Охота на охотников - Валерий Поволяев

Он аккуратно поинтересовался у Арнаутова: куда запропастилась Ольга Николаевна? Старик сморщился, сощурился ехидно:

- Что, соскучился?

- Да так, - неопределенно отозвался Каукалов, - просто давно не видел Ольгу Николаевну.

- Соскучился, - засмеялся Арнаутов. Смеялся он одной половиной лица, которая неожиданно расплылась, сделалась широкой, морщины на ней разгладились, кожа помягчела и помолодела, а вторая половина осталась печеной, в сложном морщинистом рисунке, печальной и злой. - Сосунок! Пхех! - произнес он довольно и одновременно недобро, покачал головой.

- Не хотите отвечать - не надо, - обескураженно пробормотал Каукалов, отвернулся от старика Арнаутова.

Тот вдруг сказал спокойно:

- Дурак ты, дурак... Когда-нибудь поймешь, какой ты дурак! - Две половинки его лица, такие непохожие, слились в единое целое, и Арнаутов стал самим собой. Рот у него сердито дернулся напоследок и обвял. - Ты даже не представляешь, как тебе опасно общаться с Олечкой Николаевной...

Что-что, а это Каукалов представлял хорошо...

Вот совпадение. Именно в эти минуты подполковник милиции Ольга Николаевна Кличевская неожиданно подумала об одном молодом дурачке, которого она нарядила в форму милицейского капитана и бросила с сетью прочесывать большие дороги, озабоченно потерла пальцем правый висок и потянулась к телефону.

У неё был очень уютный кабинет - этакая смесь служебного помещения, обставленного в суровом деловом стиле, и нарядной женской кухоньки: здесь имелось и зеркало, приколоченное к стене у входа, и живописное полотно мягкий летний пейзаж, вставленный в раму, - украшение стены противоположной, и календарь с изображением парусника, бороздящего голубую воду океана, на подоконнике стояли цветы в терракотовых горшочках, все вместе это создавало уютную, почти неслужебную обстановку, - во всяком случае кабинет Кличевской очень выгодно отличался от других кабинетов. К ней даже любил заглядывать на чай один из заместителей министра.

Она подняла телефонную трубку и несколько минут нерешительно держала её в руке - прикидывала по себя, звонить в Калининград или не звонить. Работал у неё там в ГАИ области один красивый плечистый подполковник - губы Ольги Николаевны тронула легкая улыбка: она вспомнила прошлое, часы, проведенные с этим человеком... Через несколько секунд она уже говорила с Калининградом, с уверенным в себе, обладавшим хорошо поставленным голосом подполковником - начальником отдела областной госавтоинспекции, сообщила ему фамилию, имя, отчество Левченко, наказала, чтобы сотрудники ГАИ не торопились с выдачей нового водительского удостоверения.

- Будет сделано, Олечка! - пообещал бравый подполковник. - Нет ничего проще!

- Заодно сообщи своим коллегам, что в Москве на него заведено уголовное дело.

- Это я, Олечка, зарисовал прежде всего. Первым делом. Не тревожься я все исполню, как надо. В наши края не собираешься?

- Пока нет.

- Жаль, - искренне вздохнул подполковник.

- А ты в наши?

- Тоже нет. Дороги все больше в другие места ведут - в Литву, в Польшу - там кое-какие дела образовались. - Подполковник вновь вздохнул призывно, затяжно, вызвав у Ольги Николаевны внутри истому, у неё ослабело тело, взгляд затуманился.

Но она быстро взяла себя в руки, подполковник далеко, в пропахшем морской сыростью Калининграде, она - в Москве. Зачем зря распаляться?

Закончив разговор, Ольга Николаевна откинулась в кресле, задумчиво побарабанила пальцами по столу, затем набрала телефон старика Арнаутова.

- Выдайте этим юным героям в кавычках гонорар, - приказала она.

- Есть, Олечка Николаевна, - обрадовался Арнаутов. Повод для радости был: раз Кличевская приказывает выдать гонорар, значит, этих проштрафившихся козлов не будут наказывать. Вместе с ними из-под топора выведен и он... - Кому по скольку выдать, Олечка Николаевна? - спросил Арнаутов.

- Старшему - двадцать пять тысяч, напарнику - пятнадцать. Достаточно будет?

- Более чем.

- Хотя следовало бы их наказать.

Старика Арнаутова обдало холодом.

- Ну, молодые они еще, Олечка Николаевна, неопытные. Для первого раза надо простить. Договорились же. - В голосе старика Арнаутова проклюнулись просящие нотки, и Ольга Николаевна невольно усмехнулась: не за ребят переживает дедушка... Боится, как бы и его заодно не наказали.

