История нравов России - Виталий Поликарпов

В упоминавшейся уже выше «комедийной хоромине» в спектаклях звучат мотивы доброго вождя и правителя как защитника угнетенных, интерес к земным радостям и земной любви, критика консервативного семейно–бытового уклада, присутствуют развлекательные элементы. Более того, уже на сцене идут такие «игривые» вещи как комедия о боге вина и веселья Бахусе и балет об Орфее, взятом богами на небо за свой прекрасный голос».

Органической частью любой постановки являются не только изгонявшиеся ранее музыка, танец и пение, но и разухабистые шутовские репризы и вставки различных «дураков». Вроде пленного солдата Сусакима из «Юдифи», приговоренного к казни и тем не менее произносящего «прощальны речи» в комическом духе. Он прощается со всем белым светом, с родственниками, прощается с девятью «художествами» — пьянством, блудом и т. д., с любимыми кушаньями, коими торгуют в корчмах. Казнь оказывается фиктивной: не мечом, а лисьим хвостом, шутя, бьют Сусакима по шее. Цель спектакля, несмотря на веселье, шутовство и клоунаду, состоит в показе победы над злыми кознями и нечестием, посрамление гордыни и торжество невинно угнетаемых (173, 26–27).

В начале XVIII века, в эпоху Петра Великого, в Россию приезжают из Западной Европы все новые актеры, музыканты и певцы и вместе с русскими актерами выступают не только на закрытых представлениях для «избранных», но и перед широкой публикой. Устраиваются различные театрализованные процессии и маскарады. Так, на одном из них «целый флот двигался по улицам на санях»; экипаж самого царя представлял собою в миниатюре точную копию введенного недавно в строй корабля «Миротворец». В конце процессии находился точно такой же «корабль», причем оба они были вооружены настоящими пушками, из которых находившийся в головном экипаже Петр салютовал и получал ответ от последнего «корабля» (173, 29). В этом праздничном шествии участвовали тысячи людей; аналогично и театр, по замыслу царя, должен был стать общедоступным и понятным для «разного чину» публики, для всех желающих посмотреть спектакли и извлечь моральный урок.

Еще в 1702 году по приказу царя в Москве на Красной площади был выстроен театр, где выступали немецкие актеры во главе с неким Кунстом, получившеим пышное название «Царского величества комедиантской правитель». У него обучались лицедейству русские ученики, но комедийному делу они учились мало, а больше гуляли и бражничали: «непрестанно по гостям в нощные времена ходя, пьют и в рядах торговых людей емлют в долги и денег не платят, и всякие задоры с теми торговыми и иных чинов людьми чинят, придираясь к безчестию, чтобы с них что взять нахально… а иным торговым людям бороды режут для таких же взятков» (124, 643). За такое поведение и нравы комедиантов не миловали, секли батогами за плутовство и пьянство.

Царица Прасковья в Москве имела домашний театр, чьи актеры обязаны были разносить афиши знатным персонам; если же они при этом клянчили подачки, то их за это наказывали батогами. По отзыву Берхгольца, театр устроен «очень изящно», однако зрители «оставались в совершенных потемках» из–за плохого освещения. «В прошлый раз, — жаловался Берхгольц, — у меня стянули из кармана табакерку, а в нынешний у Альфельда и капитана Ф. — Ильгена вытащили шелковые носовые платки» (124, 643). Такая же ситуация и в театре на Красной площади, где во время представления в толпе затевают ссоры, обчищают карманы и курят, что запрещено; и подъячим посольского приказа (он ведал комедийным делом) приходилось иметь много хлопот и забот.

Петр Великий из всего стремился извлечь пользу, поэтому он ставил перед театром задачу осмеяния привереженцев старомосковских нравов и обычаев. В некоторых «издевных» пьесах бичевались взяточничество приказных и другие язвы тогдашнего общества, однако такого рода воспитательная работа осуществлялась спорадически, случайно. Ведь сам царь отнюдь не был большим охотником театральных развлечений, хотя и считал их необходимыми, ибо так принято и на Западе; театр для него был одним из «курьозите».

И тем не менее на устройство театрализованных празднеств у бережливого царя уходило немало денег. «Эти траты не должны однако удивлять читателя. Петр, знавший цену каждой копейки и далеко не принадлежавший к числу сторонников внешнего блеска жизни, был все же современником Людовика XIV и регента Франции герцога Орлеанского, окружавших себя, как известно, необыкновенною пышностью; как современник этих лиц, задававших тон европейским дворам, он не мог не чувствовать желания показать многочисленным иностранцам, бывавшим по делам в Москве и Петербурге и разносившим молву о России по свету, что русский двор в подобающих случаях не отстает от других дворов, обладая средствами и уменьем веселиться так, как веселились в Европе. Наконец, праздники, устраивавшиеся Петром, имели и еще одну сторону: при неимоверных трудах и тяготах, возлагавшихся на народ во имя высших государственных интересов, требовались дни отдыха и развлечений» (124, 644–645). Это нужно было и «на троне вечному работнику» — самому государю, причем эти развлечения со временем теряли свою грубость и рафинировались.

