Стихотворения и поэмы - Адам Мицкевич

Внезапно, монотонный и глухой,

Как мерный стук цепов на риге дальней

Иль грохот молотков по наковальне,

Вдали раздался барабанный бой.

И вот – они! Мундир на всех зеленый,

Но черной массой движутся войска

На белый плац, колонна за колонной,

Вливаются, как в озеро река.

Дай, Аполлон, уста мне ста Гомеров,

Дай языков парижских трижды сто,

Дай перья всех бухгалтеров – и то

Смогу ли всех исчислить офицеров,

Всю перебрать ефрейторскую рать

И рядовых героев сосчитать?

И как поймешь, герой ли, не гервй ли?

Стоят бок о бок, точно кони в стойле.

И так однообразны их ряды,

Как в книге – строки, на поле – скирды,

На грядке – всходы конопли зеленой,

Как саженцы вдоль черной борозды,

Как разговоры, коими горды

Столицы русской модные салоны.

Я лишь скажу: иные москали

На четверть ростом прочих превзошли,

И у таких на шапке литер медный

Отсвечивает лысинкою бледной.

То – гренадеры. Я стоял вдали,

Но насчитал три взвода их. За ними,

Как огурцы под листьями большими,

Все, кто до мерки той не доросли,

Построились рядами, рота к роте.

Чтоб сосчитать полки в такой пехоте,

Быть зорким надо, как натуралист,

Он выудил вам червячка в болоте

И без раздумий скажет: "Это глист".

Играют трубы – конница въезжает.

Тут всех мастей, цветов и форм игра,

Все яркое, все взоры поражает:

Папахи, шапки, каски, кивера.

Так на прилавке шапочник с утра

Раскладывает свой товар. Гусары,

Драгуны, кирасиры, полк улан

Все блещут медью, словно самовары,

И снизу – морда конская, как кран.

Отличий много есть у каждой части,

Но отличать – верней по конской масти.

Таков обычай русский испокон,

Таков и новой тактики закон.

Сам Жомини признал его всецело,

Сказав: не всадник – конь решает дело.

В России ценят издавна коней;

Гвардейский конь солдатского ценней,

За трех солдат идет он при расчете,

А офицерский, тот совсем в почете:

В одной цене с ним писарь, брадобрей

Иль гармонист, а в дни худые – повар,

Как постановит полюбовный сговор.

Казенных кляч, возящих лазарет,

Которые стары, худы и слабы,

Таких на карту ставят, – споров нет:

Цена за клячу – две хороших бабы.

К полкам вернемся. Въехал вороной,

За ним буланый, два мышастых, чалый,

За ними – белый, точно снег подталый,

Потом гнедой, потом опять гнедой,

Гнедой англизированный, соловый,

Полк меринов, полк с меткой между глаз,

Бесхвостый полк, согласно моде новой.

Всего их шло тринадцать в этот раз.

Потом вкатили пушек три десятка

Да ящиков – на вид десятков шесть.

Чтоб их точней в одну минуту счесть,

Нужна наполеоновская хватка

Или, по крайней мере, твой талант,

Начальник склада, русский интендант:

В любом строю, чуть глянув острым глазом,

Ты их число угадываешь разом

И знаешь, сколько и какую часть.

Патронов удалась тебе украеть.

Уже мундиры площадь покрывают,

Вы скажете: как зелень – вешний луг.

Кой-где зарядный ящик поднимают,

Он тоже зелен, как болотный жук

Иль клоп лесной, на лист похожий цветом.

А рядом – пушка со своим лафетом.

Топорщится, чернея, как паук.

У паука, одетые в мундиры,

Две пары задних, две – передних ног:

Те – канониры, эти – бомбардиры.

Когда паук, уснув на краткий срок,

Стоит недвижно и не ждет тревоги,

Покинув брюхо, бродят эти ноги,

И брюхо повисает пузырем.

И вот приказ, – и, будто грянул гром,

Очнулась пушка от недолгой лени.

Так, разомлевший на песке степном,

Тарантул, вдруг настигнутый врагом,

То сдвинет ноги, то согнет колени,

Встопорщится, закружится волчком,

Сучит ногами, морду задевая;

(Вот так же, угостившись мышьяком,

Хлопочет муха, рыльце обмывая),

Передние две ножки подогнет,

Напружится, трясет и вертит задом,

Откинет ножки вбок, на миг замрет

И, наконец, смертельным брызнет ядом.

Внезапно все застыло в тишине.

Царь едет, царь! В кортеже генералы,

Полк адъютантов, старцы-адмиралы,

Но первым – царь на белом скакуне.

Кортеж причудлив. Те желты, те сини,

Нет счета лентам, ключикам, звездам,

Портретикам, и пряжкам, и крестам.

Так на ином заправском арлекине

Побольше пестрых насчитаешь блях,

Чем пуговиц на куртке и штанах.

