Внедрение - Андрей Константинов

Оперчасть приняла эту тему, как агентурное сообщение, и копию его, поскольку речь в нем шла о каком-то опере, направили в УСБ.

В УСБ быстро установили Рублева, как известного «клюквенника»[44] и контрабандиста. Напряглись. Восприняли тему серьезно и установили, что за опер трудится в 16-м отделе по данному рабочему телефону. А там уже к этому времени работал не Штукин, а Якушев…

Нет, в принципе, УСБ сработало профессионально, ошибочка вышла в мелочи – никто не додумался проверить, с какого времени трудится молодой опер в этом кабинете. Так бывает. И к сожалению, не то, что бы редко, а сплошь и рядом. «Уэсбэшники» выстроились на ложный объект, но не знали, что он ложный. Сам «объект» вообще не знал ни о чем.

При скудности первоначальной информации УСБ не придумало ничего умнее, как «поставить ноги» за объектом на недельку. Что эти «ноги» должны были выявить – трудно сказать, но «опушники» дисциплинированно начали отрабатывать Якушева и его связи. «Опушникам» ведь все равно – что квадратное катать, что круглое переворачивать…

Вот начало их работы и засек сам Штукин, не зная и не ведая, что весь шухер заварился из-за него самого. Не знал он, естественно, и того, что Рублев, не дожидаясь никаких положительных известий с воли, в конце концов очень обиделся на весь мир и на Штукина лично и накатал анонимку в прокуратуру Василеостровского района города Санкт-Петербурга. Из далекого амурского края эта бумага долго шла до Питера, но дошла и попала по адресу – к помощнику прокурора района по надзору за уголовным розыском Зое Николаевне Николенко, которая бегло просмотрела анонимку, не заинтересовалась ею и зашвырнула в сейф с мыслью вернуться к этому вопросу позже – когда будет больше времени и желания…

…Дойдя до того кафе, где Николенко назначила встречу какой-то Вере, Штукин увидел, что все столики на свежем воздухе заняты, и очень этому обрадовался. Валера понимал, что если Николенко с подругой сядут внутри помещения – то у него есть шанс подслушать их разговор, а «наружка» останется на улице – контролировать вход и выход. У них и так людей негусто – половина ушла за Якушевым, – стало быть, максимум, на что их хватит, – это только войти под каким-нибудь предлогом внутрь, чтобы посмотреть на «связь», то есть на собеседника Николенко. Так оно и вышло.

Зоя Николаевна зашла внутрь и заняла угловой столик, Штукин расположился за соседним, спиной к ней. Валера действительно очень мало общался с Николенко, но все же она, конечно, могла узнать его в лицо. Штукин решил подстраховаться, а заодно сесть так, чтобы видеть вход. Буквально через минуту после захода Николенко в кафе заскочил сотрудник, который долго и нудно начал расспрашивать бармена за стойкой об имеющихся в наличии сортах мороженого. Валера с трудом подавил улыбку.

Минут через пять к столику Зои Николаевны подошла молодая, красивая, модно одетая женщина. Штукин вспомнил подслушанный телефонный разговор и решил, что это Вера. Он сначала догадался и только потом услышал, как Николенко обращается к подруге, называя именно это имя.

«Мастерство не пропьешь!» – удовлетворенно подумал Валера и весь обратился в слух.

Женщины затараторили. Видно было, что в этом кафе они бывают часто и поэтому чувствуют себя здесь вольготно. Дамы быстро заказали себе кофе и коньяку, и Штукин, отметив качество и цену напитка, повел удивленно бровями и подумал о Николенко: «Видимо, она решает не только служебные вопросы, раз так легко такой дорогой коньяк заказывает… Может, «ноги» поставили за ней, подозревая ее в коррупции?»

Тем временем «грузчика», интересовавшегося мороженым, сменил другой, начавший приставать к бармену с вопросами о винах.

Валера развеселился еще больше: «Эх, были времена – и я вот так же клоунил!» У Штукина было замечательное настроение, ему казалось, что он один видит всю картину, словно единственный зритель на интересном спектакле.

Между тем Зоя Николаевна начала исповедоваться подруге:

– Ты знаешь, это уже стало непереносимо тяжело. Через каждый час – звонок: как дела и все такое. Каждый день, помимо койки – кофе и разговоры о жизни. Вещи дорогие старается дарить.

Вера по-бабьи подперла щеку кулачком, поощряя подружку к еще большей откровенности:

– И что ж плохого-то? Я в том смысле, что каждый день – это не так и плохо.

– Да я не об этом! – хлопнула рюмку Зоя. – Тяжело просто, зашло далеко. Ощущение такое, будто он мой любовник уже лет пять.

– Ты чувствуешь, будто знакома с ним лет пять?

