Том 3. Менестрель. Поэмы - Игорь Северянин

Часть II

Будь верен данной тайно клятве,Вдыхай любви благой озон!…Уже в Мариинском театреОткрылся Глинкою сезон.Уже кокотки и виверыК Неве съезжаются с Ривьеры,Уже закончился ремонт,Уж разложил ковры beau-monde,Обезгазетил все картины,Убрал чехлы, натер паркетИ, соблюдая этикет,От солнца скрылся за гардины.И снова в воздухе висит:Модэль. Журфикс. Театр. Визит.

Уже меня рисует Сорин,Чуковский пишет фельетон.Уже я с критикой поссорен,И с ней беру надменный тон.Уже с утра летят конверты, —В них приглашают на концертыРяд патронесс и молодежь.Уже с утра стоит галдежВ моей рабочей комнатушкеОт голосов, и ряд девиц, —Что в массе площе полендвиц, —Вертя игриво завитушки,Меня усиленно зовутЧитать им там, читать им тут.

Уж — это ли не хохот в стоне?Не хрюк свиньи в певучий сон? —К нам Чехов в устричном вагонеИз-за границы привезен.Как некогда царя Сусанин,Спасает тело юный СанинОт слишком духовитых душ,В ком вовсе нет души к тому ж…Уже зовет на поединокИз ям военщину Куприн,Уж славит Леду господинКаменский, как бесстрастный инок,И испускает «чистый» вздох,Беря попутно четырех…

Уж первый номер «Аполлона»,Темнящий золото руна,Выходит в свет, и с небосклонаКомета новая видна;То «Капитаны» Гумилева,Где лишнего не видно слова,И вот к числу звучащих словПлюссируется: Гумилев.Уже «Весы» крушат пружину,Уже безвреден «Скорпион»,Стал иорданский вял пион,Все чаще прибегает к джинуБесплатных приложений Маркс;Над «Нивою» вороний карк!

Все импотентнее Буренин,С его пера течет вода,И, сопли утерев, ЕсенинУже созрел пасти стада…И Меньшиков, кумир столовых,Иудушкой из ГоловлевыхРаботает, как гробовщик,Всесильный нововременщик.И Розанов Василь Василич,Христа желая уколоть,Противоставит духу плоть,И как его ты ни проси лечьНа койку узкую, старикВлюблен в двуспальный пуховик…

У Мережковской в будуареНа Сергиевской ярый спорО божестве и о бездари,Несущейся во весь опор.Уже поблескивает Пильский,И жмурит обыватель в РыльскеГлаза, читая злой памфлетБлистательнее эполет.Уже стоический упадник,Наркозя трезвое перо,Слагает песенки Пьерро,Где эпилепсии рассадник…Завод спасительных шестовБердяев строит и Шестов.

Мадонну зрит Блок скорбно-дерзкийВ демимонденковом ландо,И чайка вьет на ОфицерскойСвое бессмертное гнездо!Патент Александринке выдавНа храм, своей игрой Давыдов,Далматов, Ведринская жнутУспехи вековых минут.И на капустник дяди Кости,[13] —Утонченного толстяка, —Течет поклонников река —Смех почитающие гостиГде злоязычная Marie[14]Всех ярче — что ни говори!

Испортив школьничий характер,Придав умам вульгарный тон,На всех углах кричат Ник КартерИ мистер Холмс, и Пинкертон.Неисчислимы Конан-ДойляЗаслуги (скрой меня, о Toila,От них!): в кавычках «ум» и «риск»И без кавычек: кровь и сыск.Аляповатые книжонки!Гниль! облапошенный лубок!Ты даже внешностью убог…Чиновничьи читают женки,Читает генеральшин внук,А завтра Кольке по лбу «тук».

Уже воюет Эго с Кубо,И сонм крученых бурлюковИдет войной на СологубаИ символических божков.Уж партитуры жечь Сен-Санса —Задачи нео-декаданса,И с «современья корабля»Швырять того, строфой чьей яВеду роман, настала мода,И, если я и сам грешилВ ту пору, бросить грех решил,И не тебе моя, хам, ода…Плету новатору венок,Точу разбойнику клинок.

Уж ничегочат дурни-всёки[15](Так, ни с того и ни с сего!)И вс чат тщетно ничевокиИ это все — как ничего.С улыбкой далеко не детскойУже городит ГородецкийАкмеистическую гиль,Адамя неуклюжий стиль.Уж возникает «цех поэтов»(Куда бездари, как не в цех!)Где учат этих, учат тех,Что можно жить без триолетовИ без рондо, и без… стихов! —Но уж никак не без ослов!..

