Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он низко опустил голову, вобрал ее в плечи, ожидая удара.
Неслыханное оскорбление нанес он могущественным людям. И он это понимал отлично. Шел он на верную смерть, вполне осознанно, в отчаянии, в безысходной тоске. Он ни на что уже не надеялся, как и все оставшиеся в живых жители погибшего города.
Можно было ждать всего. Воплей, проклятий. Приказа казнить смельчаков каратагцев.
А визирь Сахиб Джелял повернул голову и тихо сказав стоявшему рядом с глиняным возвышением джигиту:
— Кальян разожжен?
— Пожалуйста, таксыр!
Он долго и неторопливо курил. Лишь после этого задумчиво продекламировал:
В пыль низринуты
враги твои.
До неба поднимутся
друзья твои.
Затем он склонился к дастархану и налил себе в пиалу чаю.
Это послужило знаком для начала утреннего завтрака. Кагарбек, несмотря на свою тучность, вскочил с легкостью необыкновенной и побежал в дом. Все забегали, засуетились.
Лишь бородачи-каратагцы стояли сутулящимися истуканами, ожидая своей участи. И словно все о них забыли. Никто ничего не сказал. Никто на них не смотрел.
Едва новый дастархан, шелестя шелком, распростерся на ковре и на кем появились десятки блюдечек и тарелочек, из широкой груди Кагарбека вырвался какой-то непонятный писк. Даже не верилось, что такая могучая туша издает такие тонкие звуки.
— Пожалуйте! Прошу!
Грузный, в нескольких зимних халатах, он распинался в гостеприимстве.
— Господин бек, — сказал визирь Сахиб Джелял, — почему в этом доме забыли гостеприимство? Священное правило узбеков и таджиков.
— О бог мой! — испугался Абдукагар. — Неужели? Или в чем-либо мы?..
— Почему почтенные люди, мудрые аксакалы города Каратага — да смилуется над нами всемогущий! — стоят и смотрят на дастархан. А вы, хозяин дома, не скажете им «мархамат! — пожалуйте!»
Суетливо вертя бородой, Кагарбек озирался. Глаза его таращились на оборванцев-каратагцев.
— Но… они преступники, они в лохмотьях, в грязи.
— Они в твоем доме, бек! Они — гости. Встань, бек! Вспомни долг гостеприимства!
Ворочаясь неуклюже, Абдукагар сполз, вернее свалился, с возвышения и направился к двум безмолвным фигурам. Подойдя, Кагарбек сделал широкий жест:
— Пожалуйте!
В его голосе это «пожалуйте» значило: «Посмейте только, сукины дети!.. Увидите, что с вами будет».
Это, наверное, понимали бородачи. Но они были суровыми, гордыми горцами.
Даже не переглянувшись, оба вскинули головы в своих красных выцветших чалмах и, неторопливо скинув с ног деревянные пыльные кавуши, поднялись на возвышение.
— Сюда! Мархамат! Пожалуйте, — широким жестом поманил бородачей поближе к себе на почетное место визирь Сахиб Джелял.
Усевшись важно, неторопливо, один из каратагцев Мурад-Шо, тот, у которого в черной бороде пробивалась седина, поднял руки над дастарханом и возгласил молитвенно:
— Благословение! При виде всего изобилия дастарханного сердце у нас запело. Правду же говорят, когда идешь на пир, приходи пораньше! Не правда ли, Забир-Шо, брат мой?
Каратагец помоложе быстро закивал в ответ:
— Уж мы спешили! Спешили я и брат мой Мурад-Шо!
Дрожь в голосе выдавала его чувства. Он замирал в отчаянии под взглядом совсем остановившихся, круглых глаз Кагарбека.
И Забир-Шо и Мурад-Шо простерли над блюдами и чашками тощие руки с растопыренными темными пальцами, бормоча: «Бисмилла!»
«Точно крылья у орла или у другой какой птицы», — думал доктор, уголком глаза следя за сыновьями, которые с жадным любопытством взирали на происходящее.
