Тернистый путь - Илья Салов

И. А. Салов

Тернистый путь

I

Александр Иванов Лопатин, крестьянин села Вырыпаева, был просто-напросто кузнец-слесарь, в то же время маляр, умевший разделывать полы под паркет, красить крыши, дома, чинить пишущие машины, вставные зубы и часы, словом, мастер на все руки. Проживал он в своем родном селе Вырыпаеве, имел свой домик, крытый камышом и доставшийся ему от отца, тоже кузнеца-слесаря, свою собственную кузницу, сложенную из дикого камня, при кузнице, разумеется, станок для ковки лошадей и все необходимые кузнечные и слесарные инструменты. Это был малый лет тридцати пяти, симпатичной наружности, небольшого роста, но плечистый и коренастый. Он был женат и имел детей. Помимо собственной семьи у него были: брат Алексей, сестра Акулина, которую он звал Кулей, и болезненная старуха мать, у которой вечно ломила спина и поясница. Несмотря, однако, на эти болести, старуха все-таки сложа руки не сидела. Она ухаживала за коровой, кормила кур и индеек, ухаживала за поросятами и возделывала огород; в зимнее же время, в нескончаемые зимние вечера, постоянно вязала шерстяные чулки, которые и сбывала выгодно на местном базаре.

Лопатин был малый очень работящий и очень смышленый. Кузнечному и слесарному ремеслу он обучился у отца, так как с детских лет был постоянным его помощником. Сперва он только раздувал кузнечные мехи, но потом научился действовать молотом, а немного погодя принялся вместе с отцом выковывать раскаленное докрасна железо.

— Учись, учись, Сашок, учись, милый, — говорил, бывало, отец, любуясь раскрасневшимся и обливавшимся потом смышленым мальчуганом. — Учись, дитятко… Бог даст — сам будешь мастером… Учись, родименький.

И мальчуган, действительно, учился, зорко приглядываясь к работе отца. Лет пятнадцати он умел уже делать гвозди, подковы, ковать лошадей, чинить ружья, нарезать винты, а когда умер отец, сделался самостоятельным работником и главою семьи. С двадцатипятилетнего возраста Лопатину пришлось содержать семью, а главным образом брата Алексея, кончавшего в это время курс в университете.

Алексей был тоже смышленый молодой человек, хорошо учился, хорошо сдал экзамен в гимназии, а поступив в университет, ежегодно переходил с одного курса на другой. Избрал он медицинский факультет, готовился быть медиком, и все надежды семьи возлагались на этого юношу. «Сделается дохтуром, — говорила семья, — в те поры и мы поправимся». А старуха мать прибавляла к этому: «Может, и мне поясницу да спину вылечит». Ради этого Алексея, этого будущего доктора и кормильца, семья отказывала себе во всем и последние крохи отсылала ему. Даже сестра Акулина, чтобы иметь возможность помогать брату, жила в качестве горничной у местного батюшки, отца Григория. Несмотря, однако, на все эти лишения, семья Лопатина не роптала и не унывала. Все помогали по мере сил будущему кормильцу, чтобы вывести его в люди. Только одна жена Лопатина, обремененная детьми, иногда ворчала на мужа, говоря, что пора бы ему и о собственных своих детях позаботиться; но Лопатин и внимания не обращал на эти ворчанья и продолжал себе все избытки отсылать брату.

Может быть, вследствие этой-то постоянной надобности в деньгах, Лопатин сделался великим мастером подыскивать себе работу. Наденет, бывало, свой пиджачишко с прорванными локтями, набросит на голову картуз набекрень и, весело напевая, побежит по соседним хуторам и землевладельцам разыскивать работу. И глядишь: одному покроет дом железом, другому — разделает полы под паркет, третьему — раскрасит крыши и ставни в доме, починит какую-нибудь молотилку, веялку и заработает приличную деньгу. На кузницу его было весело взглянуть даже: вечно в этой кузнице раздавался стук молота, вечно с наковальни разлетались в разные стороны брызги раскаленного железа, а в ковальном станке всегда виднелись подтянутые подпругами лошади, подковываемые весело напевавшим Лопатиным.

