Мой отец генерал (сборник) - Наталия Слюсарева

Я перебираюсь на кухню. На полу в связках лежат еще теплые – и это очень важно, что теплые, – тушки фазанов с длиннющими хвостами-сабельками, желтые утки с болтающейся во все стороны шеей. Как ни поверни, головка все равно ткнется в грудку. Я устраиваюсь поудобнее на корточках и запускаю свои, вымазанные красками и цветными карандашами руки под перья, еще глубже, еще. Мне ничуть не жалко птицу. Они летали, чтобы попасться папе на глаза, точнее, на мушку его ружья. Он любит охоту. Я сама ходила с ним на охоту.

Сначала мы шли среди сопок по траве, неожиданно отец мгновенно вскинул вверх ружье, оно содрогнулось. Раздался гром, и мне показалось, что прошло много времени, прежде чем откуда-то сверху, почти нам под ноги, шлепнулся серенький, невзрачный мешочек. Пират не дал мне рассмотреть скрюченные лапки, остренький клювик, затянутые чем-то противно-белесым глазки. Кажется, этот мешочек папа назвал бекасом.

Я сижу на кухне, уже затекли коленки, но оторвать меня невозможно. Для всех я выискиваю дробинки. Я сама придумала себе это занятие. Я знаю, что сегодня вечером эти жалкие тушки, похожие на мышат, преобразятся в гордых упитанных птиц. Их перья будут красиво оторочены желтым сливочным маслом, рубиново-клюквенные круглые глазки засверкают, а белый ажурный бумажный хохолок, покачиваясь, будет приветствовать входящих гостей. Все отметят особенный вкус блюда, а когда собравшиеся узнают, что это папа лично их приготовил, то восторгу и похвалам не будет конца. И нехорошо, если гостям попадутся дробинки. Вот какая у меня служба. Вот почему я здесь. И буду сидеть еще очень долго, утопив крепкие пальчики в самой глубине фазаньей тушки.

Глава XXIII

УТКА ПО-ПЕКИНСКИ

Признаться, таких красивых мест и такой экзотики, как на юге Китая, в провинциях Гуанси, Гуйчжоу, Хунань, Цзянси, мне не приходилось встречать. На что ни посмотришь – чудная красота. Непрерывно меняются краски окружающей природы. Вечнозеленые массивы не знают времен года. Лиственные деревья одни справляют осень, другие – зиму, а большая часть – в весеннем наряде. А что можно сравнить со сказочной красотой прелестного Ханьчжоу, с озером Сиху, этим на самом деле раем на земле? Или взять архитектуру древнего Пекина, с его цветущими миндальными рощами, пагодами с изогнутыми крышами, с подвешенными к ним серебряными колокольчиками, при легком дуновении разносящими мелодичные звуки небесной музыки. Или парк Ихэюань, расположенный на западной окраине Пекина, построенный императрицей Цы Си на деньги, собранные со всего Китая и предназначенные на строительство военно-морского флота. Иеро глифы, начертанные на древних сосудах из бронзы, рассказывают о непревзойденных мастерах. Райские птицы, поющие на цветущей ветке миндаля, выполненные разноцветными нитями по шелку, покоряют всех, кто их видел.

В произведениях китайских умельцев заложена бесконечная любовь ко всему, что окружает человека, – это и горы, и реки, и медлительные буйволы, и крабы на дне моря, и лотосы на озерах, и рощи бамбука, кузнечики, сверчки и стрекозы ...

В 50-е годы в Пекине я побывал в гостях у знаменитого художника Ци Байши, ему в то время исполнилось уже девяносто лет. Как-то осенним воскресным утром я с женой и дочками навестил домик удивительного долгожителя, отдавшего всю свою жизнь любимому ремеслу художника. Меня поразили его глаза, ласковые и добрые, которые просвечивали тебя насквозь, его тонкие, длинные, заостренные пальцы. В его руках с изящной легкостью – а он рисовал в нашем присутствии – зарождались удивительные по своей красоте линии, переходящие в образы извивающихся рыб, то быстрых и стремительных в своих рывках, то неподвижных – на дне. Под легкими ударами кисти возникал на глазах мчащийся во весь опор молоденький жеребенок с развевающимися на ветру хвостом и гривой. Казалось, будто слышишь его игривое ржание – он зовет мать. А какие чудные цветы – хризантемы, георгины, ирисы, мимозы, глицинии, японские магнолии. Сидящие в листве или летящие птицы с белыми брюшками и блестящей голубой грудкой. Все писалось на листах белой бумаги в две-три краски китайской тушью и потом развешивалось по стенам небольшой комнаты художника. Ци Байши показал свои работы, две из них подарил нам на память. Картины, в длину больше метра, а в ширину около 40 сантиметров, свернуты в свитки. Их легко хранить и переносить. Наступило время прощания. Художник просил нас непременно навестить его в следующий раз, когда мы будем в Пекине. Мы в свою очередь пригласили его в Советский Союз, как-то забыв, что ему уже за девяносто. Мы вышли на улицу в сумерках. Пекин обволакивала перламутровая дымка. Говорить не хотелось, перед глазами еще долго проплывали живописные пейзажи великолепного художника...

