Верхом на звезде - Павел Александрович Антипов

у нас всех была общей, вращалась между нашими квартирами, и уже никто не помнил, что кому принадлежало. Это было удобно и создавало впечатление, что каждый раз ты надеваешь новую вещь, хотя вещам могло быть уже несколько лет. И я теперь точно не скажу вам, чьи на Дубе были штаны, чей ремень и чья майка с надписью «Born to be wild».

Переодетый Дуба пилил кровать, а Шурик развлекал его, играя на гитаре. Шурик вообще никак не помогал. Он говорил, что у него болит пятка, и мы над ним из-за этого подшучивали. Я подшучивал больше всех, а ещё считал его очень ленивым и хитрым. Когда мы ссорились, я орал, что он мог поумнее причину выдумать, хотя бы что болит живот. Пятка – звучало как-то нелепо. Потом окажется, что она действительно болела. И даже название у этой болезни есть. Сейчас не вспомню.

В какой-то момент у Кости на лбу появилась шишка: перенося микроволновку, он врезался в стеклянную перегородку возле общажных лифтов. Мама всё благодарила и благодарила. Наконец Лёха не выдержал и сказал:

– Марина Ивановна, перестаньте, вы, можно сказать, нас выкормили, и помогать вам – наша святая обязанность.

Вскоре квартира опустела, и стало заметно, что её давно не ремонтировали: облупившийся пол был весь в выщербинах, за унесённым шкафом обнаружились не только ободранные обои, но и отвалившийся кусок штукатурки.

8

Я стараюсь писать по утрам. Я решил, что денег на кофе у меня нет, поэтому завариваю чай и раскрываю этот файл. Сижу и думаю, как бы дописать всё, что происходило, и так, как это происходило.

– Могу ли я не писать? – спрашиваю себя.

– Пожалуй, что могу, – отвечаю.

– Стоило ли тогда уходить с работы?

– Почему ж нет? Зачем человечеству двуличный бухгалтер, который не считает себя бухгалтером, зачем ему хитрый журналист, который не считает, что он журналист? По-хорошему, мне надо приплачивать за то, что я не работаю ни бухгалтером, ни журналистом. Хотя мог бы. Да что там мог бы – работал!

Раз пошли такие разговоры, то сегодня уже ничего не напишу. Я одеваюсь и выхожу из дому. Иду по улице с одним названием, сворачиваю на улицу с названием другим. Я ведь могу рассказать про эти улицы. Вакансия: «Требуется тот, кто может рассказать именно про эти улицы и именно так, как может рассказать только он». Идеально. Тут я точно на своём месте.

Вот улица широкая с деревьями-каштанами, вот дома вдоль неё, их мы звали кукурузами. Если идти от первой кукурузы до последней, упрёшься в подземный переход, за ним – Комаровка. Переход вымощен невзрачной серой плиткой. Некоторые из плиток – смотри не наступи – обязательно шатаются и брызгаются водой, будто их подмывает невидимая река. Поднялся на берег – мимо павильона рынка, мимо дома мебели и торгового центра «Импульс» – пришёл. К зданию с высокими колоннами прилепилась кафешка.

Там не то чтобы дёшево, но всегда можно подобрать недорогие блюда или взять половину порции. А ещё в воздухе, кроме запаха жареной картошки и отбивной котлетки, витает романтик колекшн вездесущего Поля Мориа. И если под музыку поглотить картошку да поглотить котлетку, то реальность начинает меняться непропорционально тому, что я поглотил. Глазные мышцы расслабляются, и зрачки перестают держать резкость, от чего посетители за соседними столиками размываются и становятся приятными цветовыми пятнами. Оркестр Поля Мориа заканчивает свой концерт под шум искусственной водяной мельницы, и его сменяет саундтрек моей молодости.

вер-хом-на-зве-зде

вцепившисьвлучи

слунойнаповодкее

вночи

Дрогнула рука у музыкального дизайнера. Да, что-то мы такое раньше пели. С какой-то луной, в какой-то ночи. Глупо-то как.

о жизнь ты прекрасна

о жизнь ты прекрасна, вполне

бываешь немного опасна…

пустая аранжировка

реверберация двухтысячных

девушки на подпевках

поверь мне, что всё не напрасно…

не реви

и создал этот мир я сам

кто ж ещё

возьми моё сердце

храни, вспоминай обо мне

поверь мне, что всё не напрасно

а минора не хотели?

верь мне

Вакансия для никого.

Ведь это только я могу рассказать. Плохо ли, хорошо? Другие никак не расскажут.

9

Мы пили и пели. Еды было немного. Я не то чтобы смирился с ситуацией, но просто растворился в ней. Даже стал подыгрывать на баяне, вроде как караоке. Шурик на гитаре, Вадим – на пианино, Лёха с бубном (инструментов всем хватило), Женька с фотиком – щёлк. В центре комнаты – старый кухонный стол, вместо лавки – отпиленный ярус кровати, несколько расшатанных табуреток и довольно широкий подоконник – тоже можно сидеть. Всё это из-под потолка освещает лампочка, которая включается вкручиванием в патрон. Иногда мы выходим курить на балкон. Как он нас выдерживает?

Пиво кончилось, когда ближайшие магазины уже закрылись, поэтому Андрей и Костя отправились на «Престон». Пока они ходили тёмной улицей князя-анархиста мимо фарфоровой фабрики, инфекционной больницы и обратно, мы долго репетировали торжественный свадебный марш, чтоб грянуть его, как только они переступят порог квартиры. Леха старательно лупил в бубен мимо ритма, но мы на него не обижались – сложно попадать в ритм, когда у тебя нет этого чувства.

Репетицию оборвал звонок в дверь. Мы затихли в ожидании, пока Дуба щёлкнет замком, и начали сразу с той части, где вступают все инструменты: «Та // та // та-ра-рам // та-та-там // та-ра-ра // та-ра-рааа-рам», в комнате нагнетается атмосфера ЗАГСа, Женька озаряет наши лица фотовспышкой цифровика, и тут мы вдруг умолкаем перед лицом толстой тётки-регистраторши браков и иных гражданских состояний, которая протиснулась в дверной проём и строгим голосом вопрошает, готовы ли мы быть вместе и в горе, и в радости:

– Дадите вы мне поспать наконец или нет?! – возмущается соседка, которую довольно сложно опознать без красного берета.

Все растерянно смотрят на меня, я собираю остаток трезвости в кулак и иду извиняться и обещать, что мы больше так не будем.

Когда через пару минут в дверь позвонили вновь, мы не стали собирать наш оркестр. На этот раз дверь открыл Лёха, но ни Кости, ни Андрея не увидел. Он поздоровался с моим отцом и пропустил