Кузнец (СИ) - Бляхер Леонид Ефимович

По осени сыграли свадьбу Макара с Глашей. Погуляли душевно. Да и просто радостно было на них смотреть. Дружок мой с невесты глаз не сводит. Честно скажу, не в моем вкусе. Но по здешним представлениям – первейшая красавица. Кругла, румяна, здорова. Сидит, глазки в пол. Только изредка на суженного взгляд бросает. Чую, жить будут дружно. Конечно, иметь казака мужем – не сахар. Особенно такого, как Макар, что по все дни в походе. С другой стороны, человек он уже совсем не бедный. Достаток доме будет. И люди его уважают за умения воинские, за удачные походы.

Прибыло и письмо от Хабарова. Как всякий суд в богоспасаемом отечестве, суд над Хабаровым принял самое странное решение. Хабаров был поверстан в дети боярские, то есть принят в благородное сословие. Был он назначен приказчиком над всеми илимскими пашнями. Что тоже было очень круто. Только на Амуре ему показываться было запрещено, как и покидать Илимское воеводство. Вроде бы и герой, а вроде бы и поднадзорный.

Мы, все «хабарово войско», написали ему длинный ответ, собрали подарки, а Артемий отвез их в Илим. Так или иначе, московская хунта своего добилась. Царский поход в Приамурье не состоялся. Видимо, в то, что брошенные казачки выживут, веры не было. Как и веры в будущее этой земли. Ничего. Пожуем, увидим.

С переселением в начале шло замечательно. Уже целых десять сотен бойцов было в Приамурье. Я дал пока команду, приостановить процесс. Все же бойцы хотят кушать, пить и получать добычу или жалование. Это все нужно где-то брать. Доходы, конечно, были. Но пока совсем не беспредельные. С армией я делал ставку не на количество, а на качество. Мне все равно не сравниться по численности с империей Цин.

Переселялись и крестьяне. Тех тоже было уже целых триста семей, девять сотен человек обоего пола, а сколько детишек, даже не считали. В «землях по Великой реке Амур», где я был приказчиком, пахали уже до тысячи десятин земли. Держали изрядные стада скота, птицу. Словом, с «продовольственной безопасностью» у меня было все в порядке. В каждой деревне, которых было уже с десяток, держали скот, огородничали. Поселения тянулись полосой от Албазина до Благовещенской крепости, захватывая земли вдоль низовий Зеи. Местные народы тоже частью стали селиться близ крепостей в деревнях, хозяйствовать на русский манер.

Кстати, многие из них крестились. По моей просьбе, в Благовещенск из Якутска прибыл священник. Звали его отец Фома. Я немного опасался, как не особенно склонные к исполнению заповедей казаки с ним сойдутся. Да и про себя был не вполне уверен. Но дядька оказался классный. Было ему уже лет сорок. Из них почти двадцать от служил в Сибири. Он быстро сошелся и с казаками, и с крестьянами, к которым легко выезжал и на крестины, и для соборования, и для иных важных дел, которые без священника здесь не прокатывали. Ездил и по стойбищам туземцев. Слово Божье проповедовал. Даже этим вкатывало. Считали они его сильным русским шаманом, находящимся под покровительством духа Неба. В Благовещенской церкви служил он литургии по праздникам, даже на исповедь стали казаки нет-нет, да и ходить.

Я тоже не дичился. Приглашал его на советы, которые собирали по важным делам. Поначалу на те, где особо секретные вещи не обсуждали. Но потом и вовсе на все. Стал даже порой забывать, что когда-то попа Фомы в городе не было.

Вот с воеводой Михаилом Семеновичем отношения стали сложнее. Я старался, как прилежный ученик перед ЕГЭ. Писал регулярные отписки. Отправлял в Якутск совсем неслабую десятину. Пушнину отправлял, хлеб, чай, шелк. Последнего немного. Ну, так и про свою торговлю думать нужно. По любому, мой ясак был побольше, чем любого другого приказчика. Думаю, что с учетом серебра, которое я тоже отправлял, все остальное воеводство давало меньше. Может, это и бесило Лодыженского. Но он требовал все больше и больше. Грозил всякими карами. На кары он пока не решался. Но начал гадить, соразмерно масштабу личности. Повелел поставить заставы и возвращать людей, кои решать бежать (уже не переселяться) на Амур. На месте требовал, чтобы заподозренных в стремлении бежать ко мне, сажали в железы. Понятно, что Сибирь не Тверь. Дорожки не перекроешь. Но поток переселенцев стал намного меньше.

