Колыбель колдуньи - Лариса Черногорец

— А, это ты, барин.

— Ксана? Что ты тут делаешь?

— Плывун-траву собираю, барин, для отвара.

— Ты готовишь отвары?

— Тебе же говорили, что я — ведьма, — девушка тряхнула черными, как смоль кудрями и рассмеялась. Я невольно залюбовался — какая красивая. Какая тонкая таллия, высокая грудь, огромные карие глаза, улыбка — обезоруживающая, околдовывающая. Какие ровные белые зубы, легкий румянец на щеках. Её красота была необычной, она не была похожа ни на одну женщину, которую я видел.

— Что, барин, онемел?

— Я…да, нет…я…

— Постой-ка, подойди поближе, да не бойся меня, барин, я тебя не укушу, — она взяла меня за руку и притянула к себе. Пронзительный взгляд, казалось, сверлил меня насквозь. Девушка отшатнулась:

— Да ты не наш барин! — я опешил, молчание повисло стеной, я пытался что-то сказать, но, словно под гипнозом не мог вымолвить не слова.

— Ты наш, да не наш, барин, — она почти шептала, — скажи, что тебе нужно?

— Я…мне…

— Я знаю, — она шептала, приблизившись почти к самому моему лицу, — тебе нужна помощь…

Я словно очнулся:

— Мне…мне просто нужно к жене, на тот берег.

— Любишь жену?

Я промолчал. Словно зачарованный я смотрел на Ксану.

— Хочешь, я тебе погадаю?

— Хочу, — просто ответил я. В данный момент мне просто хотелось быть рядом с ней, смотреть на неё, слышать её тихий голос.

— Идем, — она потянула меня за собой.

По проселку мы вышли на окраину деревни. Там стояла справная изба, не большая, не маленькая, аккуратная, огороженная плетеным забором. Ксана открыла калитку:

— Проходи, барин.

Я вошел в чистый, ухоженный двор. Девушка провела меня в сени. Я прошел через них в избу и огляделся: чистая простая комната, лавка, стол, печка, — ничего, что говорило бы о том, что здесь живет ведьма.

— Ищешь мои котлы да ступу с помелом, Данила Алексеевич?

— Брось, Ксана, ты не ведьма.

— А гадать, зачем пришел, коли не веришь?

— А зачем позвала?

— Гадать и позвала, — она подошла ко мне и, потянув за руку, усадила за стол, — если не веришь мне — сразу уходи.

— Почему-то я тебе верю. А почему ты сказала, что я не ваш барин.

— С виду-то наш, да только есть в тебе, барин, что-то, чего я никак понять не могу. Сиди, барин тихо, молчи, что бы ни увидел, что бы ни услышал, сиди, не шелохнись.

Словно из ниоткуда, на белой скатерти появился хрустальный шар и свеча. Из сеней Ксана принесла пучок какой-то травы. Двигаясь легко, как кошка, мягко ступая вокруг стола, она зажгла свечу, и от нее пучок травы, тихо шепча какой-то древний заговор, закружилась с ними вокруг стола. Душистый дым окутал всю комнату. Я не видел уже ничего, кроме неяркого мерцания пламени и мелькающей тени. Внезапно из клубов дыма прямо передо мной вынырнула Ксана с хрустальным шаром в руке. Шар медленно вращался, девушка смотрела на него, почти не мигая:

— Не наш ты барин, не наш… наш, да не наш. Душа твоя заблудшая в чужом теле, и пути назад тебе нет…

Крупные капли пота выступили на её лбу, она шептала едва слышно:

— Нет тебе пути назад, барин, дорога закрыта. Жена твоя, барин, назад вернется, а ты здесь сгинешь, будешь бродить, как призрак, пока как дым не истаешь, и ждет тебя смерть неминучая, лютая смерть, барин…

Вдруг голос её стал громче, огрубел, она заговорила хриплым утробным басом:

— …и сроку жить тебе, барин, до первого снега, а коли вернуться хочешь, постараться надобно, потому, что если здесь сгинешь — и там умрешь…

Я смотрел на прекрасное лицо гадалки, она не помнила себя, глаза её были закрыты, руки бешено вращали хрустальный шар, кто-то другой управлял ее телом, и кто-то другой говорил за неё, из её уст чей-то чужой голос грохотал:

