Верность - Константин Локотков

— Да!

Вошла Марина. Федор встал, чувствуя, что бледнеет. Марина, холодно кивнув, прошла к окну и там села на стул.

Они молчали несколько минут, и когда это стало невыносимо, Федор тихо сказал:

— Я слушаю тебя, Марина.

— У Павлика порвались тапочки, — бросила Марина и отвернулась к окну.

— Хорошо, — не сразу, стараясь не выдавать охватившего его волнения, произнес Федор. — Я ему завтра же куплю новые.

Требовательный тон Марины его поразил: никогда раньше она так не говорила с ним о семейных нуждах. И тем более после нескольких месяцев неофициального, но фактического разрыва.

Марина сидела отвернувшись. Как она похудела! Она была сейчас похожа на ту девочку-подростка, которую он когда-то злил, дергая в шутку за косу. Милая Марина… Федор шевельнулся и негромко, неверным голосом спросил:

— Еще что-нибудь есть… Марина?

Она отняла руку от подбородка, твердо и медленно опустила ее на подоконник, неторопливо повернулась к мужу. В ее глазах застыла взыскательная и строго-насмешливая улыбка, и этот взгляд обескуражил Федора, охладив его тихое радостное волнение.

— Еще есть, Федор. — Она не спеша встала, наклонив голову, поправила обшлаг рукава. — Я прошу дать мне адрес Толи Стрелецкого.

Он несколько секунд медлил, затем быстро вырвал лист из блокнота, размашисто написал адрес Анатолия и очень спокойно протянул:

— Пожалуйста. Это домашний адрес.

Марина, не прочитав, свернула листок, положила в сумочку.

— Все? — спросил Федор.

Марина не отвечала, она никак не могла защелкнуть замок сумочки, хотя он закрывался очень просто. Справившись наконец с замком и все еще не поднимая глаз, спросила:

— А тебя не интересует, зачем я беру адрес?

Интересует ли его? Если бы она знала, как все его интересует, каждое ее движение!

Борьба за семью стала нормой отношения к Марине — осторожной, тайной, в которой не было мыслей о себе, а только о ней.

Это даже не походило на первоначальное чувство, когда Марина была девушкой; тогда все было щедро, размашисто, сумбурно, поэтому, пожалуй, и легкомысленно. Собственная персона занимала не последнее место. Сейчас ровно и сильно, вызванное опасностью утраты, горело чувство в Федоре. Собственная персона если и имела значение, то лишь в том смысле; что она вдруг может стать необходимой Марине.

Вдруг… Чудес на свете не бывает, любовь не воскресишь. Единственное утешение Федор видел в том, что Марина постепенно приобщается к общему делу. Об этом он думал сегодня на собрании, слушая выступление Марины-старосты.

Адрес Анатолия… О чем она хочет ему написать? Недоброе предчувствие сжало сердце Федора. Как же ответить, интересует ли его эта просьба Марины? Лгать? Он не хочет лгать, не может… Ему и так стоит большого труда казаться спокойным в этой беседе с Мариной, тогда как… взять бы ее руки и прижать к лицу!

— Разумеется, Марина, интересует… Но я думаю все-таки, это твое личное дело.

Она сразу и резко вскинула голову, не то удивленно, не то недоверчиво оглядела мужа. Постояла так несколько секунд, и вдруг краска, мягкая, стыдливая, тонко покрыла ее щеки, лоб, уши; она выпрямилась, отодвинув с дороги стул, и стремительно вышла.

«Я не могу… не могу сказать ему… — думала она несколькими минутами позже, лежа на кровати, уткнувшись лицом в подушку. — Я не могу сказать, пока не приедет Толя».

Она не могла сказать мужу, чтобы тот не заблуждался в ее чувствах к себе. Ничего к мужу у нее нет, ничего!

«Но ведь он от меня ничего не требует, — вдруг удивленно подумала она о Федоре и села на кровати. — Он учится, весел, он не торопит ее. Почему ей непременно нужно скорей разъяснить их отношения?»

Почему ее злит это равнодушие мужа? Никаких тапочек Павлику не надо, всего две недели назад Федор купил ему новые.

Марина встала с постели. И вдруг горестно сжалось сердце: «Наша комната!» Марина не была в ней три дня, но все здесь оставалось по-прежнему. На столе лежит шпилька, так же как оставила ее Марина. Зеркало прислонено к графину. Тонкий слой пудры на газете.

