Закон Тайга - Эльмира Нетесова

Горилла был уверен, что так и проживет весь век, как на­стоящий вор, не нарушив закона. Но судьба, словно подслу­шав, наказала за самоуверенность. И законник безнадежно влю­бился.

Он торчал у магазина часами, ожидая, когда жившая по со­седству Ольга выглянет в окно либо выйдет по воду.

Случалось, ждал напрасно. И тогда всю ночь не мог уснуть.

Горилла понял, что с ним случилось, когда наступила весна и последние заморозки, пощипывая оживающую тайгу, подтал­кивали фартового.

Вот так однажды, не поспав ночь, чуть свет прокрался в тайгу следом за Ольгой. Осторожно ступая след в след. Будто на дело в одиночку навострился. Только без кентов. В этом деле они не хевра...

Чего хотел от бабы? Зачем плелся за нею? Сам не знал. А Ольга шла, не подозревая, что в нескольких шагах от нее кра­дется фартовый.

Она погладила мимоходом елку-подростка по кудлатой ма­кушке, поздоровалась с березой, как с подружкой, за хрупкую руку, потрепала по плечу куст можжевельника, улыбнулась ря­бине, лимонник оглядела придирчиво, ветку его переки­нула на пихту.            

Горилла терпеливо ждал, пока Ольга отсаживала от много­летней березы подросшие саженцы к клену. Потом, разбив ло­патой гнилой пенек, засыпала его землей. У куста аралии обре­зала сухие ветки, мешавшие молодым. Обкопала боярку, под­морозившую поверхностные корни. И лишь в полдень присела отдохнуть на развесистой коряге. Развернула кулек с обедом.

Хлеб да кусок вареной рыбы. Бутылка воды. Вот и все, что поставила перед собой. Горилла даже вздохнул: стало жаль бабу.

Его кенты куда как сытней держали. Хотя он в жизни ни разу не брал лопату в руки.

А Ольга ела торопливо, будто ее кто в шею гнал. И Горилла не выдержал. Вышел из зарослей, окликнул негромко:

—  Ольга!

Баба оглянулась. Рот едой забит. Глаза округлились от стра­ха. Не ожидала. Испугалась. Одолела икота.

—  Да ты не бойся...

—  Сгинь, нечистый! Чур меня! - крестилась баба, отступая от Гориллы спиной.

— Не черт я! Обычный, как другие. Давно ты мне пригляну­лась.

—  Сгинь, проклятый! - сцепила баба кулаки.

—  Оленька, Одя, не пугайся. Ну зарос я малость. Так по­бреюсь. Не линяй от меня. Не трону! Клянусь. Век свободы не видать, коль обижу. Не смывайся, краля моя, - просил Горил­ла, пустив в ход все свое красноречие и обольщавшие других улыбки. Но Ольга будто ослепла и оглохла.

Резко развернувшись, бросилась в глухомань, не глядя под ноги.

Горилла за нею вприпрыжку понесся. Всамделишным чер­том пеньки перемахивает. Не приведись кенты бы увидели! Гла­зам не поверили б.

Баба споткнулась о корень ольхи. Упала. Юбка ноги откры­ла до задницы. Фартовый обалдел. Кинулся к бабе, как голод­ный зверь. Зацеловал ее всю. Облапил. Грубыми ладонями всю бабу истискал.

Ольга вырывалась, отбивалась как могла, сколько сил хва­тило. Била по лицу. А мужик не обижался. На пощечины не серчал. Целовал Ольгу в глаза и губы. И баба увидела вдруг его глаза - совсем не злые, серые с лукавинкой, они смотрели на нее с восторгом. Но упрямо, по-мальчишечьи.

—  Да отстань же, гад! - попыталась оттолкнуть баба, но упала на спину. Горилла тут же налетел. Расстегнул кофтенку. И впервые увидел тело непродажной, некрашеной. Кожа белая, бархатная.

Эх, увидела бы та, поронайская, от злости взвыла бы. Не нужно было ухищрений и злых слов...

—  Ведь обещал не трогать, не обидеть, - сдавалась устав­шая баба.

Горилла не слышал. Он добился своего. Он слишком долго страдал и выслеживал ее. Он долго желал ее. И теперь какие слова могли отрезвить вспыхнувшее чувство?

Нарушил закон? Но в чем? Не сильничать? А он и не брал ее силой. Ольга сама решилась. Бабья природа верх взяла. И Горилла, почуяв взаимность, до темноты не выпустил Ольгу из тайги.

Лишь в глубоких сумерках вернулись они в Трудовое раз­ными тропинками, условившись завтра утром встретиться вновь.

Фартовый заснул тут же, как подкошенный, едва голова кос­нулась подушки. А утром, едва начало светать, уже ждал Ольгу на обусловленном месте.

Он издалека увидел ее. Баба шла осторожно. С оглядкой. И Горилла, спрятавшись за кустом, обхватил Ольгу, едва она по­равнялась с ним:

—   Милашка ты моя. Прихиляла. Иди ко мне. Не бойся. Твой я. Чего хмуришься? Иль обидел кто?

