Кинематограф по Хичкоку - Трюффо Франсуа

А.Х. Мне продал ее Луи Верней.

Ф.Т. Я полагаю, он ввел Вас в курс дела, прежде чем Вы приобрели на нее права?

А.Х. Да.

Ф.Т. Видимо, он рассчитывал на то, что она чем-то Вам близка?

А.Х. Думаю, так оно и было.

Ф.Т. Луи Верней мог бы продать Вам одну из своих собственных пьес или посодействовать в приобретении других, но он остановился именно на этой, потому что она удивительно напоминает Ваши фильмы.

А.Х. Он сказал мне: "У меня есть на примете пьеса, которая может Вас заинтересовать". Почти все, что я обычно получаю, практически не годится в дело. Агент ворчит: "Вам не угодишь"– и предлагает гангстерские истории, рассказы о профессиональных преступниках, традиционные детективы– то, за что я вообще не берусь. И вот на этом безрыбье Верней приносит более-менее подходящую пьесу, и мы заключаем взаимовыгодную сделку. Между прочим, покупка материала не означает, что я обязуюсь остаться верным теме. Я получаю в распоряжение фабулу, и если она меня в принципе устраивает, я берусь за работу, а тема определяется сама собой.

Ф.Т. Тактика довольно непривычная, но если она срабатывает, значит в ней есть своя логика. Вы, должно быть, встретились с немалыми трудностями, пытаясь увязать в сценарии криминальные и религиозные моменты.

Застигнутый в момент кражи Отто Келлер (Отто Э.Хассе), немецкий беженец, ставший ризничим в Квебеке, убивает свою жертву, адвоката Вилетта. Он исповедуется в своем грехе отцу Майклу (Монтгомери Клифт).

Так совпало, что как раз отца Майкла убитый шантажировал по поводу любовной истории, предшествовавшей рукоположению в священники; Келлер же в момент совершения преступления был одет в сутану. Эти совпадения, а также невозможность представить убедительное алиби возбуждают против отца Майкла серьезные подозрения.

Эти подозрения выливаются в серьезные обвинения и судебное разбирательство, но отец Майкл, верный обету, не разглашает тайны исповеди, чтобы обелить себя. За недостатком улик его следует оправдать, но толпа в суде настроена явно враждебно в его отношении. Правда всплывает только тогда, когда против Келлера свидетельствует его жена. Он пытается бежать, но его останавливает полицейская пуля; перед смертью он в последний раз исповедуется отцу Майклу.

А.Х. Это и вправду было нелегко и результат получился довольно неловким. Явно ощущался дефицит юмора и нюансировки. Это не значит, что я так уж зациклился на юморе, но ироничность неотделима от моего метода, как это можно засвидетельствовать в "Психозе"– серьезной истории, пересказанной тем не менее с юмором.

Ф.Т. Критики, как правило, закрывают на это глаза. Если содержание фильма забавно, он проблем не вызывает, но ежели серьезный предмет трактуется с юмористической нотой, они приходят в недоумение. Так случилось с "Птицами", где нешуточный материал уживается с ироничной его подачей.

А.Х. Всякий раз, работая над сценарием, мы прикидываем, насколько забавно у нас будет обставлено убийство.

Ф.Т. Вот почему в Ваших фильмах ударными выступают отнюдь не самые зловещие сцены. Конечно, создание страшных фильмов предполагает определенную долю интеллектуального садизма, но он может быть вполне здоровой природы.

А.Х. Я тоже так думаю. Мать, например, любя ребенка, "пугает" его "козой" и "устрашающими" звуками "бу-бу-бу", "брр"... Ребенку страшно, но он требует еще и смеется[ 24 ]. Одна английская журналистка сказала, что "Психоз"– это фильм мыслителя-варвара. Кто знает, может, она и права.

Ф.Т. Любопытное определение.

