Одегон – 03,14 - Лариса Харахинова

Тем временем дама, бодро продолжала грустную историю своего «никак», перечисляя медицинские термины, незнакомые Дашкиному уху, но звучавшие довольно устрашающе на латыни. Минут десять занимало это повествование о пошатнувшемся здоровье и зачитанном до дыр томе, и как всё и всем было плохо вокруг. И никакой надежды.

А потом, в самый отчаянный момент, случилось чудо! Она встретила на своем пути другую даму (выплывающую при этих словах из-за кулис с распахнутыми объятьями и широкой улыбкой), которая тоже когда-то «ну, никак!», и тоже перечитала всю русскую классику в тщетной попытке обрести свое физиологическое счастье. И у которой тоже не получалось, пока она не встретила на своем пути другую даму (тоже плывшую павой), а порой и не даму, который тоже плыл и никак…

В общем, «бабушки падали и падали», дамы плыли, и русская классика не могла осчастливить всех страждущих.

Но вот, наконец, случилось – все они встретили на своем пути тот дивный продукт с дерзким, жизнеутверждающим названием (включалась громкая музыка). Тут же у всех страждущих немедленно случился «прокак», плюс ежедневное счастье в ЖКТ.

И потому они задернули плотной шторкой великую классику, ставшую теперь неактуальной, и пошли нести секрет своего счастья в массы.

В конце выступления у всех звучало: если хочешь похудеть, заработать, и так же радостно щебетать в микрофон про свои «никаки» – не читай классиков, а спроси меня «как». Затем все дамы, пронзительно рассказавшие со сцены о своих многотомных страданиях, прямо на сцене целовались и обнимались, даже пели и чуть ли не летку-енку танцевали, непрерывно улыбаясь в зал.

А потом они спускались со сцены к народу – собеседовать всех тех, кто пришел сюда в надежде стать «помощником руководителя» и зарабатывать «от 1000 долларов в месяц».

На первом собеседовании к Дашке подсел мужчина, с суетливо бодрящимся лицом и несвежим дыханием и начал рисовать кружочки, стрелочки и писать какие-то цифры и приписывать рядом проценты.

Пока он говорил, Дашка рассматривала его пиджак, бывший когда-то «с покушеньями на моду» и не менее оптимистичный в те же времена галстук. Все казалось покрытым старой-престарой пылью, даже его складки и морщины на лице. «Интересно, кем он работал до всех этих перестроечных сумятиц?» – думала Дашка, пока он втолковывал ей тонкости многоуровневого маркетинга, и пыталась представить его молодым, веселым и обаятельным.

Думал ли этот лысоватый и крысоватый на вид дядечка, в свои кудрявые и полные надежд двадцать пять, что через пару десятилетий будет убитым голосом нести несусветную ахинею людям. И сам себя, наверное, стыдиться.

Спросить она не решалась и терпеливо слушала занудную речь про то, как однажды в студеную зимнюю пору она сядет в свой шикарный шестисотый мерседес, и все други и недруги, соседи и случайные прохожие будут ей завидовать черной завистью. А она с гордо поднятой головой поедет в дорогой бутик, затем в ресторан, а после сытного ужина можно и в казино шикануть.

Нарисованная им картинка была настолько абстрактной, ни одним боком ни разу не соприкоснувшейся с Дашкиной действительностью, что никаких эмоций не вызывала. Мало ли что творится в параллельных мирах, зазеркальях или на экране.

Мерседесы, как и вообще все колесные транспортные средства, Дашкину дремучую натуру не прельщали. Прав у неё отродясь не было, было только удостоверение тракториста-машиниста третьего класса, полученное в 10 классе, не столько из любви к тракторам, конечно же, но из-за того, что директриса вместо уроков труда ввела в школе уроки машиноведения, где девочки 9–10 классов вместо кройки и шитья проходили устройство трактора, за руль которого она села лишь однажды, во время экзамена по вождению, чуть не закончившегося сносом столба. С тех пор осталось твердое убеждение, что водить машину она если и сможет когда-то, то только в чистом поле. Возможно, потому её всегда тянуло в поля, подальше от городской суеты.

И если бы этот дядечка произнес что-нибудь про дом в чистом поле у чистой речки, или в чистом бору у подножия гор, тогда Дашкина душа, скорее всего, мгновенно откликнулась бы, раскрывшись навстречу обещанным золотым горам. Но тут перед ней разворачивалась картинка чужой мечты, запертой в тупиковом загазованном пространстве, из которого Дашка мечтала вырваться на волю. И потому, слушая его вполуха, она просто рассматривала пришедших «гостей вечера», как их назвали в самом начале, и подсчитывала, на сколько ещё собеседований хватит её терпения и поездок на проездном.