—  Не надо. Хватит. Побаловал и будет, - отталкивала баба, боясь собственной невезучести, первой неудачи. Но отделаться от Гориллы не так просто. И законник, не уговаривая долго, схватил Ольгу на руки, унес подальше от тропинок и полян.

Кружила весна головы людям, наряжая тайгу в вешний на­ряд. И вскоре в селе прошел слух, что лесоводиха крутит лю­бовь с условником. Да не с работягой, а с самым что ни на есть прожженным вором, даже законником. Что если раньше они в лесу любились, то теперь она, бесстыжая, привела его в дом, к детям, чей отец в войну погиб.

А Горилла и впрямь освоился в доме лесоводихи. Только теперь его свои кенты не узнавали.

Постригся, побрился фартовый. В чистых рубахах стал хо­дить. Брюки отглажены. Носки и те каждый день меняет.

—  Это ж надо, как баба кента испоганила. Мурло каждый день скребет и шею мылит, навроде это все из рыжухи. Ну, побаловал и вяжи концы! Так нет, приженился, видать, до звонка, - сетовали законники, понимая, что отрывать Го­риллу от бабы пока не стоит.

В злобе Горилла был страшен и мог наломать много дров из фартовых.

Законник поначалу и сам думал, что остынет к Ольге, едва заполучит ее как бабу. Но просчитался. Чем дольше, тем глубже увязал. И вскоре понял, что ни дышать, ни жить без нее не сможет. И через неделю тайных встреч предложил ей остаться вместе навсегда. На всю жизнь.           

Баба с трудом верила в услышанное. Ничего определенного не сказала. Ответила коротко:

—  Поживем - увидим.

А наутро он перебрался к ней в дом со своими пожитками.

Дети Ольги встретили его радостным визгом. Что им досу­жие пересуды, в каких они ничего не смыслили? У них теперь есть свой, всамделишный отец. Живой. Сильный. Добрый. И такой большой, что во всем селе второго такого нет. Он катал их на плечах, возил на спине, играл целыми днями.

А вечером подолгу разговаривал с Ольгой. Дети спали, они ничего не слышали.

—  Как жить-то будем? На работу тебе нужно. Ведь все му­жики трудятся. Не помощь твоя нужна, Гриша. Я привыкла на свои семью содержать. Но не должен мужик без дела в доме, - говорила Ольга.

Горилла долго отмалчивался. Да и что ей скажешь? Все рав­но не поймет. Только напугается. Сторониться, стыдиться бу­дет. А там и пройдет эта бабья привязанность, хрупкая, как пер­вый росток, который любой ветер и мороз погубить смогут. Ведь и так хватает сплетен да пересудов.

Ольга понимала, что связала свою судьбу с натурой нелег­кой, с человеком, чья корявая жизнь была далека от обычных мирских забот. Он и сегодня их не понимал.

Григорий полюбил детей Ольги, но общался с ними по- своему. И однажды, когда баба вернулась домой с работы, дети подскочили к ней обрадованно и выпалили одним духом:

—  Мам, а папка хамовку нарисовал! Всего! До хрена с лихуем! И барахла! У него башлей, как у черта на тыкве! Теперь мы файно задышим!

. - А мне клифт приволок! - радовался сын.

Ольга растерялась. Смущенный от похвал Горилла сидел, как именинник. Радовался. Дети шустро усваивали феню.

А ночью, приласкав мужа, баба долго просила не учить дет­вору говорить по-блатному.

Горилла так и не понял, что в том плохого. И обиделся. А в полдень, когда она не пришла на обед, забеспокоился.

«Может, ее в тайге фартовые приморили и расписали за меня? А может, другого мужика завела и теперь с ним в кустах катается? Нынче за моей спиной всякое утворить может. Иль обиделась на меня, видеть не хочет?» - натягивал сапоги за­конник, беспокоясь не на шутку. И, забыв закрыть дверь, бро­сился в лес бегом.

Уж чего не нарисовало ему по пути воспаленное воображе­ние! То представлял Ольгу зарезанной среди поляны, изнаси­лованной работягами, оттрамбованной кентами, порванной зверем.

«Иначе хоть ползком на обед бы добралась!» - кричало ис­пугавшееся сердце фартового.

А баба просто заработалась и забыла об обеде. Она обматы­вала сухой травой стволы молодых берез, чтоб не погрызли их в холода голодные, зайцы, и очень удивилась, увидев перед собой Гришку. Тот, взбудораженный, дышал загнанным оленем. В гла­зах страх метался.

—  Ольга, ты чё приморена тут? Иль про меня уже выветри­ло из калгана? - выпалил разом.

Баба села под березой. Убрала со лба припотевшую прядь. Улыбнулась устало. И вместо того чтоб ответить резко, сказала тихо:

—  Прости меня, Гришенька.

У Гориллы от таких слов вся обида растаяла. Да и на кого обижаться, коль вот она, Оля. Усталая, одинокая, голодная. За­была, видно, что есть теперь кому думать о ней и беспокоиться.

—  Я вот тут хлеб прихватил. Да мяса. Не шибко что, но шамовка сносная. Хавай покуда. А я воды принесу, - приметил он пустую бутылку и торопливо пошел к роднику.