаться в роскоши. Могла бы поселиться в пентхаусе отеля «Mandarin Oriental» в Майями и иметь прислугу, готовую выполнить любое ее желание. У нее могла бы быть мраморная ванная размером с ее нынешнее жилище. Солнечные бриллианты, плещущиеся в воде. Но нет, она никогда не возьмет из денег Гавейна больше, чем ей будет нужно для простого выживания. Она хранила все для своих детей, для того чтобы увидеть выражения их лиц, когда они поймут, что она для них сделала. Она попыталась снова вызвать в памяти эту сцену. Она всегда приносила ей удовольствие, и спустя все эти годы Антуанетта представляла ее так ярко, словно видела все это в каком-нибудь сериале. Ей виделся сын в черном костюме, сын, с которым они не встречались целую вечность. В ее воображении он был все тем же прыщавым недотепой, которого она когда-то давно оставила на севере. Его рубашка была поношенной, а его жена – плохо одетой вульгарной девицей в дешевом черном платье и с отвратительным макияжем. Антуанетте, почему-то, всегда представлялись синие тени для век, коричневый карандаш для губ и перья в волосах. Салли передаст Лотто письмо, в котором Антуанетта все ему объяснит и расскажет наконец, что она для него сделала. Он отвернется, задыхаясь, а потом откроет его и прочтет. Закричит: «Нет!» А когда его жена неуверенно коснется его плеча, он сбросит ее руку, а затем закроет лицо ладонями, оплакивая все те годы своей неблагодарности, когда он так пренебрегал своей матерью.

Рейчел спустилась в холл и обнаружила Антуанетту в комнате. Когда та заметила дочь, тут же словно резиновую маску натянула улыбку. Ее зубы единственные оставались такими же прекрасными, как и раньше.

– Кажется, там Салли сделала печенье для малышей, Рейчел, – сказала она и направилась к двери. Ее могучее тело мучительно медленно проплыло через холл и утонуло в любимом кресле. – Думаю, от пары штучек и мне большого вреда не будет? – Она кокетливо улыбнулась.

И вскоре Рейчел обнаружила себя с тарелкой печенья в руках, склонившейся в покорной позе перед матерью.

Только один человек мог привести мать в такое состояние. Господи, Лотто! Теперь Рейчел придется провести остаток отпуска, успокаивая пробудившееся древнее чудище. Из глубины времен поднялась вместе с ним и старая обида на брата.

[Сливки общества испытывают те же чувства, что и мы. Разница лишь в том, как они себя ведут.]

У нее возникло огромное желание отпустить парочку злых, разрушительных словечек, которые превратят мир Лотто в Пандемониум, но она сдержалась. Она услышала, как ее дети шумно бегут вверх по лестнице, сделала глубокий вдох и наклонилась еще ниже.

– Возьми еще, ма, – предложила она.

– О, спасибо милая, ты не против? – ответила мать.

Чтобы успокоиться после звонка матери, Лотто понадобилось двадцать минут на автобусной остановке, забитой нервными, без умолку болтающими подростками. Только когда автобус подъехал, вздохнул и склонился перед пассажирами, как цирковой слон, Лотто вспомнил, что у него нет денег.