Когда же дядечка, казалось, на мгновенье проснувшись и отряхнувшись от пыльного сна, воодушевленно произнес: «Представьте, как вам будут завидовать все ваши друзья!», Дашка довольно резко произнесла: «Если я разбогатею, мои друзья, в отличие от ваших, за меня только порадуются». Быстро покинув душный зал, она вышла на воздух и пошла к метро.

Послевкусие – в общаге

До общаги Дашка добралась в одиннадцатом часу. Ксюша, уроженка Харькова, а ныне аспирант-биолог после МГУ, встретила вопросом:

– Ну как?

– Да никак, – ответила Дашка и нервно засмеялась.

– Ты чего ржешь?

– Да вот, представляешь, я больше часа в один конец добиралась, целых две поездки на метро угрохала, чтобы выслушивать, как дамочки запорами мучились, читая Толстого месяцами. И никак у них не получалось счастье! И села я, как назло, в самую серединку – неудобно было уйти.

– Да врут они все. Не читали они Толстого. Они только текст прочитали.

– А потом такой «му-мущщинка» меня собеседовал, – ну просто Киса Воробьянинов в свои неполные 39, – и на лице-то у него написано «же не манж па сис жур», а корчит из себя предводителя дворянства. Из такого даже предводитель дворняжек не получится. Кстати, как интересно ты сказала – не читали Толстого, только текст.

– Да просто кто-то им написал этот текст, вот они и шпарят по зазубренному. Я тоже слышала подобный бред. Потом они предлагают купить мешок этого чудо средства, которое их прослабило, исцелило и обогатило, и продавать всем подряд, таская сумки по офисам, и тоже рассказывать про запоры, поносы и Толстого. Это у них дежурная фраза. Как же не помянуть-то классика. Мы это уже проходили. И правильно сделала, что свалила оттуда. Надо было тебя предупредить.

– Ксюх, ну как такое можно говорить перед народом, в микрофон! Вот ты бы смогла так?

– Захочешь продать, и не такое расскажешь. И всплакнешь, и спляшешь. И сам себе поверишь, и будешь таким же предводителем болонок.

– Не, я не смогу. Я или от смеха лопну, или заикаться начну, или прямо на сцене случится то, о чем эти тетки только мечтали. И классики не надо. Не для того она писалась, чтобы кто-то свое физиологическое счастье обрел в местах, не столь отдаленных от кухни. Да ведь?

– Вот ещё недельку посидишь на овсянке, сможешь не только такое рассказать. Да ради красного словца на что только не пойдешь! Проходили – знаем.

– Да уж лучше овсом питаться, как лошадь, и ржать при этом, чем допускать, чтобы ржали над тобой.

– Посмотрим, как через месяц запоешь.

– Ну, про физиологические особенности своего организма я уж точно распространяться не стану. Тем более, он пока, тьфу-тьфу, пашет исправно.

– Ой, ладно, не болтай, лучше чайник поставь.

– А у тебя как?

– Сегодня по четным домам прошлась.

– И как?

– Да почти никак. Мало кто открывал двери. В основном посылали подальше.

Ксюша подрабатывала в маркетинговой фирме разносчиком порошка новой марки. То есть, с полной сумкой образцов этого порошка и анкетами, она ходила по квартирам указанных домов и, звоня подряд во все двери, предлагала людям попробовать новинку. Если кто-то соглашался, она оставляла пачку порошка и анкету, которую надо было заполнить, и через неделю заходила за ней. Оплата осуществлялась поанкетно. Каждая заполненная анкета стоила почти неделю пропитания в экономном режиме.

Заполненные на завтра пакеты с образцами стояли у двери. И благоухали, как в магазине бытовой химии. Из-за них, скорее всего, у Дашки скоро началась аллергия на некоторые запахи.

Какое небо голубое!

Чуть позже Дашка чуть не стала «гурункулом». Женщина, предложившая это, догнала её в метро, представившись Светланой. Она была примерно такого же роста и возраста, может, чуть постарше, но выглядела на тридцать, неброской внешности, довольно элегантно одетая и совершенно без макияжа. Дашка впервые видела такое: идеальное лицо, только нет цвета или чего-то ещё, но невозможно, на первый взгляд, расставить на нем акценты: ни одного пятна, – ни цветового, ни энергетического. Такие лица называются незапоминающимися. Но при ближайшем рассмотрении, глаз видит изумительную правильность среднеевропейских черт лица и искрящийся в глазах интеллект, смеющийся и слегка с сумасшедшинкой. «На таком лице можно сделать потрясающий макияж, – подумала Дашка, – оно может быть фантастически красивым и совершенно разным. Такое лицо – находка для визажиста».