– Да.

– Так это хорошо.

– А чего хорошего-то?

– А плохого? Главное – как он в койке-то? А?

Зоя Николаевна вздохнула:

– Сначала – просто волшебно было… Но, понимаешь, он в каких-то вопросах – еще маленький. Он немножко стесняется, думает, что кое-чем меня обидеть может. И я, как дура, из-за этого сдерживаюсь, чтобы слишком развратной не показаться… Как будто у меня какие-то обязательства возникли… Я хотела от этих отношений, наоборот, полной свободы… И главное – а что потом?

– Ну ты, Зойка, зажралась, чес-слово! А когда мы на кухне выясняли, кто с парнем чего, ты тогда про «потом» не думала! Я ж тогда тебя просила, а ты? Сама говорила: устала с мужем по именитым гостям ходить…

– А у меня и сейчас сил не прибавилось! А Егор, он… Он ничего словами не просит, но глазами – требует! Я в разговорах с ним слова подбираю! Мне не расслабиться!

– А я тебе говорила, что он для тебя слишком молодой!

– Да? А для тебя, значит, в самый раз?! Да ты, Вер, всего на три месяца меня младше.

– На четыре. Не в этом дело. У меня к нему изначально было больше материнского. А ты к нему как к сверстнику пыталась отнестись. Изначально неправильно выбранная диспозиция.

– Ой, Веронька, да хватит тебе! Позиция, диспозиция… я не знаю, что мне сейчас с Егором делать! Я даже боюсь его!

Вера замолчала, не зная, что посоветовать.

В наступившей паузе обалдевший от подслушанного диалога Штукин опрокинул стакан с водой. Женщины на него обернулись, и Валера принялся старательно вытирать стол салфеткой. Принципиально он понял суть любовного конфликта, свидетелем которого стал: «Действительно, не в жилу – бабе просто блядануть с оттягом захотелось, а ей серьезные отношения предложили. Откажешься – значит, точно блядь! Высокая драма!» Валера встал и вышел в туалет. Возвращаясь, он встретился глазами с Верой и тут же ругнулся про себя: «Теряю квалификацию!» Дело в том, что одно из незыблемых правил наблюдения как раз строго запрещает встречаться с объектом глазами.

А женщины перешли уже от конкретной проблемы к общеглобальным:

– Знаешь… А с другой стороны – как глянешь на наше следствие… Все мужики – ой… Видок – «на море и обратно». Захочешь – не загримируешь!

– Удивила! Я тут у своего на фирме глянула разок на баб мужскими глазами. И что?! Вот ни одной, с которой я бы хотела переспать, а утром проснуться.

– Верунчик! Это в тебе говорит латентное, то есть скрытое, лесбиянское начало.

– Латентное? Во мне? А как ты меня по пьянке на прошлые майские на нелатентное подбивала, не помнишь?

– Ну, во мне есть тяга к экспериментаторству… А что, тебе тогда совсем не понравилось?

– Не к экспериментаторству, а к блядству…

– Кто бы говорил, ой… Святая Магдалина… А на даче, когда ты с тем журналистом и его приятелем… А я, как дура, сижу в сауне, думаю – куда все подевались?

Штукин помотал головой и заключил про себя: «Так, это уже пошла лирика, а не информация… Да-а… Это хорошо, что мужики редко слушают бабские разговоры. Хотя…» На самом деле все подслушанное Валерия не шокировало. Скорее наоборот – эти тетки ему даже чем-то понравились – этакие шкоды!: «А уж Николенко-то! Кто бы мог подумать! А в прокуратуре – всегда вся такая засундученная была… М-да… В тихом омуте…»

Внезапно Штукину пришла в голову мысль предупредить Николенко о ведущемся за ней наблюдении. Зачем? Трудно сформулировать. Наверное, примерно по тем же мотивам, по которым он вообще проявил любопытство ко всей этой истории с наружкой. То есть больше от шкодности, от некой любви к авантюрности и нестандартности. Ну, а еще – ему очень понравились эти две тетки, те еще оторвы, судя по всему. А из двух больше, конечно, понравилась Николенко: не потому, что в ней Штукин увидел больше шкодности, – просто он ее знал, а Веру – нет. Одно дело, когда крамольные и эротические мысли высказывает просто какая-то симпатичная тетка, другое дело – если это прокурорша, да еще известная своей строгостью, да еще именно за угрозыском надзирающая… Тут интрига образуется…

Валера, конечно, так подробно свой порыв не анализировал. Он лишь сказал сам себе: «А что тут такого? Я же на рейх больше не работаю…» Под Рейхом он имел в виду милицию и государство вообще. Впрочем, Штукин тут же также мысленно поправился: «По крайней мере – официально не работаю…»