Глаза газели, ножки ланиТак выразительны без слов,И Анну Павлову с ЛеньяниПоют Скальковский и Светлов.Кто зрил Кшесинскую Матильду,Кто Фелию Литвин — БрунгильдуВ своей душе отпечатлел,Завидный выпал тем удел.Сакцентив арию, МедеяДуэтит: «Ni jamais l`tendre…[16]»(Раз император Александр,В мечтах из Мравиной содеяЛюбовницу для сына, носПриял в том храме нот и поз).

Уже теснит «Динору» «Tоска»,И, жажде своего лица,Слегка звучит мой славный тезка —Сын знаменитого отца…[17]Уже «Любовь к трем апельсинам»,Желая Карлу Гоцци сыномДостойным стать, смельчак-игрок,Почувствовав, сдает урокСергей Прокофьев свой последний.Уже — скажи ему mersi —В огромном спросе Дебюсси.Артур Лурье вовлек нас в бредни,И на квартире КульбинаТрепещут «Сети» Кузмина…

А вот и сфера «нежной страсти»,Цыганских песенок запас.Улыбка Вяльцевой (жанр Насти!)И Паниной непанин бас…Звезда счастливая ПлевицкойИ маг оркестра Кусевицкий,И (валерьянки дай, Феррейн!)Вы, авантюры Ольги Штейн.Процесс comtesse[18] O'Pypк-ТарновскойДва стиля — comte'a РоникерИ (до свиданья, хроникерСудебный!) ателье Мрозовской,Где знать на матовом стеклеИ Северянин в том числе!

В тот день и гордый стал орабен,Когда в костре своих страстейРаздался в гулких залах Скрябин —Во фраке модном — Прометей.И пред «Поэмою Экстаза»Неувядающая вазаС тех пор поставлена. ОгоньАнтонов, тех цветов не тронь,Как тронул гения! И по льдуИсканий жадная толпаСкользит (о, шаткая тропа!)К Евреинову, МейерхольдуИ даже… к Карпову. Тихи,Евтихий, о тебе стихи…

А вот и Вагнер на престоле.И «Нибелунгово кольцо»,В России тусклое дотоле,Бросает жар толпе в лицо.Но я описывать не стану,Как к «Парсифалю» и «Тристану»Под гром Ершова и Литвин,Спешат гурманы нот и вин…А вот и ты в фаворе, Римский,Великий эпик и чарун!Волнуют переплески струнТвоих, как день цветущий крымский,И я готов сто верст пешкомИдти для встречи с «Петушком»…

А Бенуа? а Добужинский?А Бакст? а Сомов? а Серов?Утесы на низине финской,Огни нас греющих костров.И с ними ты, гремящий в прерьихКраях, универсальный Рерих,И офортисты (ecoutez)![19]Рундальцов и старик Матэ.Вершина горных кряжей Врубель,Кем падший ангел уловим,Ты заплатил умом своимЗа Дерзость! Необъятна убыльС твоею смертью, и самаС тех пор Россия без ума…

Уж маска сдернута с Гапона,Уж пойман Бурцовым Азеф,И — к революции препона —Оскален вновь жандармский зев.Уже пята грядущих хамов,Врагов искусств, святынь и храмов,Порой слышна издалека,И горьковского босякаУдел для молодежи ярок(Получше драгоценность прячь!)Уж кается в записках врач,Уже скитальческий огарокЗатеплен в молодых сердцахНа трепет ужаса в отцах…

Неугомонный ПуришкевичВздувал годами в Думе гам,И в «Русском слове» ДорошевичРулил к заморским берегам…Друг именинниц и театров,Гиппопотам Амфитеатров,Большой любитель алых жал,Господ Обмановых рожал.И Витте делал миллионыНа государственном вине,И пьяный луч блестел извнеОт императорской короны,И, под правительственный шик,Свой разум пропивал мужик.

В пылу забот о нем и спораУчащийся впадал впросак:Вблизи Казанского собораНагайкой жег его казак.Хотя в те дни и были ходкиВезде студенческие сходки,Но мысль о мыльном пузыреНас оставляла при царе,Как царь оставлен близ придворных,При всех советниках своих —Льстецах злоумных и лихих,Среди коварных и проворных,И обречен давать ответЗа то, чего и в мыслях нет.

