История нравов России - Виталий Поликарпов

Известно, что все религии нацеливают своих адептов на поиск связи с «невидимым» божеством. Во всех религиях имеются ритуальные позы, которые необходимы для выражения почитания и способствуют созерцанию, благоприятному для общения с богом[16].

Оказывается, что традиционная поза обожания — коленопреклонение и падение ниц, насыщенные эмоциональностью, — отнюдь не результат суеверия, а ожидание «откровения», выражение интуитивной природы многомерного человека и его стремлению к единению с окружающей его социальной и природной средой. Об этом свидетельствует бесчисленное множество примеров, охватывающих всю область эзотерической и магической практики и знания, мифологическое наследие, обычаи и условности самых разнообразных культур.

Когда человек испытывает чувство почитания или поклонения, будь это в форме тихого созерцания природы или во время религиозной церемонии, тогда блаженство, идущее из центра награды, разливается по коре головного мозга. «Это отнюдь не фантастическое предположение, — подчеркивает английский психобиолог Дж. Янг, — ибо когда испытываем чувство блаженства, почитания, то по каналам систем распространяются нервные импульсы, освобождающие поток химических сигналов, которые открывают пути к коре головного мозга и ее сфере» (354, 368). Понятно теперь в свете современного научного знания, что религиозность выражает одну из фундаментальных потребностей человека, выросшую на основе биопсихосоциокультурной основе, а именно: потребность в вере.

С самого зарождения человеческого общества потребность в вере приняла религиозный характер и для ее удовлетворения возник социальный институт священнослужителей (или жрецов), с его священными текстами, обрядами и церемониями. О значимости религии в жизни пишет прекрасно В. Ключевский: «Люди, слышавшие проповедь Христа на горе, давно умерли и унесли с собою пережитое ими впечатление; но и мы переживаем долю этого впечатления, потому что текст этой проповеди вставлен в рамки нашего богослужения. Обряд или текст — это своего рода фонограф, в котором застыл нравственный момент, когда–то вызвавший в людях добрые дела и чувства. Этих людей давно нет, и момент с тех пор не повторился; но с помощью обряда или текста, в который он скрылся от людского забвения, мы по мере желания воспроизводим его и по степени своей нравственной восприимчивости переживаем его действие. Из таких обрядов, обычаев, условных отношений и приличий, в которые отлились мысли и чувства, исправляющие жизнь людей и служившие для них идеалом, постепенно путем колебаний, споров, борьбы и крови складывалось людское общение. Я не знаю, каков будет человек через тысячу лет; но отнимите у современного человека этот нажитой и доставшийся ему по наследству скарб обрядов, обычаев и всяких условностей — и он все забудет, всему разучится и должен будет все начинать сызнова (121 т. III, 273). Религия посредством священных текстов и обрядов, через догматы и заповеди оказывала влияние на нравы общества; не меньшее значение при этом играли и нравы самого духовенства.

Если окинуть взглядом панораму нравов духовенства на протяжении всего существования Российской империи, то можно увидеть, как причудливо перемешаны здесь божественное и дьявольское, светлое и темное, пошлое и возвышенное, как происходила эволюция нравов священнослужителей различного ранга в зависимости от исторических условий и духовного совершенства. Противоречия русской жизни наложили свой отпечаток на нравы православного духовенства (среди него выделяется белое духовенство — патриарх, митрополиты, архиепископы, епископы, священники, дьяки и др. — и черное — монахи и монахини).

К началу XVII века русское духовенство пропиталось религиозной самоуверенностью, считая себя единственным обладателем и хранителем христианской истины, чистого православия. Доминирующим настроением стало то, что православная Русь имеет все необходимое верующему человеку, что ей уже нечему учиться. Древнерусское церковное общество даже творца вселенной представляло русским богом:

«Самодовольно успокоившись на этом мнении, оно и свою местную церковную обрядность признало неприкосновенной святыней, а свое религиозное понимание нормой и коррективом боговедения» (121 т. IV, 279). Русская церковная иерархия XVII века предала осуждению русскую церковную старину, имевшую для многих вселенское значение, чем способствовала стяжанию, разврату, пьянству, пиршеству в монастырях, взяточничеству и другим порокам, процветавшим в среде духовенства.