Сестра Лопатина, Акулина, была девушка лет шестнадцати, хорошенькая, с веселенькими черными глазками, розовыми щечками и темно-русыми волосами. Это была большая хохотушка, никогда, впрочем, не забывавшая своего дела. Встанет, бывало, чуть свет, отгонит батюшкиных коров в стадо, принесет с речки воды, поставит матушке самовар, уберет комнаты, поможет матушке умыться и одеться, накормит кур и индеек, в изобилии водившихся у батюшки, не забудет насыпать корму канарейкам, до которых была великая охотница матушка, и, покончив все это, побежит домой помогать матери, копавшейся в огороде. То, бывало, примется полоть гряды, то поливать овощи, а сама либо песенку распевает, либо с матерью шутит и так-то развеселит старуху, что та забывала про боль в спине и пояснице. Одевалась Куля по-мещанскому: сарафанов не носила, а ходила в ситцевых платьях, которые шила на собственные деньги. Она любила поприодеться. Беда только в том, что по неимению лишних денег Куле никогда не приходилось даже в такие великие праздники, как светлое христово воскресение, быть одетой во все новенькое. Справит, бывало, новенькое платьице, кофточку, накинет на голову хорошенький шелковый платочек, загорятся в ушах блестящие сережки, а на ноги, глядишь, приходится надевать дырявые ботинки. Либо наоборот: на ногах поскрипывают новенькие ботинки, на шейке красивенькое ожерелье, а платье старенькое, помятое, поношенное, да и в сережках нет уж блестевших когда-то стеклышек.

Но Куля только расхохочется, бывало, глядя на изъяны своего костюма. Не замечали этих изъянов и те, которые заглядывались на хорошенькую и работящую Кулю, а таких молодцов было немало. В числе этих заглядывавшихся был некий Семен Данилович Мещеряков. Мещеряков был мещанин, имел участок земли десятин в двести и собственную свою водяную мельницу о четырех поставах. Имел он и собственный домик, крытый железом, разъезжал на собственных своих лошадках, словом, был человек зажиточный. Беда в том только, что Семен Данилович был вдовец лет пятидесяти; немудрено после этого, что он, влюбившийся в Кулю по уши, был ей не особенно по душе.

С Кулей познакомился он в церкви. Несколько воскресений подряд засматривался на нее, стоя на левом клиросе, несколько воскресений заходил в домик Лопатина, с которым был давно знаком, пил там чай, потом чем бог послал закусывал, раза два привозил с собой сластей для Кули и наконец кончил тем, что через Лопатина сделал ей предложение. Лопатин был в восторге, сообщил об этом сестре и был вполне уверен, что она в свою очередь придет в такой же восторг, так как Мещеряков был бездетен и богат, но Куля даже руками замахала, объявив брату, что ни за что не пойдет замуж за старика, хотя бы он был в десять раз богаче.

Принялась было и мать уговаривать Кулю выйти замуж за Мещерякова, уверяла, что с ним она будет совершенно спокойна и счастлива, что будет жить в полном довольстве, разъезжать на собственных своих экипажах и лошадях, что Мещеряков по родству не забудет и про нее, старуху, может, и ее приютит у себя. Но Куля и ей ответила то же, что и брату.

II

Избенка Лопатина была на краю села Вырыпаева, на дне оврага, прорезывавшего церковную гору. Овраг этот был весьма живописен; берега его полуотвесные и скалистые, то покрытые зеленью и мелкой лесной порослью, то представлявшие собою что-то похожее на каменные развалины, поросшие повителью, то красивые лужайки, пестревшие травой и цветами, по которым карабкались овцы и козы, — представляли собою нечто весьма оригинальное. Дно этого оврага, или, правильнее сказать, русло его, было загромождено громадными каменьями, вырванными вешнею водой. Камни эти, чисто обмытые тою же водой, так и бросались в глаза своею оригинальною и разнообразною окраской. Были между ними черные, словно уголь, зеленые, розоватые, даже встречался изредка чистый гранит. Весной, во время таяния снега, овраг этот был еще красивее; тогда он так и бурлил беспрестанными водопадами, низвергавшимися то с одного, то с другого обрыва. Водопады эти, с шумом налетая на груды камней, взбрасывались вверх и, разлетаясь мелкими брызгами, с шумом проносились мимо избенки Лопатина, обогнув которую затихали и быстрыми ручьями попадали наконец в реку. На дне этого-то оврага, на небольшом возвышении помещалась избенка Лопатина, его кузница, какой-то сарайчик, небольшой садик, засаженный вишнями и несколькими яблонями; а как раз над избенкой, на каменистом обрыве горы, избуравленном стрижиными норками, возвышалась вырыпаевская церковь изящной архитектуры, с часовней перед алтарем. Возле часовни зеленели два-три деревца, а вокруг церкви и часовни — каменная ограда, тоже изящной архитектуры. Место это было выбрано самим Александром Ивановым. Отец Лопатина, по имени Иван, хотел было построиться на вырыпаевской базарной площади, но сын, будучи еще мальчиком, отговорил отца и указал ему на овраг.

— Вот где стройся, отец, — говорил он, — здесь тебе много спокойнее будет. Сохрани господи, пожар случится, в селе все твое добро сгорит, чего доброго, а здесь, в овраге, ты будешь один: возле тебя никаких соседей не будет, только один батюшка, у которого домик покрыт не соломой, а жестью, да сельская школа, тоже крытая жестью.