Беду вия над царским домомВ еще незримые венки,Вхрипь «Колокол» зовет к погромамПод «Русским знаменем» шинки.И «Пауком» ползя, Дубровин,Уже от злобы полнокровен,К евреям ненависть сосет,Навозом «Земщина» несет,И за «оседлости чертою»Растет антироссийский дух,И, чем плотней перинный пух,Тем больше мстительной мечтою,Закрыв в тоске бесправный рот,Томится «презренный» народ.

Россия, Ибсеном обрандясь,Об «еgо» вспомнила своем(Прошу отметку эту, Брандес,Внести в очередной свой том!)Уайльда, Шоу, Метерлинка —У каждого своя тропинкаВ душе к дороге столбовой,У каждого художник свой.Эстетность, мистика, сатираИ индивидность — из частицВсех этих русских, с сердцем птиц,Плоть автора «Войны и мира»,Уже формировался, ноСформироваться не дано…

В те дни, когда сверкала Больска,Как златоиглый Cordon rouge[20]Иллиодором из ТобольскаЗло ископаем некий муж.И у Игнатьевой в салоне,Как солнышко на небосклоне,Взошел сибирский мужичок.И сразу невских женских щекЦвет блеклый сделался пунцовым,Затем, что было нечто в нем,Что просто мы не назовем,Не пользуясь клише готовым,И — родине моей на зло —Гипнотизеру повезло…

И как бы женщине ни биться,Его не свергнуть нипочем:К несчастью ключ ей дан ВербицкойИ назван счастия ключом!..И что скрывать, друзья-собратья:Мы помогали с женщин платьяСамцам разнузданным срывать,В стихах внебрачную кроватьС восторгом блудным водружалиИ славословили грехи, —Чего ж дивиться, что стихи —Для почитателей скрижали, —Взяв целомудрия редут,К фокстротным далям нас ведут?

И привели уже, как роту,Как неисчисленную ратьК международному fox-trott'yНа вертикальную кровать!..Нас держит в пакостном режимеПохабный танец моды — Shimmi,От негритянских дикарейВоспринятый вселенной всей:В маразм впадающей ЕвропойИ заатлантным «сухарем»,В наш век финансовым царем,Кто счел индейца антилопой,Его преследуя, как дичь,Чего я не могу постичь…

Америка! злой край, в которомМашина вытеснила дух,Ты выглядишь сплошным монтером,И свет души твоей потух.Твой «обеспеченный» рабочий,Не знающие грезы очиРаскрыв, считает барыши.В его запросах — для душиЗапроса нет. В тебе поэтомРодиться попросту нельзя.Куда ведет тебя стезя?Чем ты оправдана пред светом?В марионетковой странеНет дела солнцу и луне.

А и в тебе, страна Колумба,Пылал когда-то дух людскойВ те дни, когда моряк у румбаУзрел тебя в дали морской.Когда у баобаба ранчоВдруг оглашал призыв каманча,И воздух разрезал, как бич,Его гортанный орлий клич,Когда в волнистые пампасыСтремился храбрый флибустьер,Когда в цвету увядших эрВраждебно пламенели расыИ благородный гверильясЖизнь белому дарил не раз…

Но, впрочем, ныне и ЕвропаАмерике даст сто очков:Ведь больше пользы от укропа,Чем от цветочных лепестков!И уж, конечно, мистер ДолларБлестит поярче, чем из долаРастущее светило дня —Для непрактичных западня…Вот разве Азия… Пожалуй,Она отсталее других…Но в век летящих паровыхМашин, век бестолково-шалый,Ах, не вплетать ей в косы роз,Да и Китай уже без кос…

Невежество свое культураЯвила нам нежданно в дни,Когда в живущем трубадураВойны (война зверям сродни!)Нашла без затрудненья: в грудеМясной столкнулись лбы и груди,За «благо родины» в боюНа карту ставя жизнь свою.Мясник кровавый и ученый,Гуманный культор и эстет —Их всех сравнял стальной кастет,И, в атмосфере закопченнойСражений, блек духовный лоскИ возвращался в зверство мозг…

Да, сухи дни, как сухи души,А души сухи, как цветы,Погибшие от знойной суши…В чем смысл культурной суеты?В политике вооружений?В удушье газовых сражений?В братоубийственной резне?В партийных спорах и грызне?В мечтах о равенстве вселенском?С грозящим брату кулаком?В нео-философах с их злом?В омужественном поле женском?В распятьи всей землей Христа,За мир закрывшего уста?

