Тайник теней - Мария Грипе

К. (снова кричит). Может, ты теперь, наконец, оставишь меня в покое?

Она отворачивается от него и собирается уходить. Тогда он останавливается, поворачивается и смотрит ей вслед. Судорожно стискивает руки.

Д. (отчаявшись, с бешенством в голосе). Садистка!

Она уходит, не оглядываясь.

ЗАНАВЕС!

(Конец первой сцены)

Вряд ли подходит для театра. Больше для кинематографа. Но в таком случае слишком много реплик. И много звуков, которые нельзя передать на кинопленке![2]

Фильм – особенно хороший – всегда сильно стилизован. В нем все строится на выражении лиц и жестах. Напоминает пантомиму. С этой точки зрения этюд больше подходит для сцены. Если он вообще для чего-нибудь подходит…

Место действия, напротив, чисто кинематографическое. Ни рыба ни мясо, другими словами. Ни театральная пьеса, ни фильм. Ослик, растерявшийся между двумя снопами сена. Как обычно.

Я сделала ошибку, выстраивая свой сценарий на основе реальной действительности. То есть на основе собственных переживаний. Ведь эта сцена целиком и полностью воспроизводит ночную прогулку с Давидом. Все реплики подлинные. У меня просто феноменальная память на реплики и интонации. Они долго звучат во мне. Целую вечность. Единственный способ избавиться от них – это записать.

(Ой! Совсем забыла, что должна писать от третьего лица! Перехожу на него в дальнейшем.)

Она заимствует подлинные реплики, конечно же, с целью изучения. Чтобы лучше понять, как люди общаются друг с другом. Как одно вытекает из другого. Как слова и фразы либо сцепляются, либо отталкиваются друг от друга. Людям только кажется, что они властвуют над своими мыслями. Мысли, принявшие четкую и ясную форму в уме, оказавшись на бумаге, выглядят совсем иначе.

У нее такое чувство, будто ее мысли протестуют против того, чтобы навсегда покинуть мозг и стать зримыми. Будто они видоизменяются на своем пути. То же самое происходит, когда она говорит, но становится особенно очевидным, когда она пишет. Пока ее мысли пребывают в мозговых извилинах, она еще хоть как-то может контролировать их, но стоит ей попытаться поймать их и превратить в слова и фразы, как они тут же ускользают.

Как будто мысли играют с ней в прятки!

Едва Каролина выпускает свои мысли на бумагу, она тотчас перестает их узнавать. И мало того, что они нескладно сформулированы – они к тому же настолько искажены, что выражают совсем другие и, к сожалению, гораздо более низкие идеи, чем те, которые родились в ее голове.

Интересно, всегда ли мысли с трудом воплощаются в словах?

Со всеми ли так бывает?

Если да, то это просто ужасно.

В чем же тогда можно быть уверенной?

«Дорогая Сага!

Сегодня нам с тобой пришли письма! Сразу два!

Одно от Берты, другое от мамы.

Письмо Берты адресовано мне, но мне кажется, что она в основном думает о тебе. Она предается философским рассуждениям о своей тихой, размеренной жизни. Очевидно, теперь, когда мы с тобой далеко от нее, у нее дома ничего не происходит. И, судя по всему, все там ужасно по нам тоскуют.

Берта пишет, что скучает по мне. А значит, в равной степени и по тебе. Ей нравится та часть моей души, которой являешься ты, я это знаю. Она все время обращается к Каролине, но знает, что внутри Каролины живет и Сага. Она же сама это и обнаружила. Я об этом ей и словом не обмолвилась, но вдруг однажды она пришла ко мне и сказала:

– В тебе живут два совершенно разных человека.

Я просто обомлела и тут же рассказала ей о тебе и обо мне. Вот что значит иметь два имени. Особенно два таких разных по характеру имени, как твое и мое. Сага – мягкое, романтичное. Каролина – мощное, энергичное.

Для маленького ребенка многое в жизни зависит от того, кто и как называет его имя. Когда один человек хочет, чтобы тебя называли Сагой, а другой – Каролиной, или когда один и тот же человек называет тебя то Сагой, то Каролиной, то кто же ты тогда на самом деле?

Непонятно.

Разрываешься между разными мирами. Все это я пыталась объяснить Берте, и она меня поняла. Ей это ничуточки не показалось странным. Потому-то я и люблю ее. Она – единственный человек, который знает и ценит нас обеих. И воспринимает нас как нечто единое целое, как две половинки одного существа. Хотя, может, и предпочитает ту, что более сдержана, не такая «смелая».

Сама она полностью лишена всякого притворства, поэтому я и опасалась, что она сочтет меня неискренним, ненадежным человеком. Но нет. Берта, может, и считает меня комедианткой, но, несмотря на это, все же понимает, что двум совершенно разным натурам все же возможно ужиться в одном и том же человеке.