Кличевская решила немного проучить старика, устроить ему психологическую выволочку. Потянулась за сигаретами и произнесла совершенно чужим, вновь обдавшим старика Арнаутова морозом голосом:

- Не знаю, не знаю... Вообще-то все должны расплачиваться за свои ошибки сполна. А ходатай провинившихся в первую очередь.

Что-то душное, давящее толкнулось старику Арнаутову в грудь, он закашлялся, затем гулко сглотнул собравшуюся во рту мокроту и протянул плаксиво:

- Ну, Олечка Николаевна, не за себя же прошу...

Но просил он за себя, и это Ольга Николаевна прекрасно понимала.

А с другой стороны, Арнаутов был нужен ей... Она ещё несколько минут поиздевалась над бедным дедом, потом сменила гнев на милость.

- Ладно! Но чтобы это больше никогда не повторилось.

- Не повторится, Олечка Николаевна, можете быть уверены. - Старик Арнаутов обрадованно запыхтел, забормотал что-то невнятное. Ольге Николаевне некогда было слушать немощные старческие всхлипы. Да и противно. Она будто бичом щелкнула:

- Ты что-то хотел спросить?

- Да. Орлам этим в Москве надобно сидеть, под рукою, так сказать, или лучше куда-нибудь уехать? Чтобы на глаза какому оперу не попасть.

- Как попадут оперу на глаза, так и выпадут. Нет проблем!

- Ну все-таки, Олечка Николаевна... Береженого бог бережет. Правильно в народе говорят...

- Ладно. Пусть пока исчезнут!

- Куда?

- Куда хотят.

- Понял вас, Олечка Николаевна, все понял. - Старик вновь что-то невнятно пробормотал. - Я это дело проконтролирую. Лично!

Калининград встретил Левченко мелким нудным снегом - никогда в прежние годы снег так рано не выпадал, - тревожным, липким, рождающим в душе недобрые ощущения.

Но Левченко даже в самую худую погоду в Калининграде было лучше, чем в Москве в самую хорошую: в Калининграде он жил. Здесь был его дом, здесь его ждала мать... Когда-то мама была большой статной женщиной с точеным лицом и золотистыми пышными волосами, а сейчас стала маленькой, седой, морщинистой, яркие глаза её выгорели, спина сгорбилась, и походила Нина Алексеевна Левченко на гриб-боровичок, крепко побитый морозом.

Отец Левченко, летчик-майор, разбился во время испытательного полета: его машина умолкла в воздухе при исполнении "мертвой петли", вошла в "штопор" и зарылась в балтийские волны. На рябую грязную поверхность моря всплыло только большое маслянистое пятно - это из разбитого бака вытекла горючка, да выскочил невесть откуда сорвавшийся пластмассовый буек, похожий на шарик от пинг-понга, и все.

У майора Левченко даже могилы нет, ибо пустой гроб с банкой маслянистого раствора и белым пластмассовым буйком, опущенный в узкую сырую яму на калининградской окраине, - это не могила. Но тем не менее сын регулярно наведывался туда в родительскую субботу, долго сидел около грядки, за которой высилась пирамидка, сваренная из блестящей нержавейки, печалился, иногда смахивал с глаз слезу, а потом уходил... Он не верил в эту могилу, не верил в то, что там находится частица отцовской души - если не плоти, то души, - как вообще не верил в то, что отец погиб.

И все-таки отец погиб, и у него другая могила, не эта - много больше клочка кладбищенской земли, обнесенного проржавевшей оградкой, могила отца - все Балтийское море.

К матери потом много раз сватались, предлагали райскую жизнь, достаток и довольство, один раз посватался даже боевой генерал, но она так и осталась одна - была верна своему веселому сероглазому майору.

Левченко на скорости проскочил центр с монументальной, похожей на скалу гостиницей, носившей имя города, из которого он, отлежавшись в больнице, практически бежал, покосился на мрачные дырявые развалины кафедрального собора, который, говорят, будут восстанавливать, проревел мотором по берегу длинного холодного канала и затормозил около старого горбатого мостка.

Вылез из кабины. Оглядел себя: все ли в порядке.

Ему ни в коем разе нельзя было испугать мать - у неё и так уже начало сдавать сердце. Вроде бы все было в порядке... Забравшись в машину, достал из бардачка зеркальце, глянул в него - вполне пристойно, щеки втянуты в подскулья, подбородок чисто выбрит. Вот только обе руки перевязаны, но это Левченко как-нибудь объяснит матери, найдет нужные слова. Хотя мать проницательный человек, то, что не засечет глазом - может засечь сердцем, так что ему надо быть очень аккуратным. Больше внешних признаков, свидетельствующих о том, что Левченко попал в беду, не было. Он облегченно вздохнул, помассировал лицо и двинулся дальше.