История пекинской утки относится к маньчжурской династии Цин. В свою третью командировку в Китай в 1950-е годы я был приглашен тогдашним премьером Государственного совета КНР Чжоу Эньлаем на пекинскую утку (рецепту этого кушанья в том году как раз исполнялось шестьсот лет). Ресторан «Пекинская утка» находился в самом центре Пекина, в старинной его части. Обычное, закрытое четырехэтажное здание с внутренним двориком, вход в который был через калитку с улицы. Нам пришлось оставить свой «форд» за несколько метров. Как только мы вошли во внутренний дворик, служитель в черном халате дал знак всем присутствующим, в том числе и хозяину, что появились новые гости. Весть о нашем прибытии подхватилась всем обслуживающим персоналом и разнеслась по двору, на террасах и в залах. Вход устроен так, что посетители обязательно проходят коридором через кухню, где на длинных жердях висят выпотрошенные нежно-кремовые утки особой пекинской породы, весом 3 – 4 килограмма каждая, смахивающие более на поросят, нежели на своих собратьев-уток. После того как гость выберет понравившуюся ему утку, ей на шею надевают брелок с фамилией заказчика. Помощник повара, выбегая во двор, торжественно демонстрирует ее гостям: «Смотрите, какую жирную, большую утку выбрал гость! Мы сейчас начнем ее готовить». Все охотно слушают, кивают и хвалят знатных гостей. Потрошат птицу через гузку, вытаскивая все внутренности, а потом закрывают отверстие специальной затычкой из пальмового дерева. Через горло вливают воду и помещают в вертикальную печь, где горят пальмовые дрова.

Ресторан «Пекинская утка» своими балконами и террасами выходит во внутренний двор. На балконах, отгороженных друг от друга деревянными перегородками, стоят столы на восемь – двенадцать человек. За всем, что делается внизу: кто входит, уходит и кто заказал какую утку, – можно наблюдать с балкона. Нам предложили самое почетное место на третьем этаже. Пока утка готовилась, а это не менее двух часов, к столу подали печенку и пупочки. Из выпивки мы заказали коньяк высшей марки и шанхайское пиво. Китайцы пили подогретую рисовую водку. В нашей компании был Чжоу Эньлай, начальник генштаба, личный переводчик Мао Дзэдуна, я, наш военный атташе и командующий ВВС Китая. За разговорами не заметили, как прошло два часа. Вдруг поднялся сильный шум. На манер, как раньше наши часовые перекликались ночью: «Слушай, слушай!», начиная от кухни, по коридору, на первом, втором и выше этажах нарастающим гулом приближался крик. Как объяснил переводчик, так дают всем знать, что заказанная таким-то гостем утка готова. «Смотрите, какая она аппетитная и прекрасная!»

Под перекатывающееся многоголосье долгожданное блюдо наконец добралось до нашего третьего этажа и было торжественно водружено на стол. Рядом поставили столик для разделки. Мы полюбовались кулинарным чудом. Пекинская утка, надо сказать, действительно смотрелась знатно – вся поджаристая, золотистая корочка отсвечивала янтарем, как полированный ноготок красавицы. А какой шел аромат – всех восточных пряностей разом. После церемонии любования и выпитого в ее честь шанхайского пива старший повар ножом, острым, как бритва, начал срезать с нее тончайшие хрустящие корочки и по сигналу хозяина подносить самому почетному гостю, которым оказался я. И пока я не снял пробу и не воздал хвалу в честь великих мастеров-кулинаров и не наградил подарком повара, что мне заранее подсказал переводчик (спасибо ему), никто не прикоснулся к своей порции. Разделка утки продолжалась около часа, а возможно, и больше. Вслед за кожицей шло нежнейшие филе грудки, крылышки, ножки – и так до самого копчика. Под каждую порцию произносился тост. Копчик подносился отдельно с обязательным ответным словом с долей юмора. Когда разделка завершилась, повар унес скелет утки на кухню. Продолжая вести беседу, я уже собрался встать и поблагодарить гостеприимных хозяев за обильное угощение, как вновь появился повар с большой чашей бульона, сваренного из костей кремовой красавицы и заправленного китайской капустой. Я был сыт, но меня попросили только попробовать. Я попробовал... и попросил еще добавки, настолько это было вкусно. После двух пиал горячего бульона мой хмель, как пробка, вылетел из головы. Я почувствовал себя необыкновенно бодрым, и стало даже немного жаль, что все уже кончилось...