В XVII столетии возросли различного рода «настроения», или порочные нравы, которые ревнители благочестия считали опасными и распространенными. В одной из челобитных неизвестного автора указывается на пьянство среди служителей церкви и нерадение к службе, ибо священники даже службы совершают, «омраченные пьянством». Более того, ради «малого своего покоя» стараются быстрее окончить службу и не обращают внимания на недостойное поведение верующих в церкви и вне ее. Монахи, говорится далее в челобитной, «любят сребро и злато и украшение келейное», ведут пьяную, разгульную и развратную жизнь, дают взятки церковным властям, чтобы получить место игумена или келаря; недостойным является и поведение архиреев (111, IV–V).

В середине XVII века возник кружок ревнителей благочестия (или «боголюбцев»), состоявший из духовных и светских лиц — в него входили Алексей Тишайший, Ф. Ртищев, архимандрит Никон (позже митрополит и патриарх), дьякон Благовещенского собора Федор Иванов, священники Аввакум Петров, Даниил и др. Участники этого кружка верили, что возможно исправление нравов духовенства, что можно будет заменить нерадивых и корыстных пастырей высоконравственными ревнителями благочестия, однако жизнь разрушила такого рода иллюзии. В итоге кружок разделился на две группы, чья деятельность привела к знаменитому расколу.

Раскол имел не только конфессиональные, но и социальные причины, т. е. за никоновской реформой стоят вполне реальные общественные интересы различных групп. Ведь старообрядцы отвергали «самодержавство» царя в церковных делах, обожествление фигуры монарха, падение роли епископства. В «порче» нравов духовенства, в социальном неблагополучии, в утеснении «малых людей», в западном влиянии они видели «знамения прихода Антихриста», о чем ярко свидетельствуют сочинения протопопа Аввакума и исторические произведения Д. Мордовцева «За чьи грехи?» и «Великий раскол» (88, 172). Обостренное ожидание эсхатологических событий питало и поддерживало раскольников в тюрьмах и на кострах.

Патриарху Никону противостоял протопоп Аввакум, духовный вождь старообрядчества, причем споры и диспуты между их сторонниками отнюдь не были чисто теоретическими упражнениями. Они повлекли за собой реальные трагические последствия — массовые самосожжения. Староверы не только шли на плаху, но и принимали «огненное крещение» — самосожжение, т. е. принимали мученический венец во имя «старой веры», что было единственным способом спасти свою душу. Нужно иметь в виду, что самосожжение не было просто актом добровольной смерти, его благослав–лял обычно старообрядческий пророк и оно выступало таким образом в качестве религиозного священнодействия.:

Смысл этого фанатического священнодействия можно понять, только обратившись к основной идее крестьянской реформации, согласно которой мир представляет собой царство торжествующего зла и скверны. Мир раздвоился, с одной стороны, антихрист, с другой — гонимые им верные, чье спасение состоит в окончательном очищении от всего злого. Однако в силу того, что весь мир подвержен злой порче, верный несет в себе частицу этого зла, поэтому необходимо очиститься от греха, искупить его.

И эти акты искупления осуществились в форме самосожжения, которое продолжалось в течение нескольких десятилетий XVII века (в них погибло около 9000 человек), в XVIII столетии, особенно во времена бироновщины, причем число жертв оказалось еще большим (182, 175). Понятно, что самосожжение было уделом крайних фанатиков, основная же масса приверженцев старой веры ограничилась такой «мягкой» формой фанатизма, как бегство от мира в лесные пустыни. «Вне лесов ныне царство антихристово», — говорили бежавшие староверы; само же бегство представляло, по сути своей, колонизацию девственных лесных чащ нижегородского Заволжья, Приуралья и Зауралья и пр. Соответственно вырабатывался характер старообрядцев с его чертами суровости, строгости и решительности, а также сохранялись в чистоте нравы старины (не пить, табака не курить, не развратничать) и высокая духовность.

Староверы — нестяжатели, которые выступали против «порчи» нравов духовенства, осуждали роскошь высших сфер, клеймили праздность как величайший порок: «Ты крадешь, насилуешь, ябедничаешь, занимаешь и, не имея чем отдать, бегаешь, запираешься, преступаешь клятву и совершаешь другие бесчисленные злодеяния». Разгромив староверов–нестяжателей, государство пожинало горькие плоды, обнаружившиеся и в середине XIX века. Православные священники обвиняли прихожан, которые перестали ходить в кабак, употреблять скверные слова и начали читать книги, в раскольничестве. Вместе с тем высокая нравственность и чистые нравы старообрядчества подпитывали высокую русскую духовность; не случайно, что философско–нравственные искания Л. Толстого, чьи результаты отражены в его знаменитой «Исповеди», близки нравственному пафосу мучительных поисков Аввакума.