Тайник теней - Мария Грипе

Читать такие письма утомительно, на это уходит много времени, они вызывают у нее только головную боль. Но, несмотря на все слова, высказанные или подразумеваемые, несмотря на все объяснения, ей так и не удалось понять, что он на самом деле хочет сказать. Кроме того, что он, разумеется, любит ее. Но в этом нет для нее ничего нового.

Обычно Каролина не отвечает на его письма. Это только бы больше подстегнуло Давида, поэтому она не рискует.

Но его письма наверняка не такие уж безумные, какими она их считает. Если бы они были написаны кому-то другому, если бы она не знала того, кто их писал, а прочла бы их, например, в какой-нибудь книге, то совершенно по-другому восприняла бы их и, возможно, больше прониклась бы их содержанием. Но сейчас она находит их совершенно неинтересными. И глупыми. У нее просто-напросто больше нет сил их читать.

Потому что ей не нужна любовь Давида.

Если бы он только мог это понять! Она не хочет испытывать вечные угрызения совести из-за того, что не может разделить его чувства. Она не хочет причинять ему боль. И прежде всего она не хочет видеть, как он мучает себя.

Потому она пишет ему коротенькую записку. Не в ответ на какое-либо из его посланий. Она задаст всего лишь один вопрос, а именно:

Почему он так странно ведет себя и пытается предстать перед ней намного глупее, чем он есть? Ведь на самом деле он – совсем другой человек и мог бы показать ей это. Она ведь хорошо понимает, что это так.

Ее записка очень искренняя. В ней чувствуется неподдельное изумление. Каролина действительно хочет понять, в чем дело. Потому что в глубине души желает Давиду добра.

Давид это наверняка заметил. Он отвечает сразу – и, как ни странно, на сей раз без всяких заумных объяснений и рассуждений. В отличие от других своих писем он пишет без разных ненужных завитушек, а прямо и по делу.

Всего несколько строк:

«Мадемуазель!

Вы ничего не понимаете. По крайней мере в том, что касается моей разнесчастной персоны!

А еще мечтаете стать актрисой!

Подумайте как следует! Ведь это может пагубно сказаться на Вас.

Но короткий вопрос требует короткого ответа. Поэтому перехожу к делу!

Знаете ли Вы, что творческая личность не должна оберегать себя от страданий? Напротив, они ей необходимы. Однако не всякие, а только те, которые не приводят к разрушению личности. Страдание должно быть красиво и поучительно. Как моя любовь к Вам.

То, что моя любовь безответна и навсегда останется таковой, причиняет мне, как Вы сами понимаете, безмерное страдание.

Теперь же о главном.

Даже если я знаю, что всегда могу добиться ответных чувств у других особ, я все равно предпочитаю безнадежную любовь к Вашей гордой персоне. Унижаясь и выставляя себя на посмешище перед Вами – светочем сердца моего – я, таким образом, усугубляю добровольно взятые на себя страдания. Поэтому, как Вы заметили, Вас я ни в чем не упрекаю.

Но зачем же я так себя мучаю?

Я ведь не мазохист.

Конечно, нет. Но, как бы парадоксально это ни казалось, мои мучения отчасти связаны с моим стремлением к свободе.

Один великий русский – возможно, это был Достоевский – где-то сказал, что он всегда предпочитает добровольно избранное страдание счастью по принуждению.

Мадемуазель, я придерживаюсь того же мнения.

Я выбираю страдание. Сладостное страдание из-за Вас.

Воспользуйтесь же случаем, красавица моя, – неизвестно, встретимся ли мы в следующей пьесе! Всем сердцем преданный Вам Давид Л.»

Р.S. Хочу только добавить: что бы ни случилось, я твердо убежден, что в Вас есть задатки великой актрисы – что, как Вы сами понимаете, придает моим страданиям еще больший смысл. Не отказывайте же мне в праве на страдание! Умоляю Вас, мадемуазель!

Д. Л.»

Письмо пришло не по почте. Давид передал его через посыльного – маленького ребенка. Каролина догадалась, что посыльный – мальчуган в тонкой, заношенной курточке – получил за услугу монетку, которую крепко сжимал сейчас в кулаке. Видимо, он бежал всю дорогу, потому что теперь стоял перед ней потный, с трудом переводя дыхание.

Каролина предложила ему стакан молока с сухарями. Мальчик не отказался, но проглотил еду быстро, не выпуская из руки монетку, и заторопился назад. Ему было велено «не досаждать ей», пояснил он, «дядя» настоятельно просил его об этом.

«Дядя» хотел, чтобы «фрекен» как можно скорее получила его письмо. Но как только письмо окажется в руках у «фрекен», мальчику необходимо тотчас уйти. И он это обещал.

