Большое путешествие Марселино - Хосе Мария Санчес-Сильва
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Немедленно всё расскажу отцу-настоятелю! Марселино понял, что попался, и рискнул подлизаться к монаху, пока тот помогал ему выпутаться из огромной рясы:
— Я только узнать хотел, герой ты или мученик, — дрожащим голосом оправдывался он.
Брат оторопел:
— Герой… или мученик… я, значит?
— Ну да, — продолжал мальчик, — если не испугаешься — значит, герой. А если испугаешься, но потом меня простишь, — выходит, мученик.
Брат не мог сдержать улыбки. Он перекинул через руку старую рясу, а мальчику вручил черенки, дав знак идти за ним.
— Ну пойдём, положим одежду на место.
— А отцу ничего не скажешь?
— На этот раз не скажу, — пообещал монах. И они пошли по коридору. Монах на ходу аккуратно сворачивал рясу, а Марселино один за другим ронял черенки.
Но самое плохое произошло ночью. Марселино был так взбудоражен мыслями о героях и мучениках, что совсем не хотел спать, и лёг на постель, не раздеваясь.
Он лежал с открытыми глазами и представлял себе великие сражения, о которых рассказывали монахи. С саблями наголо, сверкающими, как молнии, над головами бравых всадников, непобедимая кавалерия неслась вперёд…
Потом мальчик закрыл глаза — просто так, чтобы лучше сосредоточиться. Теперь он воображал себе славных мучеников, коленопреклонённых и безоружных. Сложив на груди руки и глядя на небо, они предавали себя на любые пытки…
Наконец, увлечённый своими фантазиями Марселино не мог больше оставаться в постели. Он решил обеспечить мученичество всем сразу.
«Обязательно мучениками станем», — говорил он про себя, подходя к двери.
Братья крепко спали, так что Марселино без приключений добрался до кухни, почти на ощупь отыскал там спички и сунул их в карман. Потом набрал полную охапку дров.
Он задумал разжечь свой костёр под чердачной лестницей. Лучше места не найдёшь.
Несколько раз он ходил от лестницы в кухню и обратно, принося всё новые охапки дров. Решив, что теперь их хватит, Марселино достал спички и зажёг сперва самые тонкие и сухие веточки. Убедившись, что дрова как следует занялись, он побежал к себе.
Закрыв дверь, он встал на колени и начал молиться так:
— Иисус, мы все хотим быть мучениками, все-все…
Потом он лёг и голову спрятал под подушку, чтобы умереть за Господа, но лучше бы так, чтоб почти незаметно.
Огонь под лестницей всё разгорался, потом перекинулся и на саму лестницу и распространялся всё дальше, дальше, по кельям верхнего этажа, пока наконец не запылал весь монастырь. Братья бегали взад и вперёд в клубах дыма, на одних горели рубахи и рясы, на других уже и капюшоны. Тут же носились коза и кот с пылающими, как факелы, хвостами. Пламя подбиралось к Марселино…
Мальчик кричал во сне. Свисток брата Негодного не замолкал ни на секунду. Наконец брат Кашка, чья келья была совсем рядом, прибежал к своему воспитаннику и увидел, как тот мечется в постели.
— Марселино, сынок, проснись! Давай-ка просыпайся!
Свисток всё не умолкал, а в келью мальчика вошёл сам отец-настоятель.
— Это ему страшный сон приснился, отче, — объяснил брат Кашка.
Марселино приоткрыл глаза и увидел над собой две расплывающиеся фигуры монахов. В дверь как раз входил третий, брат Ворота.
— Что стряслось-то? — с тревогой спросил новоприбывший.
— Сходите наверх, брат, — обратился к нему настоятель, — и узнайте, что нужно брату Негодному. Если он из-за Марселино переживает, то скажите ему, что мальчику кошмар приснился, но сейчас уже всё хорошо.
Брат Ворота ушёл выполнять поручение, а брат Кашка склонился над Марселино:
— Что тебе приснилось, сынок?
— Мы уже все мученики? — спросил тот, ещё не полностью проснувшись.
Брат Кашка дал ему воды, а настоятелю сказал:
— Слишком много для него впечатлений, когда брат Бернард его в деревню с собой берёт…
— Ещё бы! — со смехом согласился настоятель, кивая на мальчика. Марселино уже спокойно уснул и теперь улыбался, как если бы от кошмара не осталось и следа.
Тем временем дорога изменилась: вдали замаячили вершины гор.
— Знаешь, почему так случилось? — спросил Ангел.
— Нет, — ответил Марселино.