— Три камня вложи в колыбель колдуньи, открой замок ключом, который не возьмешь силой и не украдешь, а только добром получишь, там будет путь твоей душе назад…

Я вдруг вспомнил мерцающий голубоватый свет в «Стораксе», так внезапно погасший, бледное искаженное гримасой ужаса, лицо профессора, крики «…включайте запасной генератор…» свои мысли, которые пронеслись у меня в голове перед тем, как я отключился: «смерть, это смерть…». Ничего подобного — я не умер, и, напротив, очень даже себя хорошо чувствую в прошлом. Ксана опустила голову на руки, и устало промолвила:

— Ты все слышал, барин, помни каждое слово, помни как молитву, ступай, я устала.

Ноги сами несли меня прочь от окраины. Я был поражен, напуган и не мог разобраться в сумбуре, происходящем в моей голове: если то, что я услышал в избе Ксаны правда, то помоги мне бог, и моя интуиция по поводу этого путешествия в прошлое меня не обманула. Недаром я так отчаянно сопротивлялся всем попыткам Альки отправиться на каникулы куда-нибудь. Но, скорей всего, это просто выдумки, вызванные бурной фантазией Ксаны и её непоколебимой верой в свои пророческие способности. В нашем времени уже не осталось сомнений в том, что все сверхъестественные способности людей — плод их больного воображения и все прорицатели, целители и гадалки — либо жулики, либо больные люди. Если бы что-то пошло не так, меня давно бы вывели из этого состояния, и, потом, навряд ли я чувствовал бы себя так великолепно. Сумбур постепенно утихал и я смог успокоить себя, что все это выдумки Ксаны. Луна ярко освещала деревенскую улицу. Я невольно заглядывал в тускло светящиеся окна — люди жили своей жизнью — укладывали спать детей, накрывали стол к ужину, что-то мастерили. На завалинке около амбара сидели старики и судачили о чем-то. Завидев меня, они разом встали, так быстро как смогли, и склонились в поклоне:

— Добрый вечер, барин, доброго здоровьишка!

Я присел рядом:

— И вам, отцы, добрый вечер, что нового в деревне?

Старики обалдело смотрели на меня. До меня только сейчас стало доходить, что прежде, видно, я таких вольностей себе не позволял и с простым людом не общался, я как — то неловко заулыбался и хохотнул:

— Да не тушуйтесь, отцы, ну у кого еще барину спросить как дела в деревне.

Деды, забормотав что-то, типа: «Храни тебя господь, добрый барин, все хорошо, барин…», кланяясь, разбрелись по избам. Я пожал плечами и направился к крыльцу усадьбы. Анисим уже обеспокоено ходил по крыльцу взад-вперед.

— Экий вы, Данила Лексеич…

— Ну и «экий»?

— Нечто можно не предупредивши так надолго уходить, уж я и на реку ходил, и по деревне искал — нет вас нигде, я себе места не находил, Антонина, вон, уж два раза ужин грела…

— Ну, полно меня отчитывать, Анисим, пойдем домой.

— Пойдем, барин, откушаем, чем бог послал.

Накрытый стол ждал меня в ярко освещенной столовой. Горничные стояли, перемигиваясь и перешептываясь. Занавески на открытых окнах колыхались от ласкового ветерка. На столе красовалась стерлядь в белом соусе, румяная утка, расписная плошка дымящейся рассыпчатой гречки обильно политой растопленным маслом, соленые огурчики, маринованные грузди, помидоры, фаршированные козьим сыром, смешанным со сметаной, румяный каравай, блестящий своей хрустящей корочкой, сливочное масло в фарфоровой масленке. Икорница была полна черной икры, по-видимому — белужьей, темные упругие шарики отливали серебром. В нашем веке это была крайняя редкость. Восстановленное было поколение рыбы осетровых пород, внезапно поразил какой-то вирус, и их пришлось клонировать. Количество их было не так велико, чтобы пускать икру в обычную продажу и её раз в год продавали с аукционов. Мне посчастливилось как-то купить баночку на пятьдесят грамм, мы с Алькой смаковали каждую икринку.