Сказания Меекханского пограничья. Восток – Запад - Роберт М. Вегнер

Раскрыл и защелкнул их несколько раз, словно удивляясь тщательности работы. Узнаешь ремесленника по его орудиям – так он всегда повторял и в этот миг, казалось, намеревался оценить Анд’эверса по качеству инструментов в кузнице. Казалось, что Ласкольник сосредоточил на клещах все свое внимание.

– И какое до этого дело кха-дару малого чаардана? – Кузнец наклонился и принялся копаться подле мехов.

– Бурное движение в степях – это возможные проблемы. Бандиты уже приметили, что появилось больше караванов, да и не только они. – Клещи, которые держал Ласкольник, раскрылись и затворились почти бесшумно. – Кочевники тоже посматривают на них с вожделением.

– Чтобы держать подальше бандитов, существуют наемные стражники, а чтобы се-кохландийцев – армия. А свободные чаарданы подходят для одного и другого, как я слышал. – Анд’эверс шевельнул мехом, поднимая небольшое облачко пепла.

– Армии и свободных чаарданов может не хватить.

– Для чего именно?

Ох, не удалось ему задать этот вопрос тоном нейтральным. Настолько же явно кузнец мог бы выкрикнуть: «Знаю, о чем ты, но все равно не вытянешь из меня ничего». Беседующие все еще старались не глядеть друг на друга. Словно вели разговор с воздухом.

– Та пара полков, что недавно прибыла на восток, – всего лишь демонстрация. – Кха-дар отложил клещи и потянулся к маленькой форме, служащей для изготовления наконечников. – Им до́лжно крутиться на виду, но они получили приказ отступить на запад, если что-либо начнется. Империя не позволит втянуть себя в войну, стать наковальней, на которой наследники Йавенира откуют заново единство своего царства. Если, конечно, этот старый сукин сын вообще умрет. А если дела пойдут плохо, мы отдадим восточные провинции, затворимся в крепостях и примем главное сражение внутри страны, на наших условиях. Не сделаем тех же ошибок, что тридцать лет назад.

Для предводителя свободного чаардана кха-дар прекрасно разбирался в планах имперской армии.

– И оставите наши лагеря на милость кочевников? – Кузнец впервые распрямился и взглянул на Ласкольника. Темное лицо его было гладким и спокойным, словно они говорили о погоде, но Кайлеан знала, что внутри он кипит. Это был не просто разговор о ценах на железо и о военной тактике.

– Но ведь ваших лагерей уже не будет. – Форма отправилась на свое место, и кха-дар встретился взглядом с Анд’эверсом. – И именно их отсутствие станет причиной войны.

Что-то брякнуло и затанцевало на наковальне. Маленькое стальное колесо с восемью спицами миг-другой вращалось, прежде чем упало на пол и покатилось в угол.

– Цена тягловых коней в прошлом году пошла вверх, с восьми огров до двадцати. – Голос Ласкольника был спокойным и тихим. – Именно это и обратило на себя внимание определенных… умных людей, которым платят за то, чтобы они отслеживали именно такие вещи. Отчего, – спросил он, – отчего на землях, где живут почти четверть миллиона Фургонщиков, выращивающих лучших тягловых коней в мире, внезапно невозможно стало купить приличную запряжку? Не было никакой заразы, да и другие провинции не приобрели лошадей больше обычного. А идею, что верданно сбыли их се-кохландийцам, посчитали абсурдной. Объяснение одно: Фургонщики перестали продавать своих коней. Но почему? Неужели хотят поднять цены и обрушить рынок? А может, дело в чем-то ином?

Кузнец, словно увидев призрака, таращился в угол, куда закатилось колесо-подвеска.

– А потом кое-кто умный решил проверить, на что еще выросли цены. – Ласкольник теперь стоял прямо напротив Анд’эверса, сосредоточенный и напряженный. – Дерево, железо, кожа, корм, доспехи, живность. Этот кое-кто умный был некогда интендантом в Четвертой армии и внезапно испытал озарение. Выглядело так, словно некая армия готовилась к войне – такие скачки цен всегда сопутствуют закупкам для большой армии. Но какие войска расположены на востоке? Ведь регулярной кавалерии здесь не более двенадцати тысяч, а свободные чаарданы не начали увеличиваться в числе. Да и зачем подобной армии такое количество дерева? И тогда он понял. Столько дерева пригодилось бы тому, кто захотел бы построить тысячи фургонов.

Последнее предложение он проговорил таким тоном, что кузнец вздрогнул и снова перевел взгляд на Ласкольника. Лицо его было странно безоружным и… – Кайлеан почувствовала испуг – мертвым.

– Фургоны… – начал он, колеблясь. – Фургоны требуют ремонта. Всего лишь.

