Дама с фюрером на спине - Алексей Нарочный

Светёлкин, выйдя на финишную прямую, уже готовился завершить процесс, но внезапно его внимание отвлекло «ТК»-сообщение. Открыв «входящие», он просто обомлел, и было от чего: сообщение от самой Гисталиной! Эрекция ушла, пообещав вернуться назад нескоро, зато зад от страха вспотел, а волосы на нём встали дыбом, когда Павел прочёл: «Вот ты и попался, суходрочер!». И тут же раздался звук открытия входной двери, свидетельствовавший о безупречно выполненном с профессиональной точки зрения взломе кода электронного замка. Задумчиво, без энтузиазма Паша засунул свой сморщившийся андроцей обратно в трусы, понимая, что отвертеться не получится. Свет в квартире погас, и лишь красное око с молота Тура «троянской» статуэтки прощально мигнуло скрытой камерой.

Время: четыре дня спустя.

Место: Центральная гисталиноградская тюрьма для нарушителей режима ТУР.

Ситуация: двое заключённых убивают время в своей камере.

Кабы Коба абы как бы,Были б все мы очень рады.Жаль, что Сосо был упорен:Рвал и выжигал под корень.Жаль, что Коба был умелым,Знал прекрасно своё дело.

Горбурашка дочитал надоевший образец древнего тюремного фольклора.

— За что нам всё это? — вопросил нарушитель режима ТУР бывший ассенизатор Павел Светёлкин.

— Вообще, или конкретно?

— И так, и так!

— Конкретно нас тут двое судаков на одной сковороде готовится. Один судак за дрочево в течение недели на Алину Леонидовну, пока служба контроля «косяк» автоматического спермо-контекстного анализатора не выявила. Про статью свою, кстати, на зоне не говори! Дрочить на фюрершу, по идее, западло. Мигом опустят. Хотя все там дрочат, и шестьдесят процентов на Гисталину. Скажи, сел за ипсацию на Крупскую на сайте историческом: это одновременно и незаконно там и безопасно здесь. Поедешь ровно, как по маслу: и шутка прокатит, и не поимеют, если вести себя нормально. Другой судак не за ипсацию, а за то, что использовал образ Гисталиной в своём поэтическом творчестве. Рифмоплёт-х*еплёт.

— Угу, спасибо, кэп! Ну а как насчёт «вообще»?

— Сейчас объясню, за что. Для наведения порядка был нужен тоталосоцизм. Никто не захочет давать наркоману право на роковую деградацию, кроме такого же, как он, придурка. При демократии же была только ширма борьбы с наркоманией, под которой самые грязные и противоестественные для человечества пороки цвели пышным цветом. При этом значительная их часть в лице таких, например, как заглот дыма огненного фаллос-патрона, питьё огненной сорокаградусной спермы и даже более откровенные виды блевотной содомии чуть ли не представлялись простительными слабостями. Чтобы изменить сложившийся status quo, был нужен новый порядок, основанный на железной дисциплине, и все это понимали. В один прекрасный день, видимо, благодаря сетевой ЗОЖ-пропаганде, сторонников «выхода силой» оказалось гораздо больше, чем либеральничавших алкодрищей. Как будто по волшебству, вскоре к власти пришёл ужасный монстр Алина Гисталина, словно доктором Франкенштейном склеенный из кусочков «совка» и кафельных плиток пола тысячелетней газовой камеры для евреев. Собственно, чего желали, то и получили: вот и пришла долгожданная несвобода… Однако эпоха пройдёт, время и власть поменяются вновь. Власть не учитывает человеческую психологию и психологию масс, рано или поздно людям всё надоедает, в том числе и тоталосоцизм. Тут как с субкультурами. Времена финалистского сознания ушли без возврата. Есть хорошее рассуждение у Замятина в «Мы» на эту тему: когда Д-503 недоумевает, что это за самое последнее число, о котором его спрашивает I-330, та объясняет: «А какую же ты хочешь последнюю революцию? Последней — нет, революции — бесконечны. Последняя — это для детей: детей бесконечность пугает, а необходимо — чтобы дети спокойно спали по ночам…» Вот со стишков там всяких разных, с ипсаций неподотчётных всё и начнётся.

Мозг Павла переварил полученную информацию, затем породил ответ:

— Это всё хорошо, но ты, пожалуйста, не думай, что я такой уж смелый революционер-«апельсиновец». На самом деле, я просто ошибочно надеялся, что до говночиста гисталинцы не дотянутся.

— Рога у них что надо — только хватай! У ТУР на государственном гербе ведь неспроста вымершее парнокопытное, первобытный бык. Прибавь сюда культ вождей прошлого, прежде всего — Сталина и Гитлера, и всё-всё станет понятно.