Марина подошла к окну — ей вдруг захотелось к людям — и увидела Виктора. Легкой, небрежной походкой он шел к общежитию. Бедный Виктор, он делает вид, что нисколько не огорчен неприятностью с комсомольским билетом! Но он переживает, Марина знала это. Ей захотелось приласкать его, ободрить. Ведь так мало и редко они беседуют теперь! Куда делась та хорошая дружба, что была в детстве? Стали взрослыми и незаметно отдалились друг от друга, каждый занят собой… Так нельзя, они же брат и сестра, надо делиться всем: и горестями и радостями…

Что, если поведать Виктору о своей размолвке? Поймет ли он? Нет, не поймет. Марина наперед знает, как он отнесется к этому. Он сделает осуждающее лицо и скажет: «Я тебя предупреждал — рано выскакиваешь замуж. Ну, а если вышла — не дури…»

Подумав об этом, Марина потеряла охоту видеть сейчас брата и разговаривать с ним. Вздохнув, отошла от окна. И вдруг услышала голос Федора, доносившийся из коридора, и его шаги. Вот он засмеялся и сказал кому-то:

— Гони три рубля, которые брал. На обед не хватает.

На обед не хватает! Марина медленно опустилась на постель… Почему на обед не хватает? Ведь он только два дня назад получил стипендию, привозил матери деньги. Неужели отдал все? А она еще требовала тапочки! Как жестоко с ее стороны! У Марины едва не выступили слезы от жалости и стыда. Нет, надо решительно запретить матери брать у Федора деньги!

Сжавшись, опустив плечи, она испуганно прислушивалась к шагам Федора. Неужели он сейчас, именно сейчас, когда она здесь и когда так тяжело на сердце, войдет в комнату? Нет, нет, не надо!

Решительно, не замедляя шагов, Федор прошел мимо.

Марина выпрямилась. Ей хотелось облегчения, но облегчения не было. Где-то глубоко-глубоко притаилась жалость, похожая на упрек. Марина не знала, что это такое. Она сидела тихо, точно прислушивалась к себе. Неужели это был упрек мужу: не зашел!

Как всегда, когда было трудно, Марина заставила себя вспомнить о Стрелецком. Дурной Анатолий, ни одной строчки не мог написать за все время! Ну, хорошо, она напишет ему первая.

Опять, как всегда, когда она думала о Стрелецком, ее потянуло что-то делать. Что делать? Марина в растерянности остановилась среди комнаты. Ах, завтра занятия политкружка! Аркадий Ремизов обязательно спросит ее о Конституции. Никого не щадит Аркадий, даже Женю — он к ней придирчивей, чем к остальным.

Марина быстро прибрала в комнате, села за стол. Подперев голову руками, склонилась над раскрытой книгой.

Надя была уверена, что ей нельзя, невозможно не только защищать Виктора, но даже воздержаться от осуждения его поступка. Это убеждение как-то само собой росло и росло в ней тем быстрее, чем больше она думала об этом. В день заседания комитета она повздорила с Федором.

Тот сказал о Викторе: «В сущности, он уже не комсомолец», — и хотел узнать, разделяет ли Надя общее мнение комитета.

— А оно таково… — начал он.

— Меня не интересует общее мнение комитета! — запальчиво перебила Надя. — У меня есть свое мнение. — Ее разозлило, что Федор произнес «не комсомолец» таким тоном, будто упрекнул в этом Надю. — И нечего меня агитировать, — продолжала она. — Я еще пойду к Александру Яковлевичу и узнаю, имеешь ли ты право мне советовать… навязывать свое мнение…

— Надя, ты глупости говоришь, — спокойно возразил Федор. — Я тебе никакого мнения не навязываю. Я, наоборот, хочу узнать твое.

— Хорошо, хорошо. Нечего выкручиваться. Подумаешь! Вот пойду к Александру Яковлевичу и… узнаем! — И, тряхнув головой перед самым лицом Федора, быстро отошла. Конечно, она только сделала вид, что идет к секретарю парткома. Дойдя до угла, за которым лестница поднималась вверх, к кабинету Ванина, Надя юркнула в толпу девушек.

Вскоре, однако, набравшись смелости, она действительно зашла к Ванину; и тот ей сказал, что иметь самостоятельное мнение хорошо и нужно, но что он, Ванин, на ее месте обязательно решил бы обсудить поступок Виктора на комсомольском собрании.

— Чего ему, собственно говоря, бояться? — говорил он, удивленно поднимая брови. — Боятся критики только трусы и нечестные люди. А ему нечего бояться.

Надя повеселела. В самом деле, Виктору нечего бояться. Страшного ничего нет, а раз провинился — должен ответить перед товарищами. Это было так ясно и просто, что Надя перестала беспокоиться и знала, как ей поступить.

Заседание комитета началось с сообщения Купреева о ходе соревнования с московским вузом.

Виктор сидел у стены, недалеко от стола Купреева, всей своей позой подчеркивая равнодушие.

Чем дальше шло заседание, чем ближе был вопрос о Викторе, тем больше волновалась Надя. Может быть, потому, что сам Виктор становился все спокойнее и спокойнее. Он даже оживился и вставлял шутливые замечания в высказывания товарищей.