А ведь этого не могла понять даже наша собственная мать, что, впрочем, меня несколько удивляет, ибо если уж кто и страдает раздвоением личности, так это она!

А я, судя по всему, уродилась в нее.

Об этом я нередко задумываюсь.

Кстати, интересно, простила ли она меня за то, что я выдавала себя за брата Берты и называла себя Карлом, когда была в Замке Роз?

Я могу понять, что она переживала из-за того, что Арильд влюбился в меня и одно время даже думал, что он малость сдвинулся.

Но мне и в голову не приходило, что Арильд относился ко мне на полном серьезе. Я бы никогда преднамеренно не заставила человека влюбиться в себя. Хотя я обожаю, когда мной восхищаются, и не могу удержаться от флирта. Но разве я думала, что он так серьезно все это воспримет? Он, возможно, ненавидит меня сейчас. Наверняка вконец отчаялся и погрузился в меланхолию.

Вероятно, поэтому мама и хочет, чтобы я держалась подальше от Замка Роз. Мне там больше не рады. Я уже давно это почувствовала. Мама, конечно, хочет защитить Арильда и Розильду от злостной искусительницы. Эти дети вообще для нее больше значат. Они и есть ее настоящие дети.

Арильд и Розильда.

Дети Лидии Фальк аф Стеншерна.

Рожденные в браке с Максимилиамом Фальк аф Стеншерна.

Между тем как я – всего лишь незаконная дочь Иды Якобссон – женщины, которая на самом деле никогда не существовала, и одного из двух мужчин, из которых один был ее возлюбленным, а другой – другом. Она утверждает, что не может с точностью сказать, кто из них отец ребенка. И клянется, что хотела иметь ребенка без отца.

В случае с Максимилиамом Стеншерна – ее супругом – было то же самое. Она, конечно, ничего не могла поделать с тем, что он отец ее детей, но разве она ценила его за это? Вовсе нет.

Довольно скоро она поняла, что не может его выносить.

Но Арильд и Розильда… Они – единственные, кто для нее что-то значит. Теперь я это поняла. И хотя это меня глубоко ранит, я не могу упрекать ее. Так как слишком хорошо понимаю, что она, должно быть, чувствует.

А ты, Сага, этого не понимаешь. Ко всему, что касается Иды Якобссон – нашей с тобой матери, ты относишься с еще большей непримиримостью, чем я. Но послушай, что я обо всем этом думаю.

Для Иды Сага Каролина всегда была не чем иным, как результатом временного заблуждения. Мое существование причиняло ей немало страданий, хотя сама она этого не осознавала. Стремясь всегда и во всем оправдать свои поступки, она, разумеется, не могла признаться себе в этом.

Вместо этого она лгала самой себе, клянясь и заверяя себя в том, что я – самое дорогое для нее существо на свете. Может, в какой-то степени так оно и было. Хотя бы какое-то время. В младенческом возрасте я наверняка была для нее важнее, чем Арильд и Розильда. В то время ей приходилось открещиваться от них, пренебрегать ими.

В какой ужасной ситуации она оказалась!

Конечно, легко осуждать ее сейчас, по прошествии многих лет, но ей наверняка пришлось нелегко, и что бы там ни говорили, она – Ида – Лидия – изо всех сил старалась играть роль матери, которая всем готова пожертвовать ради своих детей. Какое-то время ей это неплохо удавалось, но потом она вдруг не выдержала и сбежала. Не могла, по-видимому, продолжать дольше обманывать себя. Почувствовала неодолимое желание бесследно исчезнуть. И в панике бежала, обставив все так, чтобы все поверили, будто она умерла.

Ей не хотелось, чтобы кто-то стал разыскивать ее – во всяком случае, среди живых.

Так она рассуждала. Так все и произошло. Вот что я думаю.

Она бросила своих детей. Всех – меня, Арильда, Розильду. Но все это время у нее имелись на это веские причины. Во всяком случае, она сама так считала.

Пока она была Идой, она отказывалась от Арильда и Розильды. Ради моего благополучия – чтобы полностью посвятить себя моему воспитанию.

Теперь же, когда она вновь стала Лидией, ей стало необходимо избавиться от ребенка Иды – то есть от меня. Ради Арильда и Розильды.

Она – самый удивительный человек из всех, кого я знаю.

Ее письма полны нежности и любви: она «тоскует», «скучает», она «обещает» вскоре приехать и бог знает что еще…

Но я чувствую, как пусты ее обещания. Меня ей не обмануть. Может, потому, что мы слеплены из одного теста. К сожалению. Но она – моя мать, и от этого никуда не денешься,