Закон Тайга - Эльмира Нетесова

Чердак и тот не пустовал. Травы разные сушились. Грибы в марлевых мешочках. А на чердаке над сараем копченая рыба. Кета да кижуч. В зиму все пригодится, все в ход пойдет.

Обмазав и побелив дом, утеплив завалинку, оклеила окна. Даже скамейку у забора в зеленый цвет покрасила. Хоть и по­сидеть на ней некогда будет.

Швейную машинку купила. Без нее как без рук. Пошила новые, веселые занавески, простыни и пододеяльники. Все ж дешевле, чем готовые покупать.

Рукомойник и тазы, ведра и полотенца - все в доме сверка­ло новизной, чистотой, свежестью.

Заказала баба и дрова. Ей их в три дня навезли: под крышу.

Дашка в доме и вовсе ожила! Оглядевшись, пообвыкнув, купила десяток кур да тельную корову и теперь слыла хозяйкой из хозяек.

Сама себе платьев нашила всяких. Юбки и кофты одна дру­гой краше, по три раза на день меняла. Ей все бабы Трудового жгуче завидовали.

Да и было с чего. На Дашку нынче мужики смотрели рази­нув рты. Не баба - ходячая выставка моделей. И откуда умение взялось? Портниха к ней за советом ходила. И все завидовала тонкому вкусу и золотым Дашкиным рукам.

А баба королевой по селу выхаживала. Свои же, ссыльные, не узнавали. Она иль нет? Откуда что взялось? Пить бросила - морщины исчезли. Лицо налилось, румяно-белое. Словно ря­бина в пору зрелости расцвела.

Дегтярев, встречаясь с Дашкой, боялся глаза на нее под­нять. Была алкашкой, замухрышкой, а превратилась в украше­ние Трудового.

В глазах - уверенное спокойствие. Волосы - в толстую косу - короной голову оплетают. Плечи расправила. Нос вздер­нут. На губах полуулыбка играет. Знала себе цену нынче. На мест­ных мужиков и не смотрела. Куда им до нее! Да и не хотела семьи разбивать. А в холостяках лишь один, да и тот завалящий. Зубы желтые, редкие, как у старого коня. Морда годами не мьггая. Штаны пузырями, на колени сползают. Кому такой нужен? Нет, нынче Дашка на такого не оглянется. Все лето в шелковых чулках ходит, в шелковых платьях. Разве ровня ей возчик воды? Она с ним через губу разговаривала. Обзывала мужика хорьком. А когда тот, под­выпив, осмелел и в гости к ней попросился, такого пинка полу­чил, что неделю сесть на задницу не мог.

Дашка мечтала о своем. Нравился ей Дегтярев. Его бы она приняла. Но не на ночь. Насовсем.

И когда участковый неделями не выезжал в Поронайск, Даш­ка думала, что он из-за нее в Трудовом сидит. Да и что за семья, которую он раз в месяц видит? А ведь мужик. Жалела его баба. Она ничем никогда не выдавала себя. Да и случая не было.

Встретится участковый на улице, эдак вежливо поздорова­ется, о здоровье спросит, о жизни. И, заглянув в лицо ей, крас­неет, как мальчишка. С чего бы это?

Раньше в гости заглядывал. Просто так, на огонек. Любил чай попить с вареньем из кишмиша, малины. Теперь не захо­дил. В новый дом даже на новоселье не пришел, не гля­нул, как устроилась баба.

И Дашке было до слез обидно, что так не везет ей в жизни.

Уж сколько раз, заметив Дегтярева уходящим в тайгу, тай­ком убегала следом. Чтоб спросить, почему не навещает. Но Дегтярев то сворачивал к Трофимычу, то исчезал в лесу бес­следно.

Баба ругала себя ночами. За привязанность к участковому. Сколько раз он обижал ее за прожитые годы - счету нет. Не зря его все ссыльные и условники легавым да мусором зовут. Но сколько ни уговаривала, сердцу приказать не могла. Не слу­шалось оно разума. И вспыхивало всякий раз при виде участко­вого.

А он подходил к ней, шутливо становился по стойке смир­но и, взяв под козырек, говорил, улыбаясь:

— Здравствуй, Дарьюшка, отрада и краса наша! Цветешь все нам на радость? Как здоровьичко?

И, поговорив с нею пару минут, уходил торопливо, сослав­шись на занятость, неотложные дела.

Ну хоть ты тресни, ни разу не свернул на тропинку к ее дому! Хотя на каждом новоселье был. Всех поздравил, за каж­дого порадовался. И только ее забыл.

Дарья уже и ждать его устала.

И однажды, сходив в тайгу с утра пораньше, нарвала целый осенний букет. В нем багровым цветом отливали ветки рябины, золотые листья клена, пушистый вереск. Пришла домой уста­лая и решила испечь пирог с малиной. Побаловать себя и детей пекарей.

Едва пироги в духовку сунула, кто-то в окно постучал.

«Наверное, портниху принесло», - подумала баба. И, выте- рев руки, пошла открывать дверь.

На пороге стоял участковый. В руках - письмо. Дарье ад­ресовано. Глазам не поверилось.

—  Заходите! Что ж на пороге стоять? - пригласила расте­рянно.

—  Да некогда. Ты распишись в получении. Письмецо за­казное.

