Огненная земля - Аркадий Первенцев

Через закрытую дверь доносились взрыва смеха, гомон молодых голосов. Букреев шагнул вниз и сразу же отпрянул от неожиданности: близко возле него стояли вооруженные люди. Это был Манжула, дожидавшийся капитана, и его друг Горбань, старший краснофлотец, списанный с линкора «Севастополь» в морскую пехоту и попавший в «тридцатку».

— Мы вас проводим, товарищ капитан, — сказал Манжула.

И все втроем они пошли к штабу.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

На рассвете Букреев верхом приехал на пристань. Туман не рассеялся, а еще больше сгустился. Если бы не чрезвычайные обстоятельства, выход в море не был бы разрешен. Шалунов, исполнявший обязанности флаг- штурмана, был озабочен.

— Плавание в таком тумане вообще беда, а когда еще знаешь, что кругом рыщут подлодки… — мимоходом сказал Шалунов, пожимая руку Букреева. — Ну, как‑нибудь, Букреев. На траверзе Очемчир, говорят, ясно…

Шалунов исчез в тумане, и только по скрипу сходни можно было догадаться, что он поднялся на корабль. Хайдар держал под уздцы лошадей и смотрел на капитана грустными глазами. Волны плескались о стенку причала, и плеск, казалось, приходил из какой‑то таинственной глубины.

Кабардинка нервничала, прислушиваясь к звону, несшемуся с кораблей, к стуку ящиков, крикам матросов, грохоту перекатываемых пустых железных бочек. Букреев погладил ее шею, по всему длинному мускулу, бугристо прошедшему под его пальцами. Мокрая чистая шерсть привычно ощущалась им, так же как вихрастый зачес гривы и горячая складка между шеей и головой.

— Хайдар! Ты сам присматривай за ней…

Букреев замолчал, ему не хотелось говорить. Было жаль Хайдара; жаль и лошади, прослужившей ему больше трех лет, жаль города и даже этих бесконечных дождей, перемежающихся туманами.

Было горько, оттого что мечта о приезде семьи не осуществилась, было тревожно: впереди — опасные труды.

Вблизи стали чаще пробегать матросы в рабочей одежде. Фыркнул и заработал сначала один судовой мотор, а потом загудели и еще моторы. Сырые запахи утра как бы прослоились запахами отработанного бензина и машинного масла. Появился Манжула и с ним Горбань — светлоглазый сильный моряк, лет двадцати пяти, с приятным лицом и какой‑то хитровато–безмятежной улыбкой. Манжула и Горбань привели команду. Получив разрешение Букреева на посадку, Манжула скомандовал, и моряки «тридцатки», как они себя сами шутливо окрестили, пошли на корабли. Манжула вернулся и остановился рядом с Букреевым, пренебрежительно поглядывая на Хайдара и лошадей. Хайдар заметил взгляд Манжулы, и его губы недружелюбно искривились.

— По кораблям! — прокричал вахтенный с борта флагманского корабля. — Кто там на берегу!

Букреев обнял Хайдара и пошел на корабль.

— Прощай, Хайдар, — сказал Манжула уже с палубы.

Узбек шагнул вперед.

— Его… товарища капитана…

Манжула понял, что значат эти слова.

— Как‑нибудь, Хайдар!

— За капитана не беспокойся, чернобровый, — добавил Горбань и тревожно сказал: — Что‑то Раечки нет, Манжула. Опоздала. А все потому, что муж приехал из Хоби.

— Муж из Хоби — это все, — заметил Манжула.

Моторы заработали сильнее, палуба под нотами задрожала. Два матроса стали у кнехтов, чтобы сбросить швартовы. Горбань, не скрывая беспокойства, перегнулся вперед, схватившись за поручни.

— Должна прийти проститься, обещала. Одна она у меня, сестренка.

— Для тебя она одна и единственная, — сказал убежденно Манжула, — а для нее ты теперь отошел на второй план, Саша. Муж — это все. Раз есть муж — нет тогда ни отца, ни матери, ни брата, ни свата.

— Александр! Саша! Горбань! — картавя, прокричал из тумана женский голос.

— Она, Раечка!

Горбань перемахнул поручни и пропал в тумане. Курасов сдвинул к переносице тонкие брови, буркнул, но так, чтобы его слышал стоявший у мостика Букреев:

— Вот почему я не люблю пассажиров, — и приказал боцману: — Отдать швартовы!

Корабль как бы выпрямился. Медленно начали покачиваться у борта кони, вскинувшие головы, Хайдар в своей длинной шинели и фуражке пограничника, косо поднятые дышла орудийных передков, подготовленных к погрузке…

Горбаня не было, и раздосадованный Букреев строго отчитал Манжулу, отвечавшего за порученную ему команду.

— Горбань никогда не отстанет, товарищ капитан, — вытянувшись во фронт, оправдывался Манжула.