А.Х. И скорее всего истинное. Если бы "Психоз" задумывался как вполне серьезный фильм, его следовало бы разворачивать как клинический случай без всякой тайны или саспенса, подобно документу или истории болезни. Мы с Вами согласились, что правдоподобие и достоверность имеют смысл как гарнир к документу. Кино саспенса немыслимо без иронии. Меня беспокоило отсутствие юмора в "Я исповедуюсь" и "Не тот человек". Однако всегда ли необходим юмор в качестве добавки к обсуждению серьезных вещей? Некоторые мои английские фильмы получились слишком легковесными, зато ряд американских картин– чересчур тяжеловесными: очень трудно соблюсти меру в каждом конкретном случае. А оценить работу можно лишь тогда, когда она будет полностью завершена.

Вы не обратили внимание на связь между моим иезуитским образованием и угрюмством "Я исповедуюсь"?

Ф.Т. Мне она не бросилась в глаза. Некоторую непривычную строгость я отнес на счет суровости канадского климата, а утяжеленность– на тевтонскую основательность Отто Келлера и его жены.

А.Х. В фильме возник некий дисбаланс, привнесенный разнонациональными персонажами. Этакое случается еще и тогда, когда англоязычная группа выезжает на съемки за границу; лично я так никогда и не смог приспособиться к подобным условиям.

Добавлю также, что я не хотел снимать Энн Бакстер в главной женской роли; я предпочел бы Аниту Бьорк[ 25 ], которая играла во "Фрекен Юлии". Но "Уорнер Бразерс" со мной не согласились и отправили Аниту Бьорк к ее фьордам, а меня известили по телефону, что на роль утверждена Энн Бакстер. Я познакомился с ней за неделю до начала съемок в ресторане квебекского отеля "Шато Фронтенак". Сравнение Аниты Бьорк с Энн Бакстер далеко не в пользу последней, правда ведь?

Ф.Т. Да, и соглашаясь с Вами в этом пункте, я должен отметить, что Монтгомери Клифт поистине замечателен в своей роли. На протяжении всей картины его творческий метод и способ обрисовки образа очень последовательны. Его герой ни на минуту не теряет достоинства, и только глаза выдают замешательство перед лицом опасности, которая ему угрожает. В этом фильме мы вновь встречаемся с темой переноса вины, которая в этом случае приобретает особое– религиозное измерение. С того момента, как Монтгомери Клифт выслушивает исповедь Отто Келлера, он становится причастным к преступлению. И Келлер именно так все и понимает.

А.Х. Это очень существенно: патер, исповедующий убийцу, как бы принимает на себя его грех.

Ф.Т. Да, но беда в том, что публика-то этого не понимает. Людям нравится фильм, он завладевает их вниманием, они надеются, что Клифт признается в совершенном, а ведь логика фильма совсем иная. Я уверен, что Вы рассчитывали на другую реакцию.

А.Х. Вы правы. И скажу больше, не только публика, но и большинство критиков, очевидно, поняли дело так, что хранить тайну исповеди, рискуя жизнью,– абсурд.

Ф.Т. Мне кажется, их воображение больше поразило не это, а необыкновенное совпадение в начале фильма.

А.Х. Вы имеете в виду то, что убийца надел сутану священника?

Ф.Т. Нет, это касается Вилетта. Какая ужасная предопределенность в том, что убийца, который убил его, чтобы ограбить, приходит на исповедь к тому самому священнику, которого мертвый шантажировал.

А.Х. Да, конечно.

Ф.Т. Это из того рода совпадений, что тревожат наших друзей– искателей правдоподобия. Это не просто маловероятная, это невозможная ситуация. Абсолютно невозможная.

А.Х. Давайте спишем это на счет старомодного сюжета. И раз уж об этом зашла речь, хочу спросить вот о чем. Почему вышло из моды рассказывать историю, опираться на крепкий сюжет? По-моему, во Франции рассказчики уже вовсе перевелись.

Ф.Т. Ну, это пока еще не система, а тенденция, отражающая уровень развития публики, влияние телевидения и возрастание доли документальной информации в сфере развлечения. Все эти факторы преобразили лицо современного кинематографа, а публика, не очень-то желая признавать новую модель, утрачивает доверие к старой.