Павел вновь нарушил повисшую было в камере тишину:

— Ты вроде бы бывалый человек, Горбурашка?

— Всякого повидал, чего уж там…

— Объясни, какого хрена некоторые зэки носят на спинах тату с дамой с фюрером на спине? На неё и дрочить-то только в темноте с фонариком под одеялом можно…

— А, тут уже тактика! — горбун ощерил щербатый рот; громадные уши его при этом распустились, будто крылья. — Тату с Гисталиной опасно набивать только «петухам». Вдруг со злости убьют — трахать-то их нельзя будет?.. А рядового зэка с татухой Леонидовны на жопе туда по крайней мере уже не изнасилуют. Это как сто лет тому назад не расстреливали тех, у кого на груди набиты Ленин и Сталин. Именно отсюда растут ноги и у теперешней моды на ретро-наколки с ними и Владимиром Путиным.

Лязгнувший неожиданно запор металлической ретро-двери (дизайн тюрьмы был выполнен в соответствии с лучшими образцами времён Первого культа личности) прервал диалог нарушителей режима ТУР. Охранник-качок со значком верного гисталинца на груди велел заключённому Растаманову выходить на допрос, и Павел остался в гордом одиночестве. Впрочем, ненадолго: вскоре аминодав вернулся с парой пусоров — ещё больших амбалов, пережравших гормон роста. Не тратя время попусту, они принялись за жестокое избиение ассенизатора. Бил, однако, лишь тот, что ранее вывел Горбурашку, а двое подручных, согнув Павла, заламывали ему руки. Орудиями ударного (без кавычек) экзекуционного труда служили левый кулак, зажатая в правой руке дубинка и крепкая форменная обувь.

Когда садист устал бить, Светёлкин сплюнул зуб и кровь и поинтересовался, за что с ним так сурово обошлись. Помимо внеочередной зуботычины, он получил и более человеческий ответ. Пусор, всё ещё заламывавший правую руку, разъяснил, что Павел «гребёт по полной» из-за «наседки», чьи провокационные высказывания против системы по их замыслу должны были заслужить хотя бы молчаливое одобрение сокамерника. Раз Горбурашка не удосужился получить от Павла побои или хотя бы символические возражения, то, исходя из элементарного закона сохранения насилия Толстого, бьют теперь его, не говоря о том, что он и так по уши в гуано из-за успешной провокации. Пусор, державший левую руку зэка, зачитал «фристайл» под методичный ритм ударов дубинки охранника по башке ассенизатора, цитируя по памяти соответствующее место из «Юности»:

— «Только гораздо после, размышляя уже спокойно об этом обстоятельстве, я сделал предположение довольно правдоподобное, что Колпиков, после многих лет почувствовав, что на меня напасть можно, выместил на мне, в присутствии брюнета без усов, полученную пощёчину, точно так же, как я тотчас же выместил его „невежу“ на невинном Дубкове».

После «фристайла», прочувствованного до мозга костей и трогательного донельзя, сквозь кровавую пену, тёкшую у него изо рта, Светёлкин каким-то образом сумел осведомиться:

— Ребят, вам, собственно, чего надо-то, а?

— О! Начал соображать! — поспешил обрадоваться тот, что держал правую Пашину руку. — Дубинка мозги вправила, видимо. Сейчас переведём тебя в другую камеру к теософу одному. Будешь его согласия добиваться, хотя бы молчаливого, с крамолой твоей словесной. Точно так же, как Сеня Растаманов твоего добился. Так вас и будем гонять, нарушителей долбанных!

Далее всё происходило в соответствии с озвученным пусором сценарием: Светёлкина подсадили к некоему Протонову с тем, чтобы он или провёл успешную вербальную провокацию, или получил новую порцию боли.

Войдя в нанохату, Павел увидел направленный прямо на него взгляд холодных, грустных от столь многих знаний, что новые уже выливались через край, глаз мужчины в летах, сидевшего на холодных нарах. Тот, кого пент охарактеризовал как «теософа», обладал длинной седой бородой шахида-долгожителя.

— Ё-моё, новая «наседка»! — поприветствовал Александр Протонов Павла, выдержав паузу, пока охрана ни закрыла дверь камеры.

Светлёкин очень рано пришёл к умозаключению о том, что в первую очередь важна забота о собственном существовании. Он бы и рад был, покривив душой, попытаться не мытьём так нытьём выудить у бородатого нарушителя режима ТУР требуемую крамолу, однако после избиения его накрыло волной такого равнодушия ко всему на свете, что он сам подтвердил выдвинутое против него обвинение тем, что промолчал в ответ на него.