— Он уже отстал…

В этот миг Горбань выскочил из тумана, побежал вдоль причальной линии, вероятно, думая переброситься на палубу, как говорят моряки, «с параллельного курса». Все на корабле заметили Горбаня. Одобрительными криками моряки сопровождали его. Подлетев к краю стенки, Горбань остановился. Уловив поощрительные крики матросов, он снова разбежался и ринулся вперед. Курасов схватил мегафон, но не успел он крикнуть, как молоденькая женщина в морской офицерской форме выскочила наперерез Горбаню.

— Саша! Саша! — она подняла руки.

Горбань, налетев на нее, чуть не сшиб ее с ног и, поняв, что окончательно упустил время, со злостью выругался и сдернул с головы бескозырку.

— Возьмите его! — закричала женщина. — Что вам жалко?

Последняя фраза рассмешила всех на корабле. Все увидели ее красивое веселое лицо, локоны черных волос, выбившихся на лоб из‑под мичманки–берета, белые зубы. Курасов, решив помочь Горбаню, крикнул в мегафон.

— Товсь, дурья башка!

Корабль стал отрабатывать поворот, и за кормой заворчало и захрипело. Горбань, выждав удобный момент, с разбегу прыгнул на корму. Девушка и подошедший к ней моряк в короткой куртке смеялись и приветственно махали руками. Курасов махнул им рукой в ответ и отвернулся.

Пристань пропала из глаз. И если бы не шум рассекаемой воды, могло бы показаться, что корабль поплыл в облаках.

Шалунов вышел из рубки, вслушиваясь в понятные ему голоса моря.

— Тут пустяки кому‑нибудь пузо пропороть. Тут нужны уши и глаза, — сказал он Букрееву. — Вот выйдем за бон, полегче будет. А ваш парень все же ловко прыгнул. Чуть было из‑за девки не пропал. Видно жох- парень.

— Сестра его, — неуверенно сказал Букреев.

— Знаем мы этих сестер… Давай лево! — закричал он штурвальному и принялся помогать ему, перебирая своими огромными ручищами отполированные ладонями рукоятки штурвального колеса. Мимо прошли высокие борта тральщика.

Манжула привел Горбаня, и он стоял перед Букреевым с провинившимся видом.

— Вы всегда такой, товарищ Горбань? — строго спросил Букреев, все же испытывая чувство симпатии к этому голубоглазому парню, с таким хорошим открытым лицом.

— Прошу прощения, товарищ капитан.

— Прощение прощением, товарищ Горбань, но нужно быть точным. Ведь вы могли отстать от команды. Хорошо?

— Нехорошо, товарищ капитан.

— Вас за что это списали с линкора? — спросил Букреев, припоминая просмотренные им характеристики моряков «тридцатки».

Горбань потупился и молчал. Шалунов пришел ему на помощь:

— Небось, на берегу пошумели? Чего ты молчишь, как красная девица? В морской пехоте все грехи отмолишь, браток.

— Так точно, пошумели, — улыбаясь Шалунову, сказал Горбань. — А сестренка выручила. Сама командира просила, товарищ капитан.

— Я угадал, — сказал Шалунов. — Ну, вышли за бон, теперь дышать будет легче. А на берегу у нашего брата вечные приключения, товарищ Букреев. Вот на меня самого четверо бандитов накинулись в темном переулке, в Батуми. Глаз ни за что, ни про что подбили, вишь, какой фонарь подвесили, в руку ножом пырнули. Беда прямо… Решили изувечить самого красивого парня на Черном море. — Шалунов подмигнул Горбаню глазом с затекшим кровью белком. — Хорошо, что я не растерялся, расшвырял их всех до последнего.

Горбань смотрел на Шалунов а с уважением, а тот, поймав его взгляд, расправил плечи. Курасов, искоса наблюдавший за всеми, сошел с мостика.

— Ты, Шалунов, побудь за меня, а я гостя нашего устрою.

— Есть, товарищ капитан–лейтенант, — бодро ответил Шалунов.

— Пойдемте, я укажу вам вашу каюту, — сказал Курасов Букрееву.

Они спустились по отвесному трапу и очутились в тесном коридорчике с четырьмя дверями. Указав на одну из дверей, Курасов сказал:

— Займите мою каюту.

— А вы, товарищ Курасов?

— Мы дома, — строго сказал Курасов. — Одного из ваших моряков можно поместить здесь же, а второго придется перевести на другой корабль.

Каюта была маленькая, холодная, с жесткой, наглухо пришитой к полу койкой, крохотным столиком–тумбочкой с книгами на нем, сеткой над столиком, где лежали книги. На стене был прикреплен портрет миловидной девушки в морской форме с нашивками главстаршины; на крюке покачивались фуражка и немецкий автомат.

Иллюминаторы были задраены, яркий электрический свет давала лампа, ввинченная в плафон у потолка.

Все было знакомым. Букрееву приходилось ходить на таких кораблях. Но сегодня все было неприветливо.

Сняв фуражку, Букреев зачесал назад свои черные поредевшие волосы, посмотрел на часы. Прошло всего двадцать минут после начала похода. Поговорив с пришедшим к нему Горбанем, Букреев отпустил его и прилег на койку, подложив руки под голову. Он заснул.