Колыбель колдуньи - Лариса Черногорец

Вдруг, замутненным рассудком я осознал, что «Сторакс» остановился и снаружи послышались какие-то крики. Последнее что я видел, это расширенные от ужаса глаза профессора, глядящие на меня через стекло «Сторакса», словно в замедленном воспроизведении я слышал его крик: «Электричество! Включите запасной генератор! Я не могу остановить процесс вливания, будет передозировка…»

Мысль мелькнула у меня в мозгу: смерть… это смерть.

— Пора просыпаться, батюшка, Данила Лексеич, — скрипучий голос заставил меня очнуться от тяжелого, словно в болезни, сна. Я открыл глаза: надо мной склонился невысокий, плотного телосложения мужчина, в странной одежде, седоватый, с бакенбардами, в которые переходили колоритные усы, — какие я видел только на старинных портретах. Красные щеки и курносый нос, брови «домиком» серые глаза, морщинки. Такие бывают только у людей, которые много смеются, — все напоминало какого-то нарисованного человечка из русских народных сказок, про солдата, — ну, точь-в-точь солдат из моей старой детской книжки, который варил кашу из топора.

— Вставайте, батюшка, вот, рассольчику вам.

— Рассольчику?

— Его самого! Вы, батюшка, давеча таких дел наворотили, — враз и не разгрести теперь, уж больно усугубили водочкой.

— Я? — мне наяву не приходилось баловаться водочкой уже лет семь, — я …это…как тебя… — голова моя раскалывалась, ощущение от того, что накануне действительно «усугубил» было реальным.

— Эээ! Да вы батюшка действительно не в себе, Анисима старого не признаете! А кто за вами ходил с пятнадцати лет, — и на службе государевой, и в военных баталиях — рука об руку…э-эх…

Я хлебнул рассолу и поднял глаза. Со стены на меня смотрели огромные, в поллица, знакомые глаза. Это был портрет Альки.

— Что, барин, супругу то свою помните? — Анисим, усмехаясь в усы, подмигнул и вновь наполнил опустошенный мною бокал рассола до краев, — уж она, ангел наш, Алевтина Александровна, битых полночи пыталась вас утихомирить, а как вы уснули — собрала багаж и в отцово поместье отправилась, вот и записку вам оставила.

Я открыл поданный мне конверт, запечатанный сургучом. Знакомый до боли подчерк… я поднял глаза на портрет. Теперь лицо показалось мне совсем не таким знакомым. Вместо пышной кудрявой рыжей шевелюры, Алькино лицо обрамляли длинные черные локоны. Она казалась похудевшей и ямочки на её щеках делали её озорную обычно улыбку немного грустной. Она была какой-то чужой, вовсе не такой, как в жизни. Ощущение тревоги, мучившее меня с начала этой затеи осталось позади и все события воспринимались на удивление естественно. Я как будто всю жизнь жил в этой комнате, спал в этой постели, даже Анисим, которого я видел первый раз в жизни, был каким-то родным и милым сердцу. Значит вот как… напился, устроил скандал, жена ушла, и отпуск мы проведем раздельно. Надо соврать, что я потерял память, иначе вся эта дворовая братия решит, что их барин сошел с ума. Я уставился в письмо, в котором скачущим от волнения подчерком была написана отповедь в стиле того века, в котором я оказался, причем по-французски. В записке мне было велено не появляться пред светлыми очами супруги больше никогда, и только чудо заставит её вернуться ко мне, после того, чего она со мной натерпелась. Это было так не похоже на мои с Алькой реальные отношения. Признаться, я даже был рад остаться один на какое-то время, уж очень была заманчивой перспектива проваляться на пуховых перинах, пусть и с квасом вместо пива и реальным томиком Пушкина, вместо виртуальных детективов. Анисим подал халат, точь-в-точь как в фильмах про старинные времена, расшитый цветами и листьями. Я поднялся, натянул его на плечи, и подошел к большому зеркалу, стоявшему в углу спальни. Моему взгляду представилась картина, от которой я чуть не подпрыгнул. Из зеркала на меня смотрел парень, общими чертами лица схожий со мной, но, в сущности, значительно от меня отличавшийся. Во-первых, я — теперешний был моложе и выше сантиметров на восемь, во-вторых, даже в сорочке и халате было видно замечательное атлетическое сложение тела. Парень с рекламного плаката нашего фитнесс-клуба, на которого я старался быть похожим, изнуряя себя тренировками, просто не годился мне в подметки. У меня была самая шикарная спина, которая только могла быть у мужчины моего возраста и роста. В целом картину лица, оставшегося все же моим, портила только густая трехдневная щетина. Я снял ночной колпак, копна вьющихся, темных волос упала мне на плечи. Я расхохотался:

— Да, за это стоило заплатить, ай да профессура, вот так сценарий слепили, я прямо мачо… — я повернулся от странного кашля. Анисим смотрел на меня во все глаза, очевидно поперхнувшись от обилия незнакомых слов.

— Не тушуйся, старина, это я, твой прежний Данила, надо бы умыться, да побриться, а то уж больно я зарос.

— Дык…это…траур у вас, батенька. — Я обомлел:

— Какой траур?

— Дык…это…вы с чего усугублять то начали — трех дён не прошло, как скончалась кобыла ваша пегая, вы расстроились, стали погреб опустошать, а давеча велели её схоронить, самолично отпев при этом, дьякона опоили, а потом велели траур по деревне объявить и бриться сказали не будете… Алевтина Александровна уж так вас угомонить пыталась, а вы её метлой…

Я расхохотался, ну и образ мне нарисовали мастера-программисты.

— Ничего, Анисим, отменяется траур, водки больше не пью и с женой обещаю помириться.

— Уж сделайте милость, барин, а то больно вы споры на расправу, когда во хмелю.

— А что там за шум? — мое внимание привлекли вопли, раздававшиеся со двора. Анисим выглянул в окно:

— Вот беда! Зашибут девку! — он опрометью бросился из комнаты. Я кинулся за ним. Превозмогая головокружение и тошноту, я вышел на крыльцо особняка. Яркое солнце ослепило меня. Я зажмурился и с минуту пытался привыкнуть к свету. Взгляду представилась странная картина. Анисим пытался урезонить добрый десяток баб, вооруженных колотушками, вилами и цепами для обмолота. За его спиной пряталась хрупкая девушка.

— Что происходит? Анисим?

Все замолчали. Девушка обернулась. У меня подогнулись колени. Взгляд глубоких карих глаз сразил меня словно молния. Густые черные кудри заколоты необычным ярким гребнем в виде цветка, тонкие черты лица, нежный румянец щек — колдовская красота. Стройная идеальная фигура, маленькие босые ступни, выглядывавшие по щиколотку из-под полы платья — я был повержен и очарован. Мне хотелось выдавить хоть слово, но я словно онемел.

— Да вот, барин! Чуть девку не зашибли, говорят, что она на их птицу порчу навела.