— Потому что перед сном молиться бы надо. Мальчик, казалось, удивился, но быстро нашёл ответ:
— Перед тем как напугать брата Значит, я даже на Мессе был!
— Марселино, — воскликнул Ангел, — я теперь тоже должен буду тебя отругать?
— Но на небе ведь никто никого не ругает?
— Нет. Там все ведут себя так, что даже не помнят, как это делается.
— А я тоже всё забуду?
— Зато ты сможешь обдумывать много другого…
— Да ещё и вместе с мамой.
— Конечно.
— А она очень красивая?
— Мамы все красивые, Марселино.
— И моя тоже?
— И твоя.
Марселино засиял, но тут же задал новый вопрос:
— А я скоро увижу маму?
— Потерпи; она тоже тебя очень ждёт.
Глава четвёртая
Немедленно после смерти Марселино братья стали думать, что же делать с чудотворным распятием, и в результате начали перестраивать часовню, что собирались сделать уже давным-давно, но всё откладывали за неимением денег. Теперь же вышло так, что жители окрестных деревень, а особенно те, что прежде только и думали, как бы навредить монахам[8], вдруг стали жертвовать монастырю куда больше, чем раньше. Должно быть, им было стыдно, что они не так уж хорошо обходились с мальчиком, который, оказывается, разговаривал с Самим Богом.
Строительные работы продвигались быстро и успешно, хоть и пришлось пожертвовать кельей-другой на верхнем этаже, да ещё частью чердака и чуланом. Что делать, потолок в часовне следовало поднять гораздо выше, чтобы там наконец-то поместилось такое огромное распятие.
Бывшая келья Марселино превратилась почти в музей. В ней хранилось множество вещей, которыми мальчик пользовался при жизни. Тут поставили его люльку, собрали самодельные игрушки, сюда принесли даже «сокровища», которые Марселино прятал под монастырской стеной в твёрдой уверенности, что знает о них только он один.
В этой комнатке, где стояла единственная на весь монастырь настоящая кровать, братья любили собираться для молитвы о душе мальчика, хоть и знали, что его давно уже с любовью встретили на небесах.
Как-то были там брат Кашка и брат Значит, а с ними и брат Бим-Бом, когда в комнату заглянул брат Ворота и сказал, что их зовёт настоятель.
Все трое пошли за ним, в коридоре к ним присоединились остальные, и наконец они собрались в келье у отца-настоятеля. Когда настала тишина, он заговорил:
— Братья, мне надо рассказать вам кое-что о нашем Марселино.
Монахи с надеждой глядели на говорившего. Только брат Негодный тихонько сидел возле настоятеля и казался постаревшим лет на сто.
— Я уже несколько дней собирался рассказать вам эту историю, — начал настоятель, — она о родителях Марселино, и только наш мудрый брат Франсиско…
— Отче, пожалуйста, зовите меня брат Негодный. Так меня мальчик прозвал, так я и хочу называться до смерти.
— Хорошо, — продолжил тот, — не знаю, заметил ли кто из вас, что после похорон Марселино ко мне подошла женщина и дала письмо.
— Я заметил, — сказал брат Значит.
— И никому об этом не сказали?
— Нет, отче, никому.
— Вот и хорошо, — кивнул настоятель и достал из выдвижного ящика пухлый конверт. — Письмо длинное и беспорядочное, да ещё написано ужасным почерком, так что мы несколько дней потратили на то, чтобы его разобрать. Поэтому вслух я читать не буду, а лучше перескажу, о чём в нём говорилось.
Монахи устроились поудобнее и приготовились внимательно слушать.
— Женщина, которая дала мне письмо, приходится сестрой отцу нашего мальчика. Шесть лет назад произошла трагедия, из-за которой малыша и оставили у наших ворот…
Клаудио, отец Марселино, очень рано женился на его матери Эльвире. Они были простые и добрые люди и как раз ожидали первенца.
Единственным недостатком Клаудио была некоторая бесхарактерность. В соседних деревнях у него были приятели, с которыми не стоило бы водиться. И вот однажды, воспользовавшись его доброй репутацией, они предложили юноше опасное дело. Оказалось, они задумали большое ограбление, а Клаудио был им нужен для отвлекающего манёвра, чтобы, пока они действуют, занять разговором охрану. Клаудио все знали как человека честного, так что лучшего помощника было не сыскать.
Юноша в отчаянии отказывался, но тут его пригрозили убить.
— Ты теперь, — заявил ему старший из тех двоих, — знаешь всё про наш замысел и можешь предать нас. Так что если ты нам не поможешь — прощайся с жизнью.
Клаудио испугался и ответил согласием, ничего не рассказав об этом жене.