Опасались люди, но все равно шли. Понятно, что на Амуре вольготнее. Поборов и поминок нет. Заплатил десятину зерном, пушниной или еще чем-то, так и живи в свое удовольствие. Управляет не приказчик, а выборный староста. После того, как лихие люди стали появляться, проехал я по всем деревням и улусам и договорились мы с крестьянами, что выбирают они себе защитников на один год. По одному человеку от десятка. Я их снабжаю оружием, бронью, а деревня кормит. Они же должны отбиваться от татей, следить за порядком. Договорились, что деревни тоже частоколом обнесут, чтобы за здорово живешь тати не напали. Кстати, система сработала отлично. Пару ватаг мы таким образом обработали. Теперь, если шли на Амур, то сначала шли в Благовещенск, получали мое добро на поселение, место, где селиться. Оговаривали десятину, помощь, если нужна. Тогда и селились. А резвиться я направлял на ничью землю. Точнее, на маньчжурскую, которая все больше становилась пустой. Ну, не совсем пустой. Какие-то народы там жили. Но было их совсем мало.

Приходили ко мне и мастеровые люди. Кузнецы-механики, плотники, шорники, ткачи и портные. Кого только не приносила нелегкая. Кто-то оказался ко двору. Тех сразу ставили к делу. Кто-то стал работать на свой страх и риск. И для таких препятствий не было. Делай вещи для людей, лавку держи. Тебе хорошо и людям хорошо. А кто-то, покрутившись, обращался с просьбой о переходе в пашенные или промысловики. По мне, колхоз – дело добровольное. Если не мешаешь другим жить, живи, как тебе нравится. Хоть в лесу в землянке будь, да орехи с белками дели.

Кстати, лавок тоже в городе прибавилось. После первого купца, приплыл купчинушка из Томска. Тоже стал лавку с приказчиком держать. Сюда всякие товары с Руси возил. Обратно вез ткани, серебро, порой и меха. С мехами дело иметь опасно. Государева монополия на них. Любая таможня отберет. Это только Хабаровы были такие рисковые, что сами по северному морю их возили. И резон был. Разница между тем, что казна в Сибири платила, и тем, за сколько их на Руси продавали была раз в десять.

Приспособил я и татей, которые нападали на деревни и улусы. В тюрьме их держать и кормить смысла я не видел. Казнить – тоже не рачительно. Словом, стали они у меня работниками ЖКХ. Заключили мы с ними ряд на пять лет. Как отработают, могут перейти в пашенные, заняться ремеслом или валить на все четыре стороны из Приамурья. Их силами построили и малый острог за Зеей, замостили площадь, торг и улицы в Благовещенске деревянными плашками. Построили они и гостиный двор, и нужные сараи на торге и в городе, чтобы не пакостили, где ни попадя, порядок поддерживали. Пятерых для тех же нужд отправил в Албазин. Тот рос медленнее, чем Благовещенск, где было уже почти полторы тысячи жильцов со слободой. В Албазине было меньше тысячи. Зато там вышла такая ядреная смесь. Многие казаки, да и крестьяне переженились на тунгусках и даурках. Поначалу местные к этому относились не особенно. Но позже стали к родичам переселяться. Дома строить, а то и отдельные деревни. В Благовещенске такое тоже водилось. Только меньше намного. С даурами и тунгусами дружили, приглашали их на праздники, веселились вместе. К ним ходили на их праздники. Но родниться пока береглись. Не все, но многие.

Вообще, женская проблема в Сибири всегда была острой. Опасная земля, не особенно охотно ехали сюда девки. Даже жена Хабарова приехала к нему из Великого Устюга едва ли не через пятнадцать лет, как он в Сибири век вековал. И в XIX веке оно было также. Есть такая байка о происхождении названия станицы Бабстово недалеко от Биробиджана. Дескать образовали переселенцы с Кубани и Дона на Амуре казачью станицу. Выделили им, как положено, земли вдоволь, лошадок, чтобы пахать, семена на посев и много еще. Вот и приехал войсковой атаман, генерал Духовской новых казаков проведать. Посмотрел на дома, на пашню, на снаряжение казачье. Доволен остался. Выстроил казаков и спрашивает: