Мой отец генерал (сборник) - Наталия Слюсарева

– Наташа, одевайся! – Это уже ко мне.

Девушка торопливо теребит мою шубу, чтобы поскорее напялить ее на меня и спровадить из дому. Ей еще мыть посуду, натирать мастикой полы. Я молчу и не двигаюсь.

– Господи, одевайся поскорее.

Я молчу.

– Господи, одевайся поскорее. Кому говорят?!

Наконец она слышит мое низкое «не буду».

– Что «не буду»?

– Одеваться.

– Почему?

– Не хочу.

– О боже! – Нянька вдвоем с домработницей впихивают меня в шубу, нахлобучивают шапку и завязывают поверх шарфом.

Тут дискантом ввинчивается Елена:

– А Наташка – дура. Одевайся. Ты что? В школу опоздаем. – Сестра переходит на крик: – Одевайся! Мама! Она не идет в школу.

Кажется, я уже реву. В коридоре появляется мама:

– Как, опять? Наташенька, почему? Что случилось? Ты что, двойку получила? Вот Наташа (домработница) вас проводит и объяснит учительнице, что ты была больна и не выучила уроки. Давайте идите поскорее, а то опоздаете.

Алена, совсем красная от жары и от злости, оттягивает на себе шарф:

– Опоздали же уже. Ты что, не понимаешь?

Мама старается силой вытолкнуть меня за дверь. Я ожесточенно упираюсь. Меня подталкивают сзади к двери. В ответ на этот прием я плюхаюсь животом на красную ковровую дорожку, украшение нашего длинного коридора, и намертво вцепляюсь руками в ее края. Мама, обладающая природной смекалкой, тут же организует бригаду по выдворению меня в школу. Она, нянька и домработница, ухватившись вместе за передний край дорожки, отчаянно тянут меня к выходу. Их план – вытащить меня вместе с ковровой дорожкой на лестничную площадку. Удалось ли им это? Пошла ли я в тот раз в школу или, отчаявшись сражаться со мной, мама отпустила меня к моим «Листам каменной книги», сейчас уже не помню. Кажется, я почувствовала вкус к посещениям скучных комнат с партами где-то в конце шестого класса. Как-то, выйдя на переменку, я неожиданно ясно увидела в коридоре мальчика, повернувшего ко мне свое лицо. И мне захотелось увидеть его и на следующий день.

Глава ХХV

ГАРНИЗОН

В 1957 году отца позвал за собой в Монино, в Краснознаменную Военно-воздушную академию, Степан Акимович Красовский, его побратим по оружию. Гарнизон – чистый, просторный, нам нравится. На аэродромном поле – много маслят, в местном лесу – фиалок. Мы перебираемся в новый финский домик со своим участком. Шум ветра в вершинах сосен – особая колыбельная, как хорошо под нее засыпать, зная, что все обязательно будет, все произойдет. Монино встретило наш клан Домом офицеров, кладбищем и катком, на котором в сумерках становилось боязно кататься, так как одной своей стороной он упирался в высокую стену темного ельника.

Отец в свою очередь удивил подмосковный гарнизон беседкой, выкрасив ее на китайский манер. Каждый дециметр на балясинах беседки он расписал образцами орнаментов памятных ему восточных провинций. Переливаясь всеми цветами радуги, у нас на участке водрузился шанхайско-шамаханский дворец. У калитки собирались спонтанные экскурсии.

Как непросто сидеть с мамой на веранде. Все-то она на нас смотрит с намерением что-то в нас улучшить. Просто ужас, сколько раз можно трогать нас руками, а еще эти бесконечные поцелуи. Скорей бы пришел папа, и мы бы прошлись до ужина к Дому офицеров. Все самые уставшие и грустные полковники преображаются, когда встречаются с нами на кленовых аллеях гарнизона. Они моментально подтягиваются, на их лицах расцветают улыбки, а удаляясь при прощании, оборачиваются и приветливо машут нам вслед рукой. Интересно, что такого необыкновенного и волшебного отец им говорит? Я придвигаюсь поближе послушать: «Э, генацвале, дорогой! Не грусти! Заходи к нам через час, когда стемнеет. Вино будет! Шашлык будет! Все будет, кацо!»

В Доме офицеров по вечерам крутили кино, и два раза в неделю я отправлялась туда с папкой для нот на уроки музыки. Урок только начался. «Неаполитанский танец» Чайковского в моем тренькающем исполнении внезапно прерывается холодящим звоном медных тарелок и редкими гулкими ударами в барабан. Это – похороны. Окна нашего класса как раз выходят на дорогу, ведущую к гарнизонному кладбищу. Хоронят здесь часто. Но сегодня на дороге – нечто сверхобычное. Не одна машина с гробом, а целых три, одна в хвост другой, медленно поворачивают от Дома офицеров в сторону леса. Училки-музычки из соседних классов, сгрудившись у нашего окна, вслух обсуждают событие, приведшее к столь трагическому исходу. Накануне трое солдат отравились метиловым спиртом. Сначала все они ослепли, а потом умерли. Я внимательно прислушиваюсь. Надо будет запомнить это название – «метиловый спирт» и никогда его не покупать. Наконец грустная процессия скрывается из виду. Можно продолжать урок, но похоронный марш великого польского композитора придавил моих веселеньких итальянцев, и, поперхнувшись кастаньетами, они умолкли навсегда.

