Степной ветер - Ирина Дегтярева

Потапыч представил, как Иван Иванович ложится спать в халате и берете, и, уткнувшись в коленки, прыснул. Пока он смеялся, в голову пришла замечательная, как ему показалось, идея, которую он решил завтра же воплотить в жизнь.

На Мишку капнуло сверху. Покосившись, он увидел отцовские ноги.

– Потапыч, ты купаться пришел или муравьев кормить?

– Я лучше тут посижу.

– Ага, – согласился отец, тут же сгреб сына в охапку и потащил в воду с криком: – Попался, который кусался!

Он швырнул его на глубину, так что брызги полетели.

Мишка очутился под водой, она затекла в нос и рот, но он улыбался, довольный броском и тем, какой сильный у него отец.

Когда тронулись домой, Петр Михайлович взял Маргошу за повод и ехал впереди неторопливо, задумчиво склонив голову набок, словно подремывал. А Мишка и в самом деле задремал на влажной спине Маргоши. После купания она шла бодрее и почти не чихала. Они высохли, пока доехали. Над степью разливалось розовое свечение.

– Позанимался английским! – усмехнулся отец, снимая сына с лошади.

Потапыч сонно обхватил его за шею и бормотал что-то про халат. Соприкоснувшись с подушкой, он тут же умолк. Из степи в открытые окна задувал остывающий ветер вместе с трескотней и шорохами оживающих после губительной жары животных и насекомых. Ближе к утру через форточку в комнату проник кот Боцман – с толстой мордой, бежевый, в белую полоску. Он вернулся с ночной охоты и улегся Мишке на спину. Уснул, подергивая во сне большими мохнатыми лапами.

Утром Мишка приподнял голову над подушкой, угрюмый, как обычно со сна, и спихнул с кровати Боцмана, получив в ответ шипение и долгий запоминающийся взгляд желтых глаз. На столе лежала записка от отца, ускакавшего с утра пораньше на конезавод: «Потапыч, продирай глазенки и чеши в сад на сбор смородины. Тетка велела. А ее слово – закон. Да и трудотерапия тебе не повредит, чтобы меньше по улицам гонял. Английский учи. Ду ю спик инглиш?»

– Йес, ай ду, – машинально ответил Мишка. – Дрянная смородина!.. Ленку небось и Юрку не припахали.

Мишка хотел было сразу дать дёру. Но второй день без завтрака – уже чересчур. К тому же если он соберет килограмма полтора (это займет от силы час – он знал из горького опыта), градус теткиного кипения значительно снизится.

Он еще до завтрака побросал смородину с ветками, листьями, пауками и лесными клопами в оранжевое пластиковое ведерко, которое взял на террасе, и помчался завтракать.

– Вот тебе, тетя Вера. – Он плюхнул ведерко на стол, окинув голодным взглядом салатницу, полную оладьев, и плошку с густой желто-белой сметаной.

– Думаешь, так легко отделался?

Ленка, сидевшая в уголке и поглощавшая оладьи, тихонько хихикнула.

– А у нее что, руки отвалятся смородину собирать? – мотнул головой в сторону сестры Мишка. – Мне заниматься надо, сама же твердишь все время.

– Попридержи язык! – Тетка поставила перед ним чашку с чаем и плошку с клубничным вареньем. – Будешь собирать как миленький. Варенье ведь любишь?

Потапыч стоически отодвинул от себя клубничное варенье и щедрой рукой положил на тарелку сметану.

– Юрка тоже, – сказал он с набитым ртом, – целый день с книжкой кверху пузом в саду прохлаждается. У него что, неизлечимая болезнь?

– Тьфу на тебя! – вспылила тетка. – Типун тебе на язык!

– Не надо на меня плеваться, – обиделся Мишка. – Я же правду говорю.

– Ишь! Правдоруб выискался! Двоечник! – встряла Ленка, салфеткой аккуратно промокая рот, окруженный веснушками. Веснушки ее оккупировали с головы до ног.

– Вертихвостка! – не остался в долгу Мишка и вытер рот о рукав футболки.

Неожиданно за него вступился дядя Гриша. Он стоял у перил веранды, допивая чай из большой зеленой фарфоровой чашки. Черноволосый, с большим носом, карими прищуренными глазами и уродливым шрамом над верхней губой, который заходил на щеку. Это лошадь ударила его копытом, выбив несколько передних зубов, вместо которых теперь посверкивали металлические. Он был ниже отца ростом, но такой же поджарый.

– Чего пристала к парню? Правильно он толкует. Наши лоботрясы и в ус не дуют. У них каникулы. А он что, рыжий?

– Не смешно, – скривилась тетка, оскорбившись за рыжих. – Ты бы шел. Тебя Петр заждался.

– Я пойду, – кивнул дядя Гриша, так что длинная челка сползла ему на глаза. Он привычным движением дернул головой, откидывая волосы со лба. – И Потапыч со мной. Хватит ему ишачить.

– Григорий, к чему ты его призываешь? – строго поджала губы тетка и подбоченилась.

