Лакуна - Барбара Кингсолвер

После ужина Леандро сказал: «El flojo trabaja doble», лентяй делает двойную работу, потому что мальчик, пытаясь унести на кухню всю посуду разом, уронил на пол две белые тарелки, и они разбились вдребезги. Повар оказался прав: подметать оказалось в два раза дольше, чем еще раз сходить на кухню. Но Леандро вышел и помог убрать беспорядок; американцы глазели, как он, стоя на коленях, собирает осколки, и брюзжали, что прислуга во всех странах одинаково неуклюжа.

После этого Саломея попыталась заставить всех танцевать. Она завела граммофон «Виктрола» и помахала мужчинам бутылкой мескаля, но они отправились спать, оставив ее порхать по гостиной, точно воздушный шар, который выпустили из рук. Был день ее рождения, но даже сын, которому она подарила жизнь, отказался с ней потанцевать.

— Уильям, ради бога, ты такой зануда, — отрезала она.

Вечно уткнет нос в книгу, скучный, как погашенная марка. «Жердь, сопляк, зануда», — вот лишь некоторые из ругательств, приходивших в голову Саломее, когда она перебирала лишнего. После этого он все-таки попытался с ней потанцевать, но было поздно. Мать еле держалась на ногах.

Мужчины поговаривали, что Саломея неприступная. Роскошная цыпочка, первый сорт, красотка. А еще вертихвостка. Так один из нефтяных магнатов сказал жене, пока остальные были на улице. Объяснил ситуацию. «Вертихвостка» означало «есть муж в Америке». До сих пор не получила развода — какой-то бедолага из Вашингтона, счетовод в правительстве США. Она у него под носом закрутила роман с этим мексиканским атташе, тогда ей было, вероятно, не больше двадцати пяти, и уже с ребенком. Оставила мужа без гроша. Поосторожнее с этой штучкой Саломеей, предостерег он жену. Она себе на уме.

На Cinco de Mayo[19] в деревне устраивали фейерверки в память победы над Наполеоном в битве при Пуэбла. У Саломеи болела голова — последний подарок на день рождения, — и она весь день пролежала в своей крохотной спаленке в конце коридора. Мать называла ее «Эльбой», местом своего изгнания. Энрике последнее время рано уходил спать и закрывал тяжелую дверь своей комнаты. Сейчас шум раздражал Саломею. Она пожаловалась, что, если уж на то пошло, сегодня на площади взрывы раздаются чаще, чем когда отбивали атаку наполеоновских войск.

Мальчик не пошел в город на праздник. Он знал, что в конце концов наполеоновские генералы вернулись, захватили Санта-Ану и правили Мексикой примерно до 1867 года — достаточно долго для того, чтобы местное население заговорило по-французски и привыкло носить облегающие брюки. Ему нужно было дочитать книгу об императоре Максимилиане, которую мальчик взял у Энрике в библиотеке. Такой план обучения придумала для него Саломея — чтение заплесневелых книг, — потому что на Исла-Пиксол не было подходящей школы для мальчика, который уже перерос самого президента Портес Хиля. Но лучше всего читалось не в доме, а в лесу. Под деревом возле устья реки, в двадцати минутах ходьбы по тропинке от дома. Книга о Максимилиане была слишком большой, поэтому вместо нее разумнее было брать с собой «Загадочное происшествие в Стайлзе»[20].

У стволов самых высоких фикусов были подпорки, похожие на паруса; они разделяли углубления, занавешенные листьями папоротника и пачулей. Пансион для стрекоз и дроздов; как-то раз мальчик обнаружил там даже свернувшуюся кольцом змейку. Основания стволов многих деревьев в этом лесу были шириной с хижины в деревне Леандро, а ветки росли так высоко, что их не было видно. Неизвестно, кто там обитал. Когда-то на них ревели обуреваемые жаждой крови демоны с круглыми как блюдца глазами, но, быть может, эти ветки служили всего лишь балконами обезьяньих гостиниц и гнездовьями для птичек оропендол, чье воркование напоминало журчанье воды, льющейся из жестяной фляги.

Вдоль стен библиотеки Энрике тянулись деревянные книжные шкафы. В комнате не было окон, только полки, забранные спереди железными решетками, точно окна тюрьмы. Запертые шкафы, битком набитые книгами. Прямоугольные отверстия между сварными прутьями были достаточно широки, чтобы тонкокостный мальчишка с длинными пальцами мог просунуть руку, словно в железный браслет. Он касался книг, трогал их корешки, как Эдмон Дантес из «Графа Монте-Кристо» в тюрьме гладил лицо своей невесты, которая пришла его проведать. Он мог осторожно вытащить книгу с переполненной полки и, просунув обе руки сквозь решетки, перевернуть и рассмотреть обложку, иногда даже приоткрыть, если хватало места. Но вынуть из шкафа — не мог. На решетках висели железные замки.

Каждое воскресенье Энрике приносил ключ, открывал шкаф и доставал ровно четыре книги, которые без разговоров оставлял на столе. Все они были по истории, воняли плесенью и должны были чему-то научить мальчика. Иногда среди них попадались неплохие — «Зозобра»[21] или «Цыганское романсеро»[22], стихотворения молодого человека, который любил цыган. Сервантес был небезнадежен, но приходилось продираться сквозь какой-то старинный испанский. Проведя с Дон Кихотом всего неделю, прежде чем вернуть его в обмен на новую стопку книг, мальчик почувствовал, будто подглядывал сквозь замочную скважину.

Но, как бы то ни было, ни одна из этих книг не продержалась бы и восьми минут против Агаты Кристи и прочих романов, которые он привез с собой, когда они приехали сюда на поезде. Мать разрешила ему взять всего два чемодана: один с книгами, другой с одеждой. Если уж на то пошло, вещи брать вообще не стоило: он быстро вырос из них. Надо было взять два чемодана книг. «Загадочное происшествие в Стайлзе», «Граф Монте-Кристо», «Вокруг света за восемьдесят дней», «Двадцать тысяч лье под водой», книги на английском, которые не пахли плесенью. Большую часть он уже не раз перечитал. «Три мушкетера» взывали к нему, размахивая шпагами, но мальчик неизменно убирал их назад в чемодан. Что останется, если он прочитает все книги? Ночами он не смыкал глаз, со страхом думая об этом.

Саломея смутно представляла себе настоящую школьную программу, да и он, признаться, припоминал учебу с трудом: пробирающий до костей холод, шерстяные пальто, грубые мальчишки и спорт — ужасная штука, которой заставляли заниматься каждый день. Одна дама в коричневом свитере давала ему книги, и это было самое приятное воспоминание о доме. Но то место, где они жили сейчас, домом не назовешь. Саломея повторяла: «Раз уж мы здесь и школы тут нет, придется тебе прочесть все книги в этой чертовой библиотеке. Если, конечно, нас не прогонят». В противном случае ее план становился еще более расплывчатым.

В библиотеке частенько воняло, если нефтяные магнаты весь вечер курили там сигары. Саломея на дух не переносила сигары и мужские разговоры. А также запертые книги, о чем бы они ни были, и тощих высоких мальчишек, чересчур погруженных в чтение. Но все равно купила сыну блокнот в лавке у паромного причала — в тот день, когда они попытались сбежать от Энрике и плакали, потому что идти им было абсолютно некуда. Саломея бессильно сидела на железной скамье в своем креповом платье; плечи ее вздрагивали. Все это продолжалось так долго, что мальчик отошел к витрине табачного киоска и принялся листать журналы. Там-то он и заметил блокнот в картонной обложке, самую прекрасную книгу на свете, потому что она могла стать чем угодно.

Пока он разглядывал блокнот, сзади подошла Саломея, положила подбородок ему на плечо, вытерла щеку тыльной стороной ладони и сказала: «Что ж, мы его берем». Продавец аккуратно завернул покупку в коричневую бумагу и перевязал бечевкой.

Вот история, начать которую попросила мать, — рассказ о том, что случилось в Мексике до того, как ревуны сожрали их с костями. Позже она много раз меняла решение и просила его перестать писать. Это ее раздражало.

Вечером, после того как они сбежали, купили блокнот и, стоя на пирсе, поели вареных креветок из бумажного кулька, глядя на отчаливавшие паромы, они, конечно же, вернулись к Энрике. Они были пленниками острова, как граф Монте-Кристо. У гасиенды были тяжелые двери и толстые стены, весь день сохранявшие прохладу; сквозь окна всю ночь напролет был слышен шум моря — «ш-ш-ш, ш-ш-ш», точно биение сердца. Мальчик похудеет здесь так, что останутся кожа да кости, а когда книги закончатся, будет голодать.

Или нет, не будет. Блокнот из табачного киоска давал надежду, для узника — план побега. Пустые страницы станут книгой обо всем на свете, волшебной, бесконечной, словно море ночью, биением сердца, которое никогда не остановится.

Саломею не пугало, что кончатся книги: она боялась, что ее одежда выйдет из моды. «На этом острове ничего не купишь. Разве что он хочет, чтобы я, как эти коровы, носила юбки до пола». В прошлом году чемодан с ее лучшими платьями отправили почтой из Вашингтона, если верить адвокату, который вел дела. Но, похоже, и чемодан, и решение о разводе потерялись в пути. Энрике предполагал, что однажды они все-таки получат чемодан, ojalá[23], если на то будет Божья воля. В том смысле, что, если Господь против, сапатисты[24] захватят и ограбят поезд. «Подумать только! — воскликнул мальчик. — Я прямо вижу, как сапатисты с пистолетами на поясе читают у костра мисс Агату Кристи, едят с маминых лиможских тарелок и расхаживают в ее пеньюарах».