Закон Тайга - Эльмира Нетесова

Этот доктор многим зэкам здоровье и жизни спас. Не раз­личал воров и работяг. За труды даже пайку не брал. Видно, ученость мешала взять последнее. И как-то перед сном расска­зал фартовым о забавном случае, который произошел с ним на Печоре, где отбывал первые три года.

В камеру к нему втолкнули человека с явными признака­ми сумасшествия. А это прежде всего определил по глазам. У того зэка даже при солнечном свете зрачки были большими и черными. И он, просидев в одиночке около трех лет, свих­нулся окончательно. Умел говорить сам с собой разными го­лосами. Спорил, ругался, даже бил себя. Чаще всего общался с мертвыми. И его, врача, за вставшего из гроба покойника принимал. Все пытался уложить его на щконку. То проще­ния просил. То душить лез. А когда приходил в себя, бывал злее собаки. Чуть сознание мутило - свою пайку уговаривал взять и простить его.

«Это случается с теми, кто руки в крови замарал. Преступ­ление тяжкое, а организм слабый. Не совладал. На воле такие запоем пьют. Боятся одиночества и не выдерживают длитель­ной изоляции, - вспомнил Горилла слова врача. Доктор потом продолжил: - Не берите грех на душу. Ибо со временем не всякий из вас пересилит память. А организм имеет способность стареть...»

Никто тогда не обратил внимания на его слова. И Горилла забыл. Годы прошли. Но вот теперь слова врача подтвердились.

Гришка присел на корягу. В задумчивости покачал головой.

«Дегтярев ничего не понял. Даже на сумасшествие нужна чувствительная натура. И хоть зачаток интеллекта. Но и такого лишены мусора напрочь», - отвернулся Горилла.

Вспомнились ему слова врача и о том, что можно сбить с толку малоэрудированных, а таких большинство, следователей и экспертов-психиатров обычным чревовещанием. В прежние времена чревовещатели в балаганах на ярмарках своим умени­ем медяки зарабатывали. Говорил человек утробой, а рта не рас­крывал. Потом отвечал мнимому собеседнику. «А, какое мне до них всех дело, - отмахнулся Григорий от воспоминаний. - Своих забот хватает. Дай Бог управиться».

Никому во всем свете не сознался бы фартовый, как мучи­тельно трудно пришлось ему самому.

По счастливой случайности ушел в откол без урона, без пера и трамбовки. Может, могучее здоровье да крепкие кула­ки помогли. Потом было самое трудное...                                                                                             

Кому, как не ему, Горилле, это помнить. Он и теперь, в постели с Ольгой, видит в снах кентов. С ними считает общак, снимает навар с новичков, берет положняк с работяг, давно живущих на воле.

С кентами он уходил на дела. Линял в бега из зон, отрывал­ся от погони, убивал овчарок и охранников. А утром будто и впрямь болело тело от собачьих укусов и ударов прикладом.

Сколько раз видел себя под запреткой и в камерах. Играл в очко на чью-то жизнь, а сам мотался в петле. Сколько раз за ночь умирал, а утром чудом просыпался живым!

Прошлое всегда живет в памяти. Оно как ночь, без которой не бывает жизни у фартовых...

Вот и он днем - Гришка. А ночью - опять Горилла. И никогда не рвет с «малиной». Он лишь внешне расстался с кен­тами, душой остался с ними навсегда.

Может, поэтому всякую ночь вскакивала Ольга с постели босая, в одной рубахе, к ведру с водой. Кунала в него полотен­це. Обтирала вспотевшую грудь, лицо мужа. Тот синел. Кричал Гришка Гориллой. На весь дом.

Говорят, время лечит. Видно, и оно не властно над фарто­выми.

—  Я хочу попросить тебя, Григорий. Как человека созна­тельного, - обратился Дегтярев, тронув Гориллу за рукав. - Коль увидишь Сову, дай мне знать. Чем черт не шутит? А вдруг и вправду объявится малахольный в наших местах?

—  Фалуешь в фискалы, участковый? - прищурился, будто прицелился, Гришка.

—  Для твоего же блага стараюсь. Ты ж его убить можешь ненароком. А за это - опять в зону. Сам понимаешь, сроки за убийство здорового и больного одинаково большие.

—  Я легавым не шестерка, - оборвал Горилла.

—   А Трофимыча тебе не жаль? Ведь он - коллега твой. Вроде как сдружились. Так хоть о нем подумай, - уговаривал участковый, не обратив внимания на обидное слово.

—  Если встречу, сам справлюсь. Не баба! - рыкнул Гришка Гориллой. И участковый понял: даже завязавший с «мали­ной» фартовый никогда не преступит свой закон, не станет фраером.

—   И все же будь поосторожнее. С оглядкой. Береги себя. Ведь дети имеются. Им во второй раз сиротеть ни к чему. Да и Ольга... Вся ее жизнь в тебе. Для кентов ты свой, удача, навар. А ей, бабе, ВСЯ ЖИЗНЬ...