Прошептал он это так, что она едва его услышала, но был это иной шепот, чем обычно. Почти молящий.

– Наверняка, – кха-дар пожал плечами. – И наверняка все сразу. Это очевидно. А что лет пять назад тебе, считай, везло, если на дороге ты встречал верданнскую колесницу, а теперь вокруг каждого лагеря и между ними шмыгают сотни их, – это просто такая мода. Молодежь должна перебеситься. А оружие, корма и живность Фургонщики скупают, потому что обещают тяжелую зиму и после нее может появиться больше банд. А своих лошадей и скот они перестали продавать, потому что хотят повысить цены. Все можно объяснить. Все. Каждую вещь по отдельности. Каждая – всего лишь нить в гобелене, дружище: нераспознаваемая, но достаточно чуть отступить и взглянуть на все полотно – и оно сложится в картину горящей границы. Что они планируют, Анд’эверс? Или, быть может, спрошу по-другому: куда они двинутся? Потому что двинутся – в этом я уверен.

Кузнец выпрямился и машинальным жестом откинул косу за спину. Минуту они мерились взглядами.

– Я не знаю. Клянусь жизнью своих детей. Еще до того, как я выехал из лагеря, некоторые уже говорили о колесах. О караванах, странствиях, о возвращении на возвышенность.

– Некоторые говорили о возвращении, уже переходя брод, – рявкнул Ласкольник. – Уже тогда были те, кто болтал: «Отдохнем, соберем силы и отправимся назад». И в последние лет двадцать они повторяли это снова и снова, по кругу, – так долго, что их перестали слышать. Даже внутренняя разведка. О верданно знали только то, что они разводят лошадей, делают прекрасную упряжь и неплохое оружие и что постоянно болтают о том, как отобьют свою возвышенность. Только болтают, потому что им хорошо и здесь, могут торговать, увеличивать стада и жить в достатке. Это лишь ерунда, которую повторяют глупые старики, – объясняли они, – старики, вспоминающие над кружкой пива собственную молодость. Зачем бы им возвращаться на Лиферанскую возвышенность, на те ветреные летом и промерзающие зимою земли, за которые им пришлось бы вести войну с се-кохландийцами? Там у них нет ничего, здесь у них – есть все. По крайней мере будущее получше, нежели смерть в фургоне, подожженном сотней горящих стрел. Что их туда толкает?

Анд’эверс уже успокоился, глубоко вздохнул и улыбнулся так, словно кто-то воткнул ему нож в сердце:

– Аволандерай.

– Что?

– У вас в империи нет такого слова. Оно примерно означает «гордость жеребят». Когда молодой конь, однолетка, пытается соревноваться со взрослыми, когда мальчишка, который только-только отковал свой кавайо, бросает вызов старшему воину, мы говорим – аволандерай. И улыбаемся, поскольку на самом деле это причина для радости – иметь гордое и отважное потомство. Но то, что происходит сейчас… это была и есть наша вина – нас, взрослых. Мы воспитывали здесь детей… Хотели передать им, каково это – быть Фургонщиками, хотели научить их, каково это – жить в караване, хотя в караванах мы уже не ездили. И мы рассказывали – о странствиях, о больших движущихся городах, о жизни на возвышенности. И врали, говорили только о гордости, чести, свободе и геройстве. Мы создавали легенды, в которых не оставалось места племенным розням, предательству и подлости. Да, генерал, банда старых пьяниц, тешащих пустые грезы времен своей молодости, воспитала юное поколение. И мы даже не заметили, как мальчики и девочки сделались молодыми мужчинами и женщинами, мечтания которых взросли на наших сказках… Ты говоришь, что еще несколько лет назад было немного колесниц. Ты прав. Но несколько лет назад возницы этих колесниц могли пройти, не сгибаясь, под брюхом лошади. А теперь они лезут в войну, и их невозможно удержать.

Кузнец засмотрелся куда-то вдаль.

– Ты некогда спросил меня, отчего я сюда приехал. Я убежал, Генно, убежал от тех рассказов, не хотел, чтобы мои сыновья вырастали в возничих колесниц, которые отправляются в самоубийственные сражения, и не хотел, чтобы дочери мои становились вдовами. – Он указал в угол, куда укатилось стальное колесико. – Я сбежал от него, от колеса, что уже тогда некоторые из нас начали носить. И от фургона, горящего в степи.

– Непросто сбежать от колесницы, а боевые фургоны не сгорают так уж легко, отец.

Дер’эко встал в дверях кузницы и широко улыбнулся. С ледяным, вызывающим выражением. Кайлеан почти подпрыгнула, когда он там появился. Заслушавшись, она не заметила, когда он ее оставил. Ласкольник взглянул на дверь, словно только этого и ждал, и кивнул приветственно: