Дознаватель - Наталия Кабакова

Под потолком, на противоположной стене, рядом с вентиляционной решёткой, был вмонтирован телевизионный приёмник, который при желании можно было подключать к сисиэрам. ССR завершали техническое оснащение палаты и крепились у изголовья пациента. Эти универсальные установки вошли в употребление всего пять лет назад, когда компания FAN In. выпустила первую их версию. Тонкий, легкий, как пушинка, легко складывающийся, чтобы можно было свободно поместить его в карман или сумочку, управляемый голосом или через сенсорный экран. Встроенное устройство 4D легко позволяло создавать любое голографическое изображение в доступном для восприятия размере. Сисиэр заключал в себе переносной компьютер, телефон, прямой выход в виртуальный мир всемирной паутины. Он позволял делать трехмерные снимки и видео, имел навигатор по местности и множество других необходимых функций.

Удешевление производства супералмазов десять лет назад подарило инженерам неограниченные возможности. Углеродный полупроводник не перегревался. Громоздкая система охлаждения больше не требовалась. Все функции, ранее требовавшие нескольких различных устройств, оказалось возможным свести в одном единственном миниатюрном аппарате. Клиент сам выбирал нужные наряду с уникальным дизайном. На больничных CCR, например, красовалась помпезная эмблема госпиталя – ангел в белых одеждах, расправивший свои крылья, обрамленный по кругу венком из дубовых листьев. Дизайн проектировался с особой тщательностью. Он должен был быть максимально удобным и функциональным. CCR не только не создавали помех чувствительному тонкому больничному оборудованию, но даже временно могли заменить его в случаях острой необходимости.

Новый приступ тошноты – и окружающий мир перестал меня интересовать. Кожа покрылась липким потом, желудок подступил к горлу. Наконец меня вырвало.

Когда я немного пришла в себя, то увидела склонившуюся через проход соседку, глядевшую на меня, словно испуганный ребенок. Первым делом её рука потянулась, чтобы нажать красную кнопку вызова на боковой панели кровати. Затем, быстрыми, точными движениями опытного конспиратора, она принялась проворно прибирать постель. Сознаюсь, наблюдать за ней было одно удовольствие. Сисиэр отправился на полагающееся ему место, над изголовьем, еду спрятали глубоко под матрас, а журналы неопрятной стопкой отправили в тумбочку.

– Где я? – слова слились в один беспомощный хрип, горло першило. Место, к которому медики приклеили медицинский диффузор для подкожных инъекций, нещадно зудело. Наклейку прикрепили на руке, где вена подходила ближе всего к коже, значит мне, скорее всего, ставили капельницу.

Тут я испугалась не на шутку, в раздражении содрала пластырь с уже пустой ампулой и бросила его на пол.

– Где я?..

– Привет, – обрадовано поздоровалась моя соседка.

«Чему она так рада? – разозлилась я».

– Я Вера, – первым делом представилась она. Сердобольный взгляд остановился на моем лице. – Крепко тебе досталось. Привезли всю белую, точно свежий снег. Не приведи Господь!

Моя соседка сделала какой-то неизвестный мне религиозный жест. Он заключался в том, что она свела вместе указательный, средний и безымянный пальцы, начертив на лбу невидимый круг. Я не слишком сильна в теологиях и вовсе не религиозна. Традиционные верования ещё отличаю, но углубляться в их мистические учения нужным не считала никогда.

Вера, как мне сперва показалось, принадлежала к тем оригиналам, которые за неимением иных занятий становятся «подвижниками» какого-нибудь нового религиозного течения, принимаясь отравлять жизнь окружающим и делая это с выражением самопожертвования на лице. Наверно здесь сказывалось мое общее неприятие веры, как занятия, не приносящего ни пользы, ни сколько-нибудь значимой выгоды. Впоследствии я узнала, что была несправедлива к этой женщине, которая вовсе не отличалась фанатизмом и была на редкость добрым существом.

– Ни кровинки на лице не было, – продолжала бормотать соседка. Сообщая мне эти подробности, она сочувственно всплёскивала руками, склонясь над проходом между кроватями. – Я уж думала, что ты не очнёшься. Сама понимаешь, как страшно в одной палате с обречённым больным. Всякое передумаешь…

Меня снова стошнило. Душивший горло мерзкий комок отступил и растворился. Почти сразу полегчало. Я ощутила только некоторую слабость и ещё дикий стыд. Однако омерзения на лице Веры я не увидела, только испуг и сочувствие. Бессильно откинувшись на подушку, я без особого успеха пыталась припомнить предшествующие моему теперешнему состоянию события.

Подоспевшая медсестра не произнесла ни слова упрёка. Она ненавязчиво отстранила соседку, серьезно оглядела меня, оценивая мой внешний вид, затем тактично задернула шторы между кроватями, сказав, что пришлёт убраться. Тщательно изучив данные, отображавшиеся на мониторе, сестра участливо произнесла:

– Я сделаю вам впрыскивание, и тошнота отступит.

В душевой я долго глядела на себя в зеркало. На шее красовался пластырь с ампулой розоватой жидкости. Лекарство подействовало почти сразу. Вопреки совету медсестры, я решила не слишком залёживаться. Немного кружилась голова, но куда больше беспокоило ничем необъяснимое волнение, не покидавшее меня с момента пробуждения, кроме того, иного способа упорядочить мысли я не знала.

В зеркале отразились больные тревожные глаза. На меня в упор смотрела худенькая тридцатипятилетняя китаянка, казавшаяся несколько моложе своих лет. Это была я, болезненно – бледная, со страшными черными кругами вокруг глаз. Уголки губ безвольно опустились, лишив очарования пухлый рот, над переносицей залегли глубокие морщинки. Узнавание было бесспорным. Без сомнений и мучительных попыток вспомнить саму себя.

Первые часы память упорно подводила меня. Я металась то по палате, то по больничному коридору вся во власти необъяснимой тревоги. Вспомнить хотелось мучительно, до изнеможения. Как назло, чем сильнее становилось желание, тем дальше я отдалялась от цели. Вызванный обеспокоенной санитаркой врач покачал головой, а бросив взгляд на монитор, и вовсе помрачнел. Отдав малопонятное распоряжение, он удалился, а мне на шею прилепили новый пластырь с ампулой. Теперь бесцветной. Медсестра сказала, что это должно помочь мне успокоиться. Только спустя несколько мучительных часов отдельные фрагменты моей жизни начали неуверенно всплывать в моей памяти.

Не стану утверждать, что воспоминания доставили мне радость. Моё мрачное лицо снова изрядно перепугало медсестру. К сожалению городские больницы давно комплектовались исключительно роботизированным персоналом. Мне бы не помешало простое человеческое участие, ободряющая улыбка или несколько теплых слов. Увы, я получила в подарок только новую порцию успокоительного.

Первым делом я постаралась в подробностях припомнить все события вплоть до того момента, как потеряла сознание. Тот день ничем не отличался от остальных, скучных и полных томительного безделья. Я давно оставила службу, не нуждаясь более в ней. Время за редким исключением заполнялось прогулками, посещением магазинов, развлекательных центров и клубов.

За вековой период Загарасити изменился до неузнаваемости. Он разрастался вверх, покоряя небо, и вниз, зарываясь в землю. Здания окружили новые эстакады из пешеходных улиц и магистралей. Подземные и воздушные, они сплели настоящую сеть, загородили от взглядов небо. На средних ярусах, где располагались деловые районы, появилась необходимость ввести круглосуточное освещение. Тоже касалось и подземных уровней, где располагалось дешевое жилье и торговые центры.

С каждым днем мегаполис все больше напоминал душный муравейник. Город-нарыв, пиявка, которая высасывает из тебя все соки, истощает, как неизлечимый недуг. Ты не можешь оставить его. Ты раб этих улиц, домов, площадей. Тебя удерживают тысячи различных причин. Главная и самая безнадежная из них – бедность. Не каждому по карману приобрести дорожающее с каждым годом жилье в зеленых и сельскохозяйственных зонах.

Город предлагает множество доступных развлечений, он удовлетворяет потребность в комфорте, здесь находится неиссякаемый источник заработка. Загарасити – настоящее государство со странным названием и необыкновенной историей. Я дитя этого мегаполиса. Он дарит мне ощущение собственной значимости. Тут в безликой, серой толпе нет места одиночеству. Оно давно сбежало прочь, на него ни у кого нет времени. Меня это устраивает, хотя я давно запаздываю, не поспевая вслед за всё убыстряющимся темпом жизни. Времени на самобичевание не остается, как, впрочем, и на все остальное. Все равно я безнадёжно отстаю, совсем как антикварные механические часы одного моего знакомого. Они громко тикают, такие важные и массивные, но идут неверно. Он давно грозится снести их в ломбард, только необходимо починить механизм. Увы, мастеров почти не осталось, разве что в музее отыщется какой-нибудь историк-реставратор. Мой друг вовсе не настроен спешить с этим. Он говорит, что отреставрированные вещи теряют присущее им очарование старины, превращаясь, несмотря на все ухищрения, в современную подделку.