Надо сказать, что оба горца повели себя за дастарханом в высшей степени выдержанно.
Не жалкие, несчастные, раздавленные бедствием нищие сидели за дастарханом. Нет, Мурад-Шо и Забир-Шо держались гордыми вельможами за пиршественным столом, и никто уже не замечал их нищенских одежд — латка на латке, прореха на прорехе. Напротив, всем своим поведением они подчеркивали достоинство людей горной страны.
— Что же, приступим! Господин бек, угощайте дорогих гостей. Мы гости, вы — хозяин! — проговорил, взглянув не без иронии на бека, визирь.
Сконфуженный Кагарбек — а он никак не мог прийти в себя от такого поворота событий — вздрогнул, встрепенулся и сдавленно пригласил:
— Каанэ! Мархамат! Прошу! Пожалуйста!
И принялся неловко разливать в пиалы чай.
Не надлежит хозяину дастархана уговаривать, настаивать, чтобы кушали, но…
Гостю — самое вкусное.
Таково правило гостеприимства!
И Кагарбек пододвинул к нищим горцам изысканные блюда.
— О, всемогущий, всесовершенный закон желудка! — воскликнул Мурад-Шо. — Счастлив тот, кто открывает вход в этот дом гостеприимства!
Но ему и его брату изменила выдержка. Голод сказался. Они ели поспешнее, чем требовали правила этикета, и глотали куски, почти не разжевывая. Особенно Забир-Шо. Шальным взором шарил он по дастархану, вытянувшимся носом с наслаждением втягивая соблазнительные запахи.
Доктор, видя это, не осуждал горца. Молодое, крепкое тело Забир-Шо, видное в прорехи одежды, совсем иссохло. Его густая черная, как смоль, борода, свалявшаяся кошомкой, подрагивала. Глаза от наслаждения сузились в щелочки.
Утоление голода заглушило все ощущения и, самое главное, предчувствие неминуемой гибели.
И разве не ясно, что и весь дастархан, и все гостеприимство — не что иное, как издевательская, утонченная пытка. Разве простят им такое ужасное оскорбление, какое они, ничтожные смертные, нанесли, поднеся блюдо с коровьими копытами этим вельможам в бархатных с серебром поясах — столпам государства.
Нет, наесться до отвала, съесть побольше вкусных вещей, а там можно и подставить безропотно шею под остро наточенный нож палача.
Мурад-Шо ел плотно, основательно, с достоинством почетного гостя, хоть с виду он и простой горец-бедняк, но человек, в родословной которого вырисовывалась линия могучего древнего рода, владевшего горными замками еще во времена походов Искандера Двурогого. Не даром и сам Мурад, и его предки носили имена обязательно с приставкой «Шо» — царь.
— Увы, — шепнул Алаярбек Даниарбек сыновьям доктора, — «царям» сейчас ничто не поможет!
— А что будет?
— А будет то, что будет. Кончайте кушать и пойдемте собирать виноград. Знаете, какой здесь виноград? Гиссарский!
Чрезвычайно не нравилась Алаярбеку Даниарбеку отталкивающая рожа есаула Недоноска. А тот, не забывая хватать куски пожирнее, не спускал по-собачьему глаз со своего господина Кагарбека и даже нет-нет да и начинал закатывать рукава, показывая всем своим видом: «Готов!»
К чему готов? Алаярбек Даниарбек догадывался.
«Беспечные! Что и ждать от камнеедов!» — бормотал он.
Алаярбек Даниарбек давно уже числился переводчиком при губернской канцелярии, мнил себя чиновником, не любил якшаться с простым людом, но в душе сочувствовал ему.
А горцы наслаждались:
— Ох, от эмирского плова бедняку и голую косточку пососать!
Визирь Сахиб Джелял, согнув ногу, вытирал о кожу голенища сальные пальцы и благодушно говорил:
— Приобретение душевного