Так что на самом деле ему даже нельзя было пить молоко с сухарями, виновато поясняет он.

– А вот и можно! И даже нужно! Здесь я хозяйка, а не тот дядя! – восклицает Каролина.

Она знает этого мальчугана – он живет в одном из домов неподалеку. А Давид на другом конце города.

Сначала Давид, видимо, сам собирался опустить письмо в ящик, но не решился зайти в ее дом. Она ведь в любую минуту могла бы застигнуть его, и письмо не оказало бы должного эффекта, если бы она заметила, как Давид с ним крадется. Поэтому, столкнувшись на улице с мальчиком, он попросил его передать письмо. Наверняка так оно и было.

– А я тебя знаю. Тебя зовут Оке. Да? – спрашивает Каролина.

Мальчик кивает в знак согласия.

– Дядя ждет тебя на улице?

Оке снова кивает. Вот поэтому ему и нужно срочно бежать. Он обещал рассказать дяде, обрадовалась ли «фрекен» его письму.

– Вот как? Но я же его еще не прочла?

– Тогда читайте! – говорит мальчуган. – А то я не буду знать, что сказать дяде.

Но Каролина не испытывает ни малейшего желания читать письмо. Она прочтет его после, когда останется одна, говорит она мальчику. И тот в нерешительности топчется на пороге.

– Вы прочтете письмо, когда я уйду? – верный своему долгу, спрашивает он.

Каролина обещает, что обязательно прочтет, когда сможет. И Оке уходит.

Тогда она начитает читать – читает один раз, другой, – давится от смеха, но письмо все более и более интересует ее. Потом, задумавшись, она долго сидит с письмом в руке. И наконец улыбается.

«Ах, вот оно как!»

«Вот, значит, как обстоят дела, мой дорогой Давид», – думает она.

В глубине души она и подозревала как раз что-то в этом роде.

Конечно, все это не лишено оригинальности и в то же время не так уж невероятно. Где-то она даже может это понять.

Каролина читает письмо в третий раз и одобрительно улыбается. Ну и плутишка! Вот это игра!

Однако у него хватило смелости признаться в этом.

Прекрасно! Теперь она хотя бы знает, какую роль ей уготовил Давид. К реальной действительности это, стало быть, не имеет никакого отношения. Нужно только играть свою роль.

«В таком случае можно еще немного потерпеть», – решает она.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

«Дорогая Сага!

Не правда ли, он не лишен фантазии, наш добрый Давид?

Вот, оказывается, в чем причина!

Хотя, конечно, я не могу не задаться вопросом: действительно ли он влюблен в меня, в Каролину? Скорее думаю, что он увидел тебя, Сага. Дело в том, что иногда в театре, работая над характерами своих героинь, я пользуюсь тобой и твоей внутренней жизнью. А Давид очень наблюдателен. Он, конечно, сразу же «заприметил» во мне тебя и мгновенно влюбился. По всей вероятности, так оно и было. Не могу же я, Каролина, быть его «светочем»! В этом-то ты должна со мной согласиться.

Ну да бог с ним. Оставим Давида.

Всякий раз, когда я размышляю о нас с тобой… или об Иде и о Лидии… о сходствах и различиях между нами, я думаю вот о чем.

Может, просто все дело в том, что между Лидией и Сагой есть много схожих черт?

Так же как между Идой и Каролиной? Или все мы четверо – какая-то странная смесь?

В чем же тут дело?

Лично я, Каролина, готова принять тебя, Сага. Но можешь ли ты, Сага, принять меня, Каролину? Вот в чем вопрос.

Как Ида относится к Лидии? И наоборот?

Если я говорю, что я похожа на маму, то это означает, что сама каким-то образом отвечаю за это сходство.

А если я говорю, что мама похожа на меня, тогда ответственность за это ложится на нее.

Если же я говорю, что мы с мамой похожи друг на друга – и это лучший из всех вариантов, – то тогда мы разделяем эту ответственность, несем ее обе. Понимаешь, что я хочу этим сказать? В таком случае мы вместе можем развивать и облагораживать свои лучшие качества.

Свою ответственность я затем разделяю с тобой – моим невидимым вторым «я», моей тайной спутницей жизни. Подобно тому как Лидия разделяет свою ответственность с бедной, несуществующей Идой.

Кстати, почему я всегда употребляю слово «бедная», когда говорю или думаю об Иде?

Не потому ли, что нашей маме пришлось страдать больше всех?

Думаешь, ей когда-нибудь приходилось чувствовать, что она имеет право на собственную жизнь, на полноценное существование? Я не думаю.

Она, видимо, все время считала себя узурпаторшей.