– К борьбе за свободу! – усмехнулся дядя Гриша, показав металлические зубы. – Пошли, Михайло! А то тебя задушат эксплуататоры. А Ленке надо не о нарядах думать, – грозно добавил он, – а к хозяйству применяться.

Он схватил Мишку за плечо, вцепившись острыми крепкими пальцами, и увлек во двор.

Мишка любил его почти как отца. Прощал редкие вспышки гнева, когда можно было попасть под его горячую руку. Если дядя Гриша расходился, то по делу. С отцом вместе они много лет работали, дружили, а потом Петр Михайлович сосватал за него свою сестру, и они породнились.

Дядя Гриша служил берейтором в цирке. Объезжал лошадей, приучал их к верховой езде, тренировал молодых артистов. Когда отец вернулся в спорт, Григорий ушел за ним и даже готовил ему скакунов для соревнований, хотя спортсмены обычно объезжают лошадей под себя сами.

– Беги-ка ты, братец. Гуляй, пока гуляется, – посоветовал дядя Гриша, а сам пошел на работу.

А работа у него опасная: того и гляди, лошадь лягнет или сбросит. Он объезжал лошадей для частных клубов, куда их покупали уже готовых для развлечения и безопасного катания.

Первым делом Мишка направился к тетке Марьяне с официальным визитом, то есть не через лаз в заборе, а через калитку.

Матрешка вылезла из будки, встряхнулась и приветливо завиляла хвостом, взирая на мир подслеповатыми глазами. Цепь волочилась за ней по пыли, как миролюбивый удав, греющийся на солнышке.

Тетка Марьяна, невысокая и полная, еле пролезла в дверь террасы, одолела две ступеньки с перерывами, во время которых бросала на мальчишку грозные взгляды. Ковыляя по бетонной дорожке между кустами роз, цеплявшихся за подол ее цветастого халата, тетка Марьяна с кряхтением наклонилась и подобрала с земли прут, видимо заготовленный заранее.

– Что, отвлекающий маневр? – Приблизившись, она неожиданно подмигнула Мишке. – Они там небось шуруют, – махнула тетка рукой в огород, – а ты меня разговорами отвлекать будешь? Хитро! Только я хитрее. – Она схватила Мишку за локоть неожиданно крепкой рукой. – Вот возьму и высеку тебя хворостиной. А?

Потапыч струхнул, но заговорил строгим деловым тоном – так обычно отец разговаривал по телефону с поставщиками кормов для лошадей.

– Здравствуйте, тетка Марьяна! Я к вам по делу. И нечего меня стращать. – Он покосился на хворостину. Этот предмет любила применять тетя Вера, и с его товарными качествами, хлесткостью и гибкостью, он был знаком не понаслышке. – Хочу спросить про вашего соседа Ивана Ивановича. Он где моется?

– А я почем знаю? – Тетка Марьяна опустила хворостину. – Зато куда он воду свою помойную из душа сливает, знаю. Аккурат под мою смородину. Паразит!.. Погоди, а ты ведь Петьки Потапова сынок. Похож. Вот ты бы ему пожаловался на паразита. Петька-то теперь важный человек. Завод держит.

– Ничего я на него не похож, – пробормотал Мишка. Он считал себя некрасивым. – Так где он сливает?

– Я в степу была вечером. – Тетка Марьяна называла степь, как большинство местных. – Тра́вы для засушки собирала. Слышу, журчит. Пошла на звук и увидала, как он мне шланг кинул и сливает. Вон там.

Мишка заметил место, попрощался с теткой Марьяной, дождался, когда она скроется в доме, и, перебежав дорогу, прильнул к щелям в штакетнике. Сбоку забор у трудовика был старый и щелястый.

– Ага, вот он. – Мишка потер ужаленные вчера крапивой ноги.

Он разглядывал летний душ – маленькую кабинку, со всех четырех сторон огороженную голубой непромокаемой шторкой, с плоским черным баком с водой, нагревающейся наверху до кипятка под южным солнцем. Приходилось доливать в бак холодную воду, чтобы не обвариться.

Многие хуторяне предпочитали такие или похожие самодельные души с водой, настоянной на вездесущем солнце. После работы в саду или на огороде неохота было тащить в дом садовую грязь. В дома на хуторе заходили в течение дня не так часто, но во всем чистом, чаще всего босиком. А так обитали в огороде или в летних кухнях, коптивших степное небо десятками едких дымков. Во всяком случае, тетя Вера, как казалось Мишке, не вылезала из кухни. Если не готовила обеды, завтраки и ужины, то консервировала, варила варенья и компоты.

Соседкам она часто жаловалась с ноткой гордости:

– У меня четверо мужиков! Да и мы с Ленкой. Поди такую ораву накорми…

Мишка обошел участок трудовика. Доступны для осмотра были только три стороны. Две выходили на дорогу, одна в степь, а четвертая примыкала к соседскому саду. Туда Потапыч не совался. Там – Врангель, огромная псина, московская сторожевая. С ним не порезвишься, как с Матрешкой… А вот он с тобой, как с тряпичной куклой, может порезвиться вволю, если захочет.