В начале царствования Петра Великого шуты и дураки сидели и обедали за одним столом с царем и оглушали его гостей своим криком, свистом, визгом и пением. Их остроумие сводилось только к потасовкам и оскорблениям друг друга. В конце 20‑х годов XVIII века их место заняли шутники и остроумцы по призванию, заражавшие своим весельем присутствовавших на петровских ассамблеях. Например, молодой князь Трубецкой панически боялся щекотки: по знаку императрицы, к нему подкрадывается его сестра, княгиня Черкасская, и начинает щекотать его под шеей. И бедный князь «всякий раз принимался реветь, как теленок, которого режут, что гостей очень потешало».

Исследователи показывают, что древнерусская смеховая стихия отчасти вошла в мир лицедейства петровской и послепетровской эпохи: «Проявление древнерусской смеховой стихии — коллегия пьянства и «сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор» Петра Великого, действовавший под председательством князя–папы, или всешумнейшего и всешутеишего патриарха московского, кокуйского и всея Яузы, причем характерно, что здесь опять–таки повторялась как бы в опрокинутом виде вся организация церкви и государства» (151, 57). Парь самолично сочинил для мира лицедейства регламент, предписывающий поступать всем обратно тому, что происходит в реальном мире, и совершать пьянодействия. Соответственно были и свои облачения, молитвословия и песнопения, причем в шествии участвовали ряженые в вывороченных наизнанку шубах — символы древнерусского шутовства (оно сохранилось и в XIX столетии)[15].

К этому типу средневекового «государственного смеха» относились и различные маскарады, пародические и шутовские празднества, шутовские шествия, устраиваемые Петром Великим. Таковы были свадьбы–пародии обоих князей–пап Зотова и Бутурлина в 1715 и 1721 гг. Здесь, например, при венчании шута Зотова пародировалось церковное венчание. В церковь и обратно процессия шла с шутовской музыкой под колокольный звон московских храмов. Почти целый месяц устраивались церемониальные прогулки, пиршества, угощения для народа. Для Бутурлина же с молодой было «устроено брачное ложе в большой деревянной пирамиде; внутри она была освещена свечами, ложе было убрано хмелем, а по сторонам стояли бочки с вином, пивом и водкой; царь напоил их в последний раз из сосудов, имевших вид больших половых органов, затем их оставил одних; в пирамиде были оставлены дыры, в которые можно было видеть как вели себя молодые» (55, 367).

К этой же категории относятся маскарадная свадьба шута Анны Иоанновны — князя Голицына, — для которой был выстроен особый ледяной дом, где молодых уложили в ледяную постель, а чтобы не сбежали, к дому был приставлен караул; и маскарад «Торжествующая Минерва», устроенный по случаю коронования Екатерины И. В последнем случае императрица стремилась напомнить всем времена Петра Великого, а с другой стороны — показать себя просвещенным монархом. «Маскарад сей, — пишет современник, — имел целью своею осмеяние всех обыкновеннейших между людьми пороков, а особливо мздоимных судей, игроков, мотов, пьяниц и распутных, и торжество над ними наук и добродетели» (55, 374).

Грандиозная маскарадная процессия возглавлялась первым придворным актером Ф. Волковым, включала людей в масках, расположившихся на колесницах, повозках и санях. Фигуры лицедеев изображали и нравы петровских времен, и новые нравы середины XVIII столетия. Действительно, перед нами знакомый уже Бахус, чья колесница запряжена тиграми, рядом с ним пьяный Силен, Пан, сатиры и нимфы, Вулкан с кузницей, Юпитер, Минерва и др. Однако выступают и новые маски: Обман, Невежество, Праздность, Злословие, Мздоимство, Ябедники, Крючкописцы, Взятки, Кривосуд, Обиралов и Взятколюб Обдиралов, а также другие аллегорические фигуры. Для маскарада специально были сочинены тексты и музыка хоров: хор сатир, хор игроков, хор к мздоимству, хор к златому веку, хор к Минерве и др. Все эти маскарадные празднества, шутовские шествия, пародийные концерты представляли собой самодеятельный театр, который подготовил почву для появления русского театра с его оформившимися потом традициями.