Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин

Дервиш света

Часть I

БЕГЛЕЦЫ

Скверное не сделается хорошим, сколько бы его ни почитали.

Мирхонд

Спустя долгие годы — почти через три четверти века — многое трудно восстановить в памяти.

Но вот слов, произнесенных за вечерним чаем у самовара, в семье доктора, в Самарканде, не забыть никогда:

Доносчик — горечи яд;

Влечет гибель,

                       сулит бедствия.

Произнесенные в обыкновенной столовой, за покрытым белой скатертью столом, уставленным «кузнецовским» простеньким сервизом, слова эти прозвучали напыщенно. И, естественно, заставили насторожиться молодежь, скромно расположившуюся в конце стола. И скорей всего потому, что произнесены они были величественным восточным вельможей, во внешнем облике которого прежде всего бросались в глаза великолепная борода, белейшая чалма и в широченных желтых, красных и белых полосах бухарский халат тугого шелка. И столь же экзотично прозвучали слова из какой-то сказки Шахерезады про доносчика, сколь был экзотичен в скромной докторской квартире этот бухарский вельможа Сахиб Джелял, которого доктор и его семья знали еще в кишлаке Тилляу.

В Самарканд Сахиб Джелял приехал представителем правительства Бухары с какой-то высокой миссией.

Он величественно восседал за чайным столом и внушительно пояснял:

— О зловредных и гнусных доносчиках те слова произнес в древности аравийский мудрец и философ Ибн Хазм… — И Сахиб Джелял добавил еще: — В те времена под тяжестью предателей-доносчиков земля пришла в изнеможение. Бойтесь, о юноши, доносчиков!

Слова, произнесенные Сахибом Джелялом за чашкой чая, были первым звеном в цепи событий, участниками которых, по воле обстоятельств, оказались доктор и его сыновья. И эти события хранит память, несмотря на то, что прошло почти три четверти века.

I

Мужественная душа покончит с тщетой забот минувшего, с обманными призраками будущего.

Хосров

Грохот, оглушительный стук колес на стыках рельсов. Раскачивающийся вагон.

Поезд мчится с отчаянными гудками, похожими на вой первобытного ящера, сквозь ночную тьму, особенно глубокую внизу. Ветер, врывающийся на площадку тамбура, несет с собой песчинки и горячие угольки, от которых слезятся глаза. Но именно и грохот, и тьма, и гудки паровоза, и громовое эхо в садах и полях, и даже скрип песка на зубах, и боль от соринки в глазу — все так интересно, таинственно, удивительно. Приключение! Да еще какое!

Относительно светлый проем двери — на площадке вагона тогда не имелось фонарей — заслоняет высокая фигура.

Это доктор Иван Петрович.

Он вглядывается в темноту, встав на ступеньку вагонной лесенки и держась за поручни. В другой руке у него был тяжелый тюк. Что в нем, мальчики узнали не сразу, Весил тюк очень много.

Иван Петрович дал его не носильщику, а мальчишкам, своим сыновьям.

Затем этот тюк мирно трясся на верхней полке, обернутый стеганым ватным одеялом и брезентовым чехлом, затянутый добротными ремнями, пахнущими кожей и путешествиями.

И два жандарма, заглянувшие с разрешения Ольги Алексеевны в купе 1-го класса, лишь равнодушно скользнули глазами по этому благопристойному багажному «месту».

Чесучовый с погонами китель, который доктору ужасно хотелось снять в духоте вагона, вызвал у голубомундирных жандармов почтение.

— Приносим извинения! Знакомимся с составом пассажиров! — доложил, держа под козырек, по-видимому, старшой. — Указание-с! Для порядку. Тут в поездах кабы кто не проскочил.

Ольга Алексеевна надменно спросила:

— И что? Они в первом классе путешествуют, эти проскакивающие?

— Ради бога, извините за беспокойство, мадам, — галантно поклонившись, ответил чин помоложе. — Именно-с. Но миль пардон! Тысячу извинений! Ради бога… Мы для проформы.

Дверь поехала на свое место.

— Я же говорила, что китель обязателен.

— Ужасная духота! — доктор носовым платком вытер лицо.

— Потерпим. Ты видишь, и моя парижская модель… произвела впечатление.

Действительно, Ольга Алексеевна в пыльном, полном сажи купе — окно-то было открыто — выглядела так, будто только что сошла с обложки модного журнала.

— Что ж, — поглядывая на извлеченные из кармана часы, проговорил доктор, — у нас в запасе еще часа три.

— Интересно, — заметила Ольга Алексеевна, — а они посмели заглянуть в купе господина визиря?

— Кто их, наглецов, знает…

Оказалось, посмели. И далее шарили в чемоданах и хурджунах бухарского вельможи. Хоть Бухара и не пользовалась дипломатическими привилегиями, визирь был возмущен и обещал господам жандармам подать на них жалобу. Впрочем, не сам он. Он предоставил удовольствие объясняться с ними своему секретарю, бойкому, но в то же время вкрадчивому домулле.

Вельможа — это был Сахиб Джелял — зашел в купе к доктору и из белых ручек Ольги Алексеевны принял большую фарфоровую чашку чая, взглянув на тюк, лежавший на полке.

— И вы думаете, что Георгий-ака уже знает?

— Да, Шамси вернулся и сказал, что передал рабочему сверток с… оружием.

— Вы ужасно разболтались, милостивые государи, — с досадой заметила Ольга Алексеевна. — Пейте чай. Одно могу сказать: Шамси ужом проползет…

— Шамси — толковый йигит. На станции и разъезде полно полицейских. Хозяин поместья… сада, господин Дерюжников, ужасно боится революционеров из города. И сам ходит с заряженным револьвером. Похваляется: «К нам и фаланга не проползет!»

— А Шамси прополз. Вообще его надо выучить на фельдшера. Ольга Алексеевна уже научила его читать и писать. Он Ольгу Алексеевну называет не иначе как «мама».

Миша с Алешей в коридоре высунулись в открытые окна и в один голос восторгались на станциях и полустанках паровозами и мало интересовались, о чем говорят в купе.

Но доктор обязал их сразу же зайти в купе, едва какой-нибудь чин в форменной фуражке появится в одном из концов коридора. И они были преисполнены гордости от полученного поручения.

Но вагон был почти пуст. Предназначался он для чиновников, коммерсантов, богатых баев… Билет стоил дорого, и охотников путешествовать в 1-м классе не так уж много.

На площадке вагона никто не появлялся. Проводник не выходил из своего тесного закутка. Он мог безмятежно спать до узловой станции.

Вагон мотался на рельсах. Колеса ритмично погромыхивали на стыках. Паровоз ревел в душной ночи.

— На разъезде мы не остановились, — прозвучал звонко голос Ольги Алексеевны. — Сейчас проедем семафор. Смотри внимательно! Третий переезд.

— Ты уверена?

— Тысячу раз тут с детьми гуляли до разъезда, пока ты в Маньчжурии воевал. Смотри же. Первый переезд проехали. Сейчас! Да не здесь! Следующий. Поворот! Слышишь, свистит. Выемка! Сейчас! О!

Она сама высунулась, и грива волос из разметанной прически