Любой блестящ и горд, но вся их сила

В улыбке государевых очей.

Нет, эти генералы – не светила,

А светлячки Ивановых ночей;

Иссякнет царских милостей поток,

И, смотришь, гаснет жалкий червячок.

Он не бежит служить в чужой пехоте,

Но где влачит он век? В каком болоте?

Сраженья генерала не страшат:

Что пули, раны, если царь доволен!

Но если был неласков царский взгляд,

Герой дрожит, герой от страха болен.

Пожалуй, чаще стоика найдешь

Среди дворян: хоть скверное почует,

Не сляжет он, не всадит в горло нож,

А только в свой удел перекочует,

В деревню – и письмишки застрочит,

Тот – камергеру, тот – придворной даме,

А либерал снесется с кучерами,

И смотришь, он уж снова фаворит.

Так, выкинь пса в окно – он разобьется,

А кот мяукнет, вмиг перевернется,

На лапки мягко станет и потом

Найдет дыру и вновь пролезет в дом.

А стоик, вольнодумничая тихо,

В деревне ждет, пока минует лихо.

Мундир зеленый с золотым шитьем

Был на царе. Рожденный солдафоном,

Он сросся с.облачением зеленым

Растет, живет и даже тлеет в нем.

Едва на ножки стал наследник царский,

Ему приносят пушечку и кнут,

Игрушечную сабельку дают,

Рядят в мундир казацкий иль гусарский;

И сабелькой по кубикам водя,

Как войско, их выстраивает в слоги

Иль такт, в танцклассе упражняя ноги,

Отхлестывает кнутиком дитя.

А подрастет – есть новая забава:

Солдат набрать, из них составить рать,

Потом рычать "налево" и "направо",

Скликать на смотр и плетью муштровать.

Вот почему Европа их боится,

Ведь каждый царь воспитывался так.

Старик Красицкий прав: как говорится,

Мудрец докажет, разобьет дурак.

Самим Петром – ему за это слава

Открыта царепедии забава:

Величием облек он царский трон,

Недаром был Европой просвещен.

Сказал он: "Русских я оевропею,

Кафтан обрежу, бороду обрею".

Сказал – и мигом, как французский сад,

Подрезаны кафтанов княжьих полы;

Сказал – и бороды бояр летят,

Как листья в ноябре, и лица голы.

Кадетский корпус дал дворянам он,

Дал штык ружью, настроил тюрем новых,

Ввел менуэт на празднествах дворцовых,

Согнал на ассамблеи дев и жен.

На всех границах насажал дозорных,

Цепями запер гавани страны,

Ввел откуп винный, целый штат придворных,

Сенат, шпионов, паспорта, чины.

Умыл, побрил, одел в мундир холопа,

Снабдил его ружьем, намуштровал,

И в удивленье ахнула Европа:

"Царь Петр Россию цивилизовал!"

Он завещал наследникам короны

Воздвигнутый на ханжестве престол,

Объявленный законом произвол

И произволом ставшие законы,

Поддержку прочих деспотов штыком,

Грабеж народа, подкуп чужеземцев,

И это все – чтоб страх внушать кругом

И мудрым слыть у англичан и немцев.

Но дайте срок, француз, германец, бритт!

Когда начнут вас потчевать кнутами,

Когда указы зажужжат над вами,

Когда ваш край пожаром загудит

(О, разве это выразить словами!),

Когда вам царь прикажет обожать

Мундир, этап, Сибирь, остроги, плети,

С какою песней вы и ваши дети

Царю восторг придете выражать?

Влетает царь, как палка в городки,

Здоровается с войском для начала.

"Здравья желаем!" – шепчут все полки,

И точно сто медведей зарычало.

Царем сквозь зубы брошенный приказ

Мячом несется в губы коменданта,

Из уст в уста, все дальше, и как раз

Доносится до крайнего сержанта.

И по рядам нестройный гул прошел,

Штыки блеснули, сабли засверкали.

Вы кашеварный видели котел,

Коль на линейном крейсере бывали:

Валят пшено – бочонков шесть туда,

Шипя, хрипя, работают насосы,

Рекою шумной хлынула вода,

И, чтоб варилась весело бурда,

Ее мешают веслами матросы.

Еще стократ бурливее котла

Французская палата депутатов,

Когда проект комиссия внесла

И наконец подходит час дебатов,

А уж Европе подвело живот,

И на обед она свободы ждет.

Крик начался. Один в потоп словесный

Спешит облечь свой либеральный пыл;

Тот вспомнил вольность, а народ забыл;

Тот веру славит. Некий неизвестный,

О страждущих народах говорит,

Царя и разных королей корит.

Ему ответом – гул весьма нелестный.

Орут: "К порядку болтуна призвать!"

Вдруг настежь дверь. Министр финансов входит,

Держа в руках огромную тетрадь,