Доктор Серван - Александр Дюма-сын

Все было так, как и сказала женщина: ее дочь была при смерти. Глухое хрипение вырывалось из ее груди, растрепанные волосы прилипли к исхудалым щекам, открытые глаза девушки, уже затуманенные приближением смерти, казалось, внимательно смотрели на один из брусьев потолка. Над окошком висело вырезанное из дерева распятие, с которого Спаситель, склонив голову, будто бы говорил умирающей слова утешения. Рядом располагалось изображение первого причащения с указанием числа, когда несчастная в первый раз приобщилась к этому таинству. Это было единственное место, которое пощадил дым и зловредный воздух. Над камином находилось увенчанное веточками вербы маленькое зеркало, оно окрашивало в зеленый цвет лицо каждого, кто в него смотрелся. Сверху, под стеклянным шаром, висело сделанное из воска лицо младенца-Спасителя, немного пониже, в рамке из черного дерева, — портрет молодого человека в военном мундире. Стену покрывали разноцветные обои — то серые, то голубые, то зеленые, между которыми зияли черные прогалины. В этих местах сырость истребила бумагу, а новые обои так и не поклеили, то ли из-за бедности, то ли из-за нерадивости. На столе, куда мальчик поставил лампу, лежали кусок хлеба, тарелка и железная вилка. В камине на еле тлеющих углях стоял небольшой таганчик[1] с горшочком, где кипятилась вода. Чашка с медом, старое блюдечко с сахаром, стул, на котором спала толстая кошка, — вот и все «убранство» этого бедного жилища. Доктор смутился при виде такой нищеты.

Едва женщина вошла в комнату, как тут же опустилась на стул, с которого быстро спрыгнула испуганная кошка. Ребенок, словно завороженный, смотрел на умирающую и не смел пошевелиться. Доктор приблизился к девушке. Она по-прежнему лежала без движения. В глазах матери замер немой вопрос. Она с надеждой посмотрела на доктора, но тот только покачал головой, да так, что бедная женщина сразу ощутила всю безнадежность положения больной.

— Почему вы не позвали меня раньше? — спросил доктор Серван.

— Все уже кончено? — спросила женщина, и две крупные слезы покатились по ее желтым морщинистым щекам.

— Нет, — ответил доктор, — но…

— Но скоро будет кончено, вы это хотите сказать?..

В комнате повисло тяжелое молчание, на фоне которого хрипы, вырывавшиеся из груди девушки, звучали еще явственнее и ужаснее.

— Бедная моя девочка! — вскрикнула мать, падая на колени перед постелью и покрывая поцелуями и слезами уже похолодевшую руку дочери. — Извините меня, господин доктор, я вас напрасно побеспокоила.

— У вас только одна комната? — спросил доктор.

— Да.

— Неужели во всем доме нет другой свободной комнаты?

— Есть.

— Но почему же вы не попросили ее для своей дочери? Чистый воздух мог бы пойти ей на пользу.

— Я попросила, но наша домовладелица — старуха, которая никогда не имела детей, ответила мне: «Эта комната обойдется вам в двадцать талеров за месяц». Так как у меня не было таких денег, то мне пришлось оставить моего бедного ребенка умирать здесь.

— Но, послушайте, ваша дочь еще не умерла.

— О, — воскликнула женщина, поднимаясь с колен и печально качая головой, — о, я прекрасно знаю, что означает эта неподвижность. Точно так же умирали две мои другие дочери: сначала кашляли, потом их лица осунулись, а глаза ввалились; затем начались кровохаркание, озноб, лихорадка, эти ужасные хрипы, а потом… смерть. Все это длится уже около года. Я-то знаю… Вот уже три года минуло с тех пор, как я поселилась в этом доме с тремя своими дочерьми. Эта последняя…

Бедная женщина, у которой, казалось, не осталось больше слез, молча села на постель, не смея взглянуть в лицо умирающей. В эту минуту ребенок, что принес лампу, начал кашлять, но так как он думал, что девушка спит, то закрыл рот маленькой ручкой, чтобы не шуметь и не разбудить ее.

— Несчастное дитя, — сказала женщина, глядя на ребенка, — скоро придет и твой черед. В этом доме только я одна не умираю!

У доктора на глаза навернулись слезы.

— Послушайте, — обратился он к женщине, — вы ведь тверды духом, не правда ли?

— О, я знаю, вы хотите сказать мне, что надежды больше нет.

— Воздух этой комнаты убивает ваших детей, — продолжал доктор, — и даже этот ребенок болен, — прибавил он, глядя на малютку, щеки которого, раскрасневшиеся было от кашля, снова покрыла матовая бледность.

