Голгофа - Иван Дроздов

Гиви Шахт. Почему Гиви? Какой народ называет своих детей этим шаловливым, несерьезным именем? Несомненный еврей по рождению носит это грузинское, но, впрочем, идущее к нему имя…

Молча разошлись по номерам, а в номерах залегли в кровати и, уставшие от сильных, почти стрессовых впечатлений, скоро уснули и крепко спали до позднего утра.

Женщин разбудил резкий телефонный звонок. Говорил Бутенко:

— Алло, сеньориты, ласточки российские, чайки балтийские, довольно спать! Я жду вас у подъезда гостиницы, хочу пригласить на завтрак в ресторан «Эйр».

— У нас есть начальство, — они диктуют нам порядок жизни. Но зачем же вам ждать у подъезда, — заходите к нам в номер.

— Ну, хорошо. Я буду у вас через полчаса.

Положил трубку и пошел в гостиничный ресторан к хозяину. Ворвался как ветер:

— Сударь! У вас есть золотая посуда?

Негр неопределенного возраста, без шеи и затылка, грузный и тяжелый, как немецкий канцлер Коль, поднялся навстречу.

— Нет у нас золотой посуды, а разве таковая бывает?

— У нас русские все едят на золотой посуде, даже бомжи и нищие. Как же мы будем кормить царственных особ из России?

— У нас есть серебряная посуда, — чистое серебро! Мы называем его русским.

— Ну, хорошо, — смилостивился «новый русский» Никос — Лай, — так его тут называли, — помогите составить мне меню завтрака. Блюда должны быть национальными, австралийскими.

— Многие наши блюда из живых креветок, они похожи на червяков, и русские их не едят.

— Не надо червяков! Давайте мелких, только здешних, австралийских рыбок, одних пожарьте в сметане, других — в масле, а третьих в молоке, и так, как это умеете вы. Я у вас бывал, мне нравятся ваши заливные акульи плавники, филе из креветок — все рыбное, ну и, конечно, больше зелени, саванной, а также фруктов, и тоже австралийских. А? Будет все это?..

Хозяин ничего не сказал, но неспешно поднялся, кивнул головой, что означало: будет сделано, только ему нужно время. Он знал этого шумного, веселого «нового русского». Никос — Лай не еврей, не кавказец, как все другие. Хозяин ресторана и это знал. И еще он знал, что этот настоящий русский на окраине города купил полусгоревшие корпуса какого–то завода и чуть ли не своими руками его отделал. Привез из России оборудование и наладил производство авторучек. Они отличались надежностью и имели перо из настоящего золота. Но, что самое важное, стоили в два раза дешевле американского «паркера», английских, немецких ручек, — и скоро те прогорели, их перестали покупать. А потом стали говорить, что пертские ручки завоевали рынок Африки, проникли в Америку и теснят там продукцию местных хваленых заводов.

Хозяин ресторана был и сам искусным поваром, засучил рукава, призвал на помощь кулинаров и стал приготовлять завтрак на пять персон. А Николай вышел в город и направился в магазин за цветами.

В номере он появился с опозданием на пятнадцать минут.

Встретила его Нина Ивановна, — раскрыла дверь широко и сделала чуть заметный элегантный поклон, которые могут делать лишь хорошие балерины, и несколько сонным, еще не звонким голосом проговорила приветствие, пригласила пройти и показала на кресло. Она была в длинном, отделанном тонкими полосками меха халате, — купила его в Америке в посольском магазине, и с волосами, находившимися в том художественном беспорядке, который особенно украшал женщину, — и Нина Ивановна знала это; и голос ее хотя и был еще недостаточно чист, но мягкий музыкальный тембр и ласкающая интонация, точно голос мифологической сирены, завораживали каждого, кто с ней общался. Нина Ивановна и это знала, и как истинный музыкант нажимала на те педали и клавиши, которые озвучивали ее обаяние и непохожесть на всех других женщин.

Она хотела нравиться, но не могла и предположить, как сильно понравилась этому молодому, полному энергии мужчине, как быстро завлекла его в свои сети и как с каждой минутой все туже сжимала его в своих незримых объятиях.

Сценарий завтрака, задуманный Никос — Лаем, расстроился в одночасье: Качалин с Николаем Васильевичем, как доложила дежурная по этажу, поднялись рано и куда–то поехали с Шахтом. Николай Амвросьевич опечалился при этих известиях, но ненадолго. Хорошее настроение тут же вернулось к нему, как только он увидел Нину Ивановну. Теперь она была в легком, почти воздушном платье, предназначенном для прогулок на южном побережье, и выглядела моложе своего возраста лет на десять.

— Здесь, у Бога на дне колодца, — он так называл Перт, — так же, как и повсюду в мире, не принято спрашивать женщин о возрасте, но мне кажется, вам немного больше лет, чем Александре.

Нина Ивановна смеялась, ее не смущал такой дерзкий комплимент, но она бы не хотела, чтобы Николай Амвросьевич заблуждался на счет ее возраста.