Горилла разулыбался. Коль участковый подметил, а он - собака, значит, так и есть.

Гришка ничего не ответил, но на душе потеплело. Ведь вот и теперь не на общак, не на «малину», на семью вкалывает, для детей старается, для жены. Чтоб теплее им жилось да радостнее.

И все ж случались тугие минуты. О них никто не знал. Лишь своя семья. Самая лучшая в свете...

Полгода копила Ольга деньги на костюм Грише. Всякую копейку берегла, на всем экономила. Боялась брать из тех, что Гриша детям принес. А ну как раздумает? И когда закончится наказание, потребует деньги вернуть. Гришка о том ни сном ни духом не знал. А когда примерил костюм, который в самую пору пришелся, Нюрка проговорилась:

—  Теперь нас мамка опять в кино пускать будет и конфеты купит!

Сережка дал ей по уху. Но поздно. Горилла услышал. До­шло до него, какой ценой обнова далась. Помрачнел.

Не с добра Ольга на такое пошла. С нехваток все, с малых заработков. Хотя чертоломят оба без продыху. Видно, верно кен­ты говорят - дураков работа любит. Они не пашут. А на мелкие расходы имеют по нескольку заработков Гришкиной семьи. И всего-то малый риск. Одна ночь. И на год жизни «малине». «Но нет-нет, уже о другом думать надо», - гнал от себя Горилла мрачные мысли.

Гришка долго еще возился с молодыми кленами. Рассадил посвободнее, обкопал старый клен. И пошел проверить, как приживается молодой березняк на границе с Трофимычевым заповедным участком.

Он увидел свернувшего на Трофимычеву тропу Дегтярева.

«Пошел мусор старику мозги сушить. Ох и зануда! И зачем такие заразы по земле ходят?» - сплюнул Гришка. Но вскоре забыл об участковом. Увлекся работой. Из головы как ветром выдуло все злое.

Тайга... Пока не приложил к ней руки свои, не знал и не видел ее. Не понимал. Думал, врут люди, говоря, что тайга им милей дома. Ну разве можно сравнить ее - корявую - с человечьим жильем, ухоженным и теплым? Тут одни комары со свету сживут. Кусаются, как кенты на разборке. А зверюги? То медведица воз­никла из-за малинового куста. Нажрала бока за лето. И думала, что, кроме нее, в тайгу соваться никто не должен. Морда шире, чем у небритого Гориллы. Вдвоем не обнять. Да как рявкнет на Гориллу таежным бугром. Тот поначалу опешил. А потом показал по локоть, как кентухе: вот, мол, тебе, фартового на понял брать. Зверюга выплюнула листья малины, которые вместе с ягодой в пасть запихала, и ушла. Оставила Горилле, как положняк, напо­ловину объеденный куст. Своим признала. Кентом.

Что и говорить, перетрухал тогда. Но виду не подал. Тай­га в обиду не дала. Сберегла его. И Горилла попривык к ней. 

Полюбились ему неисхоженные тропы, звонкая тишина и безлюдье тайги. Здесь можно было оставаться самим собой. Никто не подсмотрит, не высмеет, не осудит.

Гришка бережно, как за детьми, ухаживал за каждым дере­вом и кустом. И тайга, казалось, единственная на всем свете, понимала его.

—  Папка! Корова телится! Айда домой! Мамка зовет! - по­слышался взволнованный голос Сережки.

Горилла, забыв обо всем,' бросился домой бегом. В хозяй­стве прибавление, человеку - радость...

Глава 8

Дашка теперь совсем изменилась. Холеной стала. Раздобре­ла. Вольной, свободной значится в списке жителей Трудового. Вроде поселенки в селе осталась. Все равно ехать некуда и не к кому. Да и куда в ее годы от добра бежать?

Дом Дашке дали. Как и обещал Дегтярев. Пусть небольшой, две комнаты с кухней. Но и это больше прежней каморы. Ка­кой-никакой сарай, кладовка да подвал. К тому же чердак, су­хой и просторный.

Дашка в новый дом три дня перебиралась. Понемногу все перенесла на своих плечах.

В каморе бы ладно. А тут многое купить пришлось. Новый дом старой рухляди не любит. Вот и приобрела диван да деревянную кровать, стол и шифоньер. Новое, в золотистой рамке, зеркало.

Все это сверкало лаком, пахло магазином. Дашка огляде­лась. Как хорошо у нее, даже дух захватывает! Не верилось, что все это - ее. И, поразмыслив, положила посреди комнаты мед­вежью шкуру, подаренную Трофимычем.

Все ногам теплее будет. Оглядев кухню, шкафчик для посу­ды купила, кухонный стол. В кладовой припасы еле размести­ла. Банка к банке вплотную. В погребе полно картошки, мор­ковки, свеклы. Ничего не покупала. Сама вырастила, своими руками. Даже лук в вязках золотился в коридоре.