Тогда долой культуру эту, —И пусть восстанет та пора,Когда венки плели поэтуИ чли огонь его пера!Когда мы небо зрели в небе —Не душ, зерно живящий в хлебе,Когда свободный водопад,Не взнузданный ярмом преград,Не двигателем был завода,А услажденьем для очей,Когда мир общий был ничей,Когда невинная природа, —Не изнасилена умом, —Сияла светлым торжеством.

Прошли века, и вот мы — в веке,Когда Моэта пена бьет,Когда, как жаворонок некий,Моя Липковская поет!Когда, лилейностью саронскойНасыщенный, пью голос МонскойИ славословлю твой талант,Великолепная Ван-Брандт!В эпохе нашей сонм отличийОт раньше прожитых эпох,Но в общем всюду тот же вздох,Все тот же варварский обычай:Жизнь у другого отнимать,Чем обрекать на муки мать.

Все нарисованное былоВ девятисотые года,Когда так много в душах пыла,В поступках — еще больше! — льда…Прошу простить за утружденьеВниманья эрой вырожденья, —Не все в ней, мнится мне, мертво:Искусства явно торжество,И этого вполне довольно,Дабы с отрадой помянутьСвершенный нами с вами путь,А если спутал я невольноСобытий ход, виднее вам:Мой справочник в глуши — я сам!

Легко судить о человеке,Но быть им, право, тяжело…Освободим же от опекиНам ближнего свое чело:Никто друг другу не подсуден,По меньшей мере, безрассуденИной к живущему подход.Пусть он живет за годом год,Как указуют грудь и разум,Как может жить и хочет он:Ведь чувство — лучший камертон.Поверим же глазам и фразам,И настроеньям, и всему,Что жизнь его дает ему…

…Приехав в город, Lugne рыдалаНеудержимо, как дитя,Чем изумила генералаИ возмутила не шутя.Он попытался знать причину,Но, побоясь попасть в пучинуНесдержанности, отошелВ сторонку, холоден и зол.Неделю просидела в спальне,К себе впуская лишь Riene,Потом утихла. Нити венВисковых сделались печальней,И ранним утром в день восьмойВновь стала Lugne сама собой.

Наружной выдержки пороюДостаточно, чтоб в колеюЖизнь встала, и я сам, не скрою,Тем способом чинить люблюПрорехи собственных ненастий,Рассудку подчиняя страсти.Я мыслил в юности не так,Затем, что был большой чудак.Теперь же здесь, в стране нерусской,И хорошенько постарев,Давлю в себе и страсть, и гнев,Вполне довольствуясь закуской,Какую мне дает судьба:Мудра эстонская изба!..

И пусть Фостирий — мудрый хандрик,И пусть поэзия — в селе,Lugne вечно грезит о Леандре,Кто дал ей грезу на земле,Кто встретился ей очень кстатиТам, на оранжевом закате,На озере монастыря…Свою судьбу благодаряЗа встречу, чуждую изменыТелесной — дух ее без ков:Он волен на века веков, —Что очень важно для Елены,Она не ищет новых встречС тем, кто сумел ее зажечь.

Наоборот, когда ей КираДала намек на встречу с ним,Не донося до рта пломбира,Бровей движением одним,Соединивши брови туго,Ее сконфузила подруга.И часто говоря о немС неугашаемым огнем,О встречах каждый день молчалиИ ждали писем от него.Уж приближалось Рождество,Уже зима была в начале,И хоть была уже зима,Он им ни одного письма…

Ежевечерне выезжаяВ театры, в гости, на балы,Неизменимо всем чужая(Как эти глупы! как те злы!..),Тая в душе любовь к прекраснымГлазам, своей печалью ясным,И от любви похорошев,Хотя немного побледнев,Она в лице своем являлаВполне счастливую жену,И даже зависть не однуБудила в дамах, чем нималоНе смущена, смущала тех,Кому ее был внове смех…

— Как пел сегодня Баттистини!Как соловьила Боронат! —Взяв провансаля к осетринеИ мужу передав шпинат,Сказала Lugne в очарованьиИ от любимого Масканьи,И от полета рысака…Муж ел, смотря чуть свысока,Налив стаканчик Кантенака.Окончен ужин. Муж к рукеЕе подходит. По щекеСкользит губами Lugne. ОднакоОна к себе. Пред ней трюмо.Стол в зеркале. На нем — письмо.

Часть III