— К сожалению, это далеко не так, — заговорила печально, — это даже и совсем не так. Я старушка, и пора любви для меня давно осталась позади.

— Ну, ну, ну! — знакомая серенада. И как бы я ни хотел узнать ваш возраст, спрашивать не стану. Я бы даже очень хотел, чтобы лет вам было вдвое больше того, чем показывает ваша внешность, — я бы тогда рядом с вами не выглядел глубоким стариком.

— Мне тридцать шесть лет, а кажется, что я уже прожила четыре жизни.

— Только–то! А мне сорок два. И кажется мне, что и одну–то жизнь я еще не начинал.

Разговор держался будто бы далеко от их тайных мыслей, но даже и для не очень сообразительных людей довольно точно высвечивал подоплеку: оба они интересовали друг друга, потянулись один к другому, и накал их тайных вожделений обещал дальнейшее развитие спектакля по тому же пути и руслу. Им было хорошо вдвоем, настолько хорошо, что и тот и другой боялись каких–либо препятствий.

— Я человек прямой и, как вы заметили, грубоватый — скажите мне, какие права на вас имеет этот… господин с седой шевелюрой?

Нина Ивановна улыбнулась, подобное кипение чувств у встречавшихся ей субъектов мужского пола ей было хорошо знакомо, она ответила не сразу и, не без удовольствия перехватив горевший нетерпением взгляд собеседника, сказала:

— Это большой друг моего отца, мы живем с ним в одном доме, а здесь очутились благодаря нелепому и совершенно случайному стечению обстоятельств.

— Это меняет дело! Скажу вам откровенно: я не люблю мужиков и мне ничего не хочется им показывать, а вам и прелестной Саше я, если пожелаете, покажу целый мир. И даже покатаю на собственной яхте. Свожу на остров, который купил ваш соотечественник Сапфир. В эти дни там заканчивают строительство гостиничного комплекса и пляжа для отдыхающих. Путевки будут безумно дороги, но ваши новые русские уж раскупили их на два сезона вперед.

— Заранее благодарю вас, нам все это очень интересно.

Две официантки в сопровождении хозяина ресторана приносили все новые и новые блюда, Нина Ивановна расспрашивала, что это за рыба да как ее приготовляют, ела не спеша, восхищалась искусством поваров, а однажды спросила:

— Что это за субъект, который приходит с официантами?

— Хозяин ресторана. Он и сам искусный повар, я ему сказал: кормить будете членов царской фамилии. Вот он и старается.

— Вы, я вижу, большой шутник, но ведь этак можно попасть в неловкое положение.

— Никаких неловких положений. Когда вы со мной, с вами ничего не случится.

Вместе с двумя официантками явился хозяин и долго расспрашивал, понравился ли гостям, особенно дамам, приготовленный по рецептам австралийской кухни завтрак из рыб редкой породы? Нина и Саша заверили его, что завтрак понравился, что салаты и подливку так же делают и в России, но только в лучших ресторанах.

Обращаясь к Бутенко, повар называл его Никос — Лаем. А когда он ушел, Нина Ивановна сказала:

— Никос — Лай — это очень мило. А можно и я вас буду называть так же?

— Никос — Лай — это черт знает что! Они тут как сговорились, будто дразнят. В самом деле! Ну, «Никос» — понятно, а «лай» — то к чему, будто призывают лаять на них.

— Ну, нет, я этого не услышала. Тут заметен и акцент английский, но больше какой–то новый, мне неведомый, — очевидно, австралийский.

— Да, это уж так. С аборигенами они тут покончили лет сто тому назад — свели их со свету водкой, как в Америке индейцев, но звуковую гамму языка в речь английскую перенесли, и потому так много полукитайских, полуяпонских лаев и растяжек, будто они дети и дразнят друг друга. Подчас и я ловлю себя на этих диких интонациях. Что поделать? С волками жить по–волчьи выть. А если уж откровенно говорить, то много в их натуре американского и западноевропейского, то есть голого расчета и ко всему отношения физиологического.

Тему эту, о природе местных жителей, Николай продолжал и в машине, в которой они по просьбе Нины поехали осматривать квартал новых русских.

— Кстати, вот вам и капитализм: к чему приводит он человека. Тут вы не встретите ни романтика, ни артиста, ни художника. В каждого с молоком матери въелся Физиологический человек. Ему нужны деньги, деньги и еще раз деньги. А когда я спрашиваю, а зачем вам деньги, он таращит на меня глаза и не понимает, шучу я или говорю серьезно. Ведь это равносильно спросить его, а зачем ему воздух, вода, мужчине женщина, а женщине мужчина. И если это даже самый высокий, самый умный из них представитель — все равно, он не понимает такого вопроса. Деньги — и все! И вот ведь что любопытно: редкий из них знает, куда их надо употребить. Дела у них текут вяло, промышленность лишь недавно стала развиваться, а чего–нибудь такого, что бы изумляло мир, — вот как у нас, у русских — ни боже мой! Этого и в помине нет. Во всем виден голый и мелкий расчет, сиюминутная выгода. Словом, Физиологический человек!..