– Наташа, когда же ты выучишь эту вещь? Дома надо заниматься.

Я заодно с учительницей, меня тоже устраивает «дома». Дома, рядом с веселой беседкой, я напрасно стараюсь притормозить нашу сибирскую лайку Линду с хвостом-бубликом, прихватывая ее за спину. Глупая она, мотается по двору и никак не дает себя погладить. Отец с полным ведром воды устремляется к низенькому саженцу. Деревце объявляется райским. И через пару сезонов мы уже лакомимся вареньем из маленьких китайских яблочек, действительно райским на вкус.

То, что он – наследник пары «каштанов», некоторым образом сказывалось. Отец любил землю, любил в ней копаться. Она тянула его к себе. Много позже, без надела, в Москве, каждую весну им торжественно высаживались в двух узких балконных ящиках то вьющаяся лоза дикого винограда, то тифлисские травки – тархун, цицмата, – то розы, грунт для которых, морские камушки, он привозил с сочинских или феодосийских пляжей. Сразу после освобождения Крыма местная власть на волне горячей благодарности предлагала ему отстроить дачу с бельведером в красивейшем уголке Тавриды, там, где он сам выберет. А позже начальник Феодосийского ОХО, соратник и военный дружок, обещал помочь построить дом в Коктебеле, совсем за никакие деньги.

Но на всю недвижимость он неизменно махал рукой, потому что где же у нее, недвижимости-голубки, хвост и крылья? И как его дача будет планировать на закате? Кто-нибудь может ему объяснить? Ну, по крайней мере, хотя бы у нее были шасси, чтобы повыруливать по участку. А раз нет, то и говорить нечего. И поехали, милый друг, первый секретарь, лучше прямо сейчас в лес, в поле, на озеро, погулять, «серых уток пострелять, руку правую потешить...», и лучше всего на бомбардировщике.

С отцом связано все, что вверх. Он отрывает меня от земли, подбрасывает, сажает на плечи и несет в потоке марширующих праздничных колонн. Еще выше над моей головой пляшут воздушный шарик и красный флажок. «Впереди бежит дорога. Приключений очень много. Это очень хорошо, даже очень хорошо!» На всю жизнь от отца перешло ко мне удовольствие от чувства движения и чувства свободы. Передвигались мы большей частью все-таки на машинах. Часто на самолетах, много пешком, иногда даже на катерах и кораблях. Я рано получила права. В свои неполные три года я уже сидела за рулем. Моя первая педальная трофейная красавица, желтая с синим, глядит на меня с цветной увеличенной фотографии. Если бы не снимок, я бы и не знала, что у меня был свой автомобиль. Я – за рулем. На заднем сиденье – Леночка. О, моя милая сестричка! Неужели я была до такой степени несправедлива, что ни разу не пустила тебя на переднее место?! Но пора трогаться в путь. Ножки, обутые в крошечные сандалики, в белых носочках, крепко упершись в педали, поочередно толкают их вперед-назад, вперед-назад. Кажется, поехали. Ура! Мы едем! «Мы едем, едем, едем в далекие края, веселые соседи, хорошие друзья. Тра-та-та. Тра-та-та...» Мы наезжаем на клумбу и опрокидываемся.

Хорошо на «виллисах» разъезжать по пологим китайским сопкам. Замечательно подпрыгивать на газиках по уральским лесным дорогам на вылазки по грибы. Чудесно ночью крымским серпантином спускаться с высокого перевала. Отлично в черной блестящей «Волге», которую отец доверху набил моими восторженными одноклассниками, в большой праздник подъезжать к Центральному телеграфу, поглядеть на первые движущиеся иллюминационные картинки, а оттуда – под гирлянды Арбата. Мне представляется, что и читать я научилась из окошка «Победы», складывая в слоги, а потом в слова крупные буквы с вывесок магазинов.

От монинского гарнизона до Москвы – расстояние в тридцать семь километров. В машине можно расслабиться и помечтать. Я устраиваюсь поудобнее на заднем сиденье, носом в окошко, еще вся ужмусь, чтобы напоминало узкий, уютный трамвай. За сорок минут нужно успеть помечтать обо всем по порядку. Отец с его привычкой к небесным скоростям безмятежно гонит почти по пустой трассе. Скорость приличная, но никто из нашей семьи не тревожится, даже если ведущий – под легким градусом. Тьфу, тьфу, он еще ни разу не был в аварии, да и поломок почти нет. Однажды, правда, у нас увели нашу «Волгу», но на третий день обнаружили в соседнем переулке. Мальчишки брали покататься. Когда отец утром вышел из подъезда на проспект, где он обычно ее оставлял на ночь, и в то утро не увидел машины, то первым делом он почему-то присел на корточки и стал рассматривать следы от шин. Может быть, он подумал, что так он сумеет ее разглядеть. Смешная история. Нет, никто из нас не боится ездить с отцом. Наоборот, это самые безопасные минуты нашей жизни. Мы как у Христа за пазухой. Кто, как не мы, хорошо знаем, что он – в фаворитах у покровителей всех земных, морских и воздушных дорог. Максимум того, что нас может ожидать, так это свисток постового за превышение скорости. Но как только блюститель порядка по удостоверению и Звезде Героя сообразит, кто перед ним, в следующий момент он, откозыряв, с напутствием: «Осторожнее, товарищ генерал» – отступает в сторону, и мы очень быстро, надо признать, набираем прежнюю скорость.