—  Пройдите в дом! Там и распишусь.

—  Я подожду, - топтался у порога Дегтярев.

Дарья открыла дверь нараспашку, взыграло настырство бабы:

—  Входи, не съем! Хоть глянешь, как устроилась!

И участковый, глянув на чистые полы, стянул сапоги, шаг­нул в дом.

Оглядев кухню, комнату, нерешительно отворил дверь в спальню.

— Да у тебя как в раю, даже страшно заходить, чтоб ничего не нарушить. Смотри, как сумела! Да ты не просто хорошая

хозяйка, а и отменный художник, - искренне похвалил Дарью.

Та цвела. Пригласила к столу. Дегтярев от еды отказался. Но от чая с пирогами - не смог, не устоял. И хвалил бабу на все лады. Та маковым цветом горела от смущения.

А Семен оглядел сарай, кладовку, подвал. Все ему понрави­лось. И, вернувшись в дом, обронил ненароком:

—   Хоть в постояльцы к тебе просись. В моей дежурке о таком и мечтать не приходится. Койка да стол. Никаких усло­вий. Умываемся на улице. Так надоело жить на бивуаке, по- собачьи! Я ведь тоже уют люблю. Да и годы свое делают. Иной раз так отдохнуть хочется. Душой и телом. А все недосуг...

—  Я тебе всегда рада. Только вот ты чего-то обходить стал. Вроде чураешься меня? Всех с новосельем поздравил. Мой дом - миновал. Не случись письма, так и не заглянул бы, - укорила робко и глянула в лицо Семена.

Дегтярев отвел глаза.

—  Пей чай, Семен! И пирог не забывай, - взялась Дарья за письмо.

Прочла его. И руки задрожали. Побледнела баба. По щекам злые слезы полились.

—  Что с тобой? От кого письмо? - подошел участковый вплотную.

—  От брата. Из деревни. Сколько лет не писал! А теперь вспомнил. Жена умерла. Вот и понадобилась. За хозяйством смотреть некому стало. Обещает кормить досыта. - Смахну­ла баба слезы и заговорила зло: - Старое припомнил. А если б не я, ни родителей, ни дома не оставили б немцы. Живьем всех спалили бы! А он в этом доме живет и меня ж говном полива­ет! Чужие простили. А этот... Да деваться некуда, - зарыдала Дашка.

—  Ты что ж, поедешь к нему? - дрогнул голос Дегтярева.

—  Не бросать же его в горе! Какой ни на есть - брат он мне. Да и самой уж немало. Пора о старости подумать. Здесь я совсем одна, - жаловалась баба.

—  Зачем уезжать? У тебя все хорошо. Ты шутишь, Даша?

—    Какие шутки? Там - свои!

—  Ну и свой! Хуже зверя! Зачем же вот так? Уж лучше среди чужих, чем с такой родней.

— Да что ты понимаешь, Семен? Здесь я сдохни, никто и не узнает. А там хоть схоронить будет кому.

—  Нет, этого не может быть! Ты - и вдруг уедешь, когда все наладилось. В себя пришла. Это черт его знает что! - воз­мутился участковый.

—  Да кто ему, кроме меня, поможет, если все дети в город жить уехали насовсем!

—  А тебе кто помог? Не жаль бросать все, что таким трудом нажила?  

—  Э-э, да пустое все!

— А я как?

—  Ты? - Дарья глянула на участкового с изумлением. Не поверила в услышанное. Слишком затянулось ожидание.

—  Да, я, Дашенька! Как меня оставишь без чая и пирогов своих? Может, возьмешь в постояльцы, надо и обо мне кому-то позаботиться. Не совсем уж я легавый. Мне б немного тепла, хоть вот тут, на кухне.

—  А люди? Что скажут?

—  Люди? При чем они?

—  Семье скажут, опозорят.

—  Моя семья - двое детей да внуки. Вот и все...

—  А жена?

—   Уехала она от меня. С другим. Он первой ее любовью был. Считала погибшим. А он в плену был. Потом уехал в Аме­рику. И написал ей оттуда. У нас дети были маленькие. Вырас­тили их. Она показала его письма мне. Сказала, что любит по- прежнему. Я и простился с нею, - вздохнул Дегтярев.

—  А дети как же?

—  Семьи у них свои. О ней не вспоминают. Как и я. Теперь уж на пенсию не прошусь. Отдых не в радость будет.

—  Она пишет?

—  Нет! Зачем?

—    Но столько лет прожили вместе!

—  Не надо, Даша. Она всегда жила одна. Я редко был дома. Но у меня были иллюзии, думал, что любим. А она жила без сказок. Легко ли ей было столько лет жить с нелюбимым? И ведь молчала, терпела, детей растила. Это подвиг. За что же я злиться на нее должен? Спасибо, что не предала, не бросила детей на полпути. Я ей счастья желаю. Она заслужила его дол­гими годами. И не говори плохо о ней, - попросил Дегтярев и, отвернувшись от Дарьи, видно, так легче было, продолжил: - Я, кроме нее, никого любить не смогу.

Дашка похолодела от этих слов. Ей снова стало одиноко, тоск­ливо. У нее тоже отняли сказку, которую придумала, чтобы легче скоротать одиночество. А теперь от нее ничего не осталось.