— Теперь он останется у меня один, — проговорила женщина. — Я буду заботиться только о нем, — и она судорожно обхватила обеими руками голову ребенка.

— Это… последний? — спросил доктор Серван с замиранием сердца.

— Да, — печально ответила мать, — но и он долго не протянет; мальчик всасывал смерть вместе с молоком своей матери.

Доктор удивленно взглянул на женщину и спросил:

— Это не ваш сын?

— Нет, это ребенок моей первой дочери, которая умерла.

— А его отец?

— У него нет отца. Чего же вы хотите? Если девушка так несчастна, как была несчастна мать этого ребенка, разве можно ее порицать за то, что она сдалась, поверив в обещанное благополучие? Когда отец мальчика увидел, что моя дочь беременна, то бросил ее, и нас стало пятеро вместо четверых. Тогда-то мы, всеми покинутые и отверженные, поселились в этом страшном доме. Наши средства к существованию таяли день ото дня. Хозяйке дома понадобилась смотрительница, и она предложила мне эту комнату даром, с платой по шесть талеров в месяц за мою работу. Мы приняли ее условия. В этой комнате были две постели, одна из них сейчас перед вами; на другой моя дочь родила. Окруженная сыростью и вредными испарениями, лишенная всякой помощи, она умерла первой, умоляя нас не покидать ее ребенка, которому было тогда только шесть месяцев. Две сестры наследовали ее постель, и по прошествии года одна их них занемогла. Тогда я положила ту, которую вы видите сейчас, с собой, чтобы дать покой несчастной страдалице и насколько возможно оградить свою последнюю дочь от прилипчивой болезни.

Моя вторая дочь умерла, и я продала ее постель, чтобы заплатить за ее похороны. Мы остались втроем, но болезнь завладела и моей третьей девочкой. Скудная пища, черный хлеб, плохая вода, темные ночи, проведенные в лихорадке возле старой женщины; зараженная комната, которую невозможно проветрить ни зимой, ни летом; воспоминание о смерти двух сестер и предчувствие подобной участи для себя — все это оказалось сверх всякой меры и для третьей дочери. Одна только я смогла перенести эти несчастья с помощью той силы, которую Господь посылает существам, покровительствующим другим. У нас оставалась только одна постель, и вот уже около месяца я не ложилась спать; но когда моя дочь умрет, я не знаю, хватит ли у меня сил, чтобы жить.

Что же касается этого мальчика, то потому ли, что он вырос в этой ужасной нищете и привык к ней, потому ли, что он проводит много времени не дома и дышит свежим воздухом, вредные испарения этой квартиры не оказали на него слишком большого влияния во время сна. Может, Бог оставляет мне его как последнее утешение… Но, как бы то ни было, до сих пор у него не проявлялось никаких признаков болезни, и сегодня вечером он в первый раз закашлял.

Женщина замолчала, и доктор, смотревший на нее с невыразимой грустью, прислушался к прерывистому дыханию ее дочери. Оно становилось все слабее, будто возвещая о том, что жизнь мало-помалу покидает это тело, не способное теперь даже пожаловаться на свои страдания.

— И вы не нашли никого, кто мог бы вам помочь? — спросил доктор.

— Никого.

— А как же ваш муж?

— Он умер.

— А тот военный на портрете…

— Нет, это мой сын.

— А где он сейчас?

— Бедняжка пошел в солдаты, чтобы не быть мне в тягость, но его дело скоро кончилось: в первый же раз, когда его полк выступил против неприятеля, мой Фердинанд не вернулся из боя.

— Давно он умер?

— Через год после смерти моего мужа и за год до того, как отдала Богу душу моя старшая дочь.

— О, несчастная!

— Вы жалеете меня… Да благословит вас Небо! Но уходите скорее отсюда.

— Почему?

— Потому что вы уже не молоды, а воздух, который убивает детей, убивает и стариков.

— Послушайте, — сказал доктор Серван, взяв женщину за руку, — искусство врача в данном случае бесполезно: через час бедняжка умрет. Зачем давать вам ложную надежду? Но мы еще можем спасти этого несчастного ребенка, который своей благодарной любовью утешит вас во всех потерях.

— Он умрет подобно остальным.

— Нет, потому что мы уничтожим причину болезни. Вы переедете отсюда в другое место, я возьму вас на свое попечение.

— Благодарю вас, — ответила женщина, утирая слезы, — но я хочу умереть в том же доме, где умерли мои дочери.

— В таком случае мы снимем вам другую квартиру за двадцать талеров в месяц. Я заплачу за год вперед.

— О, это бесполезно, — проговорила женщина, — вы потеряете деньги за девять месяцев, потому что